Стоячка

Первая запись сделана в летнем кафе возле одной из автобусных остановок в окраинном районе. Перед нами — несколько высоких стоячих столиков возле павильона, тент и заборчик. На заборчике и в дождь и в вёдро сидит с пьянешенькими подругами Сивая Лена — позор микрорайона, шленда и крикунья. Но как ни странно, не эта компания никудышек (излюбленное местное определение) задает в заведении тон. Местечко славится особой атмосферой — постоянные клиенты распивочной организовали нечто вроде семьи, живущей коллективной беспечностью, но и коллективным порядком. Так получилось, что женщин среди завсегдатаев больше, чем мужчин. Заведение облюбовали продавщицы двух торговых рядов, расположенных поблизости. Продавщицы составляют большинство верхнего, благополучного «семейного» круга и патронируют неприкасаемый, скандальный женский кружок.

Наконец, в «семью» входят и дамы старшего поколения — в былом старушки-бутылочницы. В последние два-три года, когда собирательство перестало приносить существенный доход, пожилые дамы просто «встречаются» в кафе, придавая собранию домашнюю, респектабельную атмосферу. Место стало поистине знаменитым. Очевидно, все завсегдатаи дорожат заведением — оно им необходимо для диалога с жизнью.

Продавщицы утешаются сравнениями с жизнью «неприкасаемого» кружка, и эта редкая снисходительность позволяет всмотреться в жизнь спившихся дам.

У никудышек есть свои корпоративные настроения — они гордятся тем, что могут себе позволить жить как «хотят», а не так, как «нужно». Что жизнь их «отпустила». Опьянение так же трудно описать, как боль или эротический катарсис. Очевидно, это ускорение. От ускорения мышления до ускорения старения. Никудышки — люди уже нездешние. Местность, откуда они приносят к равнодушному прилавку распивочной свои пустые бутылки и банки — страшная страна абсолютной бешеной свободы, в которой можно прожить год или два.

Беседы в стоячке строятся особым образом. Сначала идет вступление в разговор. Только что кончился рабочий день, продавщицы медленно возвращаются с войны. Они воевали с покупательницами. И воевали самым тяжелым образом — держали глухую оборону, редко-редко позволяя себе перейти в наступление. Они тяжело опираются на свои столики, готовясь расслабиться. Нужно уже приступать к беседе. И сразу же начинать с задушевных тем, как бы отодвигая день и переводя «еще не праздник» в «уже праздник». Сначала поспешает эпическая часть беседы, во время которой каждая из собеседниц как бы наново завоевывает свое место в застольной иерархии. Эпическая часть — это борьба за лидерство. В кружке мужчин вечер начинается с армейских баек, в женском кругу дамы быстренько освежают воспоминания о двух главных героических днях — свадьбе и деторождении.

Разговор еще неровный, нервный, а тема героико-задушевная, так что столкновения неизбежны.

Могучая река вечернего разговора берет свое начало с малой капли, из чистого «Истока» или «Путинки», глотка очаковского «Джин-тоника». Влага не покрывает еще дна. Дно жизни еще открыто, обнажено.

— Мне, например, прокалывали пузырь!

— Какой, мочевой?

— Да ты что, дура? Ну этот, детский, ну какой там?

«Да ты что, дура?» — обязательное для начала разговора присловье. Потом машина общения пойдет ровнее.

— А у меня на свадьбе платье было такое нежненькое, сливочное. И сама я была такая девочка…

— Так ты что, замуж девочкой выходила?

— Да ты что? Ты что — дура?

А вот за столиком дамы постарше. Хотя темы у них другие, работа притирки идет тем же самым чередом:

— В четырех стенах сижу. Только в сберкассу хожу и вот сюда. А так хоть с рассадой начинай разговаривать.

— А зачем тебе рассада?

— Привыкла. Как без рассады-то?

— А куда ты ее высаживаешь?

— Никуда.

— Ты хоть под окнами сажай.

— Кому? Соседям?

— Себе!

— Себе я в ящик сажаю. А так совсем бы дома скучно.

— У меня три метра кухня… вот там можно с ума сойти…

Три метра пола и четыре стены.

— А ванна есть?

— У кого?.. У меня?..

— У меня!

— А, ну да, это обязательно…

— Лежачая?

— Кто?

— Ванна — лежачая?

— Не, она на ножках таких стоит, как у всех. У всех же на ножках.

— Ну, ты совсем дура. Ты в ванну лечь можешь?

— Не могу. Спина не сгибается.

— Тьфу, ебты. Ванна сидячая у тебя или лечь можно?

— Чего ты, б… ь, привязалась? Тебе помыться, что ли, негде?

— Ну, ты дура совсем. У меня смеситель японский!

Чуть позже главной темой разговоров становится великое судилище (судятся люди, судится жизнь) — и беседа приобретает вкус, живость, интерес.

— А ты в окно смотри, все повеселее, — советует семейная пожилая дама одинокой пожилой даме.

— Я смотрю. Все вокруг ремонты делают, выносят коробками. Прям не стесняются перед людьми свои вещи выворачивать. Соседи палас вынесли — ну такой загаженный! Как же они с ним жили? И ведь не с пола сняли. Со стены.

— А откуда знаешь, что со стены?

— Знаю. Там такой темный квадрат от чеканки. Чеканка у них на ковре висела, я видела.

А от главного столика доносится чистый голос самой Авторитетной Продавщицы — она разговаривает со своей подругой. И уже приступила к судилищу.

— Она насквозь фальшивая, лживая вся. Напоказ живет. Поехала в марте с дочкой в Египет — триста долларов путевка на двоих. Там разве за триста долларов нагуляешься? Лучше уж дома сидеть, не позориться. Самолет без мест у них был — кто первый влез, тот и сел. Они на обратном пути сидели на полу в самолете. От гостиницы ходили до моря три километра. Все в пыли на обед приходили. Это мне дочка ее рассказала. А она — ничего не рассказывает. У нее все прекрасно. Сует под нос фотографии, такая с понтом под зонтом — «мы с дочей под пальмой», «я в купальнике возле бассейна».

— Загорели?

— На солнце-то, конечно, солнце-то некупленное.

— Ну, это ж главное. Что с собой привез, то и твое.

— Да я ничего не говорю. Врать не надо, вот что я говорю. Или купила себе шубейку из хомячьих жопок. Смотреть не на что — одни нитки. Из хвостиков и жопок шуба, кусочки такусенькие, даже не лапки. А на мамином безднике к богатой братиной родне приставала: «Вы, мол-де, не подскажете, как летом за натуральными шубами ухаживать? Боюсь, мою шубу моль поест!» Тьфу! Я ей говорю: мажь свою шубу вазелином! Ты что, не знаешь, как за жопами надо ухаживать? А вообще-то нитки не портятся, не расстраивайся. А она мне что?

— Что?

— Ты, говорит, Тамара, пьешь, потому у тебя ничего и нету. А чего у меня нету? В квартире чистота, всегда обед с супом. Одета хорошо, дочь одеваю хорошо.

— А она сама-то выпивает?

— Нету. Не пьет. У нее родители пили, так она гнилая насквозь. Короче, меня аж трясти начало. Я говорю: у меня побольше твоего есть, у меня друзья-подруги есть, а тебе обновку показать иной раз некому. Зачем она нужна тогда — если не для кого? Веришь, зимой у нее напарница заболела (они в смену уборщицами на Госзнаке работают), ей и поговорить больше не с кем! А похвалиться-то охота. Так она по соседям ходила. Звонит в дверь, ей открывают. А она врет: «Газом, — говорит, — что ли, в подъезде пахнет? Вам газом не пахнет?» И крутится перед дверью в этой шубе своей.

— Да, друзья — это главное.

— На людях жить надо, вот что. Вот мы постояли, мне и хорошо.

— А где та подружка твоя, веселая такая? Как она, помнишь, пела: «Та-та-та, ыыыыыыыыы… Да-да… ыыыыыыыыы, хоп-хирьеп, динь-динь, и там еще блин-блин-блин». Я аж плакала, прям аэропорт Тушино потек. Как хорошо пела!

— Отпела она свое-то. Зашилась она.

— Ох ты! Был друг, да и пропал. А чего?

— Да вот сынишка у нее как раз пропал. У нее сынишка же маленький. Полгода ему было тогда, сейчас, значит, год. Полгода назад она пошла с ним гулять и с девчонками за гаражами выпили они. Самое большее часа три простояли. Начали, еще утро было, и вроде постояли так нормально, выпили, и все. А потом она просыпается, темно за окном. Смотрит — она дома, в кровати, а ребенка-то и нет. Ни коляски, ни ребенка.

— А муж?

— Часов семь было вечера. Муж еще с работы не пришел. Она на улицу, бегает, плачет. А там мороз, темно, все с работы возвращаются. А в милицию идти страшно, такой выхлоп у нее.

Позвонила матери, плачет: «Мама, я Ваню потеряла!» А мама ей говорит: «Вот скажи мне сейчас, что зашьешься, дура сраная, а то чует мое сердце — никогда больше сына не увидишь. Так и знай: материнское сердце — вещун. Зачем, — говорит, — я тебя только рожала, пять килограммов ты была, всю меня наизнанку вывернула, лучше б я вместо тебя пять литровок водки родила, все равно в тебе кроме водки ничего нет. Мы б с отцом те литровки давно бы выпили, и забыли бы, а так уже тридцать лет ты нам нервы рвешь».

Ну, она орет, конечно, в ответ: «Зашьюсь, зашьюсь!»

Слушай, а я только сейчас сообразила — ребенок же три с половиной весит обычный, ну ребенок, когда рожаешь, — значит, мы что, по семь поллитровок в себе таскаем? Без стекла? Не, мужикам это не понять…

— Да погоди ты, что с мальчиком-то? Нашли?

— Он же у матери ее был. Мать-то в полдень где-то звонила ей по телефону. Слышит, что она на улице и уже никакая. Мяучит чего-то. Тогда мать-то приехала и внука увезла. А она уже дома была к ее приезду, спала уже. До квартиры, ничего не скажу, сама дошла. А как и чего — не помнила, конечно. А так она очень хорошая, и Ваню своего очень любит. И муж у нее почти непьющий. И семья хорошая. Машина у них с мужем, ремонт. Вот она полгода уже не пьет.

— И чего делает?

— Чего делает? Живет. В лес они ходят, я видела.

— Сколько сил у нее, наверное, новых.

— Вот тут ты, подруга, не права. Когда бросаешь пить — силы уходят. Им же неоткуда приходить. Пока из пряников энергию нажжешь — зае… ся. А тут от одного стакана прям выхлоп из жопы. Прям летишь.

Возле стола появляется Сивая Лена, уважительно говорит Авторитетной Продавщице:

— Извиняюсь, что не попрощалась.

— Так ты ж здесь. Чего тебе прощаться?

— Я ссать уходила.

— А…

Авторитетная Продавщица смотрит на Лену с доброжелательным интересом: не будет ли сегодня скандала, зрелища? Но Лена отворачивается и бредет к своему заборчику.

— Так мы что говорили-то?

— Про бросить пить.

— А ты слышала про женщину из Подольска? Мне рассказывали — ей приснилось какое-то слово, одно слово. И она на следующий день ни капельки не смогла ничего выпить. Организм не принимает, изо рта выливается. В газете писали, что она вспомнить это слово не может, а если вспомнит, то всю Россию спасет.

Подруга Авторитетной Продавщицы вздыхает:

— А что это может быть за слово? Разве что — «пи… ец».

— Нет, она говорит — слово хорошее.

Date: 2015-09-18; view: 312; Нарушение авторских прав