Часть I 2 page

У Милы было какое‑то сказочное обаяние. Она, сухо, почти черство относясь к другим людям, почти мгновенно располагала их к себе, в том числе и мужчин. Что‑то непонятное влекло их к ней. Так что усилие ей надо было прикладывать исключительно только к себе самой.

И хоть Вадим и был владельцем фирмы, но, решая его проблемы, она уже командовала им, его действиями. И точно также она «скомандовала» ему, когда ей захотелось «этого», захотелось его, захотелось постели с ним.

Расставшись с первым Мужем, она не была одинокой в постели. Поняв, что ее тело своими желаниями будет ей очень мешать работать, Мила позаботилась о том, чтобы быстро и оперативно удовлетворять возникавшую «жажду».

Но никого она не задерживала около себя надолго, а вот к Вадиму попривыкла еще даже без постели, возясь с его проблемами более года, и однажды как‑то вызвав его, завезла на свою съемную квартиру и без всяких предисловий раздела и уложила его с собой в постель.

Он был подавлен и ошеломлен ее натиском. И даже не то, что пытался сопротивляться, но и сказать‑то толком ничего не смог. Лишь повторяя недоуменно: «что это, что это?» – пока она его раздевала, а потом, войдя в раж, уже было не до слов.

Более всего же его удивило и озадачило дальнейшее, – Мила также быстро и деловито оделась, как и раздевала его, и теперь торопила – «давай, давай, пошевеливайся. Отвезешь меня сейчас на работу, а завтра позвони, и в четыре заедешь за мной» – как будто они не лежали еще десять минут назад в постели, а вышли из приемной какой‑то организации.

Звонок. Обычно Петя замолкал до следующего дня, когда Мила его отфутболивала. А здесь опять он.

– Петенька, я очень занята, говорить не могу, освобожусь – сама позвоню, – властно выдала она в трубку, не слушая и не пытаясь услышать, что он ей скажет. Не будучи совершено занятой и, естественно, совсем не собираясь ему перезванивать.

И в это же время она познакомилась со своим нынешним Мужем. Как он появился на одной из вечеринок, Мила не помнит. У нее, у ее родителей дома всегда было полно народу, двери для всех были открыты.

Энергии Милы хватало, чтобы общаться со всеми вместе и с каждым в отдельности. Она легко помогала тем, у кого что‑то не удалось, поддерживала тех, кто был успешен. И безошибочно, интуитивно общалась только с нормальными людьми, отметая негодяев и подлецов. Наверное, только первый Муж – первое и единственное исключение из этой когорты.

И вот однажды Мила заметила этого будущего третье‑го‑четвертого Мужа, заметила, что видит его у себя в компании не первый раз, заметила, что на удивление себе, не знает кто это. Спросила подружку. Оказалось, что он только что окончил универ.

И это как раз сошлось. Как будто специально было подстроено. Для их фирмочки нужно было продвижение, нужны были свежие мозги, нужен был специалист со знаниями, не обремененный опытом и ошибками практической работы. Нужно было открывать новое направление, без которого уже стопорилось не только развитие, но и само существование бизнеса было бы весьма проблематичным уже в ближайшем будущем.

И Мила сошлась с ним, сначала приведя его в их фирмочку. И, продолжая развивать ее, с головой закапываясь в работу, все больше и больше сближалась с нынешним Мужем. А фирмочка, то ли оттого, что этот Муж пришел туда и внес новое, то ли от совокупности всех сложившихся обстоятельств, начала активно развиваться.

Несомненно, здесь сыграл свою роль и весь ком знакомств и связей, которые Мила нарабатывала еще со школы, расширяла в институте, в деятельности своей аудиторской фирмочки, во всей последующей жизни. Этот ком знакомств Мила легко везла все время, увеличивая его, активно им пользуясь, но так легко и непосредственно, что никто не замечал, что им попользовались.

Где‑то через год после знакомства этот Муж остался ночевать у Милы… Это уже само по себе было знаковым явлением. Никогда, ни один мужчина не оставался у нее дома без того, чтобы не стать ее мужем. Причем и она не могла бы вспомнить, почему она оставила его спать у себя, еще не зная о том, что он будет ее мужем, хотя, может быть, уже и зная, но еще не догадываясь об этом.

И как‑то само собой появилось предложение об оформлении отношений. Мила даже не могла припомнить, кто первый произнес это предложение. И, в общем‑то, нетрудно догадаться, что это была не она.

Поначалу Мила отнеслась к этому событию как к очередному браку, легко, почти как к обыденному действию. Подумаешь, еще один Муж…

Мила так легко и без усилий получала мужчин, причем только тех, которых хотела она, что этот брак не был значительным событием. Но затем, года через три‑четыре после начала этого брака, у Милы стали появляться мысли о социальном статусе.

Социальном статусе не для себя. Сначала она подумала о детях. До сих пор все, что ни делала Мила, происходило как бы на интуитивном, бессознательном уровне. Слава Богу, что все происходило верно и правильно, так, по крайней мере, решала для себя Мила, но теперь она уже рассудочно стала планировать дальнейшую свою жизнь, ну хотя бы в той степени, в какой это возможно.

Уже явственно ее дети нуждались в официальном отце. Уже ее дети становились социально ущербными без оного. Да и она сама периодически стала ощущать незаполненную социальную ячейку мужа рядом с собой. Так почему бы нет? Этот третий‑четвертый Муж ее вполне устраивал, и Мила стала более внимательно относиться к нему, решив, что он должен продолжать оставаться ее Мужем и отцом, пусть формальным, ее детей, пока они не вырастут.

Нет, это не был холодный эгоистический расчет. Скорее, это был расчет поддержать и сохранить те достаточно близкие и теплые отношения, что уже лет пять были между ней и нынешним ее Мужем.

Если раньше в личной жизни Милы и была стабильность, так только в отношении нестабильной, в обыденном понимании, и бурной событиями жизни. И эти шторма и бури, которые Мила большей частью создавала сама, она воспринимала как естественное течение жизни.

Но теперь, когда уже подрастали дети, как‑то само собой возникла необходимость в стабильности хотя бы в семейной жизни. Сейчас эта стабильность была. Была и продолжала оставаться таковой. Но в самой Миле появилась червоточинка. Этой червоточинкой и был Петя.

Рабочий день в разгаре. Впрочем, для Милы уже достаточно давно работой были не только и не столько текущие дела ее фирмы, сколько, как она говорила, просто встречи с людьми.

Мила теперь, как и в начале организации их фирмы, занималась контролем происходящего. Но если раньше всей рутиной занимался ее отец, если в период раскручивания фирмы она сама занималась всем – и договорами с клиентами, и бумажными проверками, и беготней по государственным организациям, то сейчас Мила оставила за собой лишь финансы и общее управление.

Ее Муж руководил юридическим сопровождением их дел, а начальники проектов вели текущие дела, замыкавшиеся теперь на наемном директоре. К помощи Милы прибегали лишь тогда, когда необходимо было решить вопросы в судах, администрации, милиции и т. п. и т. п., или, как она сама себе говорила, когда необходимо было связаться с общественностью.

Активная, она легко заводила знакомства. А познакомившиеся с ней испытывали необходимость продолжать с ней общаться. Мила пользовалась этими знакомствами, управляла ими. У нее как‑то не получалось знакомств с бесполезными, ненужными людьми. И одни умные и деловые цепной реакцией приводили за собой других, таких же умных и деловых.

Фирма же теперь стала для Милы скорее удобным местом для общения. Со временем она выкупила в том же здании, где была ее фирма, еще один этаж, в котором открыла довольно большое кафе и ресторан, что создавало еще больше удобств для различного рода встреч. Благо в кабинет Милы легко можно было подняться, не выходя из кафе на улицу.

То, что ей принесли цветы от Пети, не было чем‑то шокирующим, разоблачающим или из ряда вон выходящим. Наоборот, это вписывалось в ее обычный день. Каждый второй приходящий к ней, если он был мужчина, был с цветами.

Ее нынешний Муж еще во время узнавания друг друга был ошеломлен и обескуражен обилием цветов, конфет, знаков внимания, которые оказывали ей практически все мужчины, попадавшие к ней в офис. И, это его также удивило, что она, походя, холодно, даже не принимает, а лишь отстраненно наблюдает, и наблюдает внешне очень невнимательно, за этими знаками внимания.

Причем она никогда не сопротивлялась, не отнекивалась от вручаемых подарков, а лишь равнодушно бросала взгляд на принесенное. И даже этого взгляда оказывалось достаточно, чтобы мужчина почувствовал себя отблагодаренным.

Наверное, это холодное, безразличное отношение к мужчинам (с ними она даже в деловых разговорах была менее добросердечна, чем с женщинами), тоже подкупило его. Он просто себе и представить не мог, что в этой деловой кутерьме, в этой круговерти, при такой бешеной нагрузке она еще и может с кем‑то встречаться.

Для него ее встречи с другими мужчинами были тайной, да он считал, что такое вообще невозможно при ее немыслимой загруженности, тем более, что ночью, с ним, она была пылкой и требовательной, возбуждающе ненасытной. В тот период он был очарован ею, впрочем, и до сих пор флер ее очарования по‑прежнему пьянил его.

Он ведь появился у Милы, когда ее фирма еще активно росла, еще было мало помещений, и поначалу он с Милой и еще двумя секретаршами находился в одной комнате, довольно большой, но все же – в одном помещении. И, будучи все время рядом, видел, как много и интенсивно она работает.

И ее отъезды из офиса совсем не вызывали не только подозрений, а даже и намеков на них. Он видел, слышал, как она назначала время, когда клиент заедет за ней; позже, имея уже машину, она и сама говорила, что заедет за клиентом, или когда и у кого будет, но когда она заканчивала работу, когда и сколько времени тратила на себя лично, этого никто и знать не мог.

Тем более что Мила ему сразу сказала: «Да, я так работаю. Вокруг меня куча народа, и со всеми мне надо выстраивать отношения. Причем по большей части весь этот народ мне неинтересен и неприятен, но что делать, надо зарабатывать деньги».

Надо сказать, что ни с одним, с кем Мила сталкивалась по работе, она не была близка. Опять‑таки не без исключений. Было единственное исключение – это Вадим. Но в это время она с ним по работе уже почти и не пересекалась, были назначены люди, ведущие его дела, а все договора, отчеты она получала и передавала ему через секретарш. При этом свое дневное желание она старалась, по большей части, заглушать не им, а Мужем.

Очевидно, еще и потому, что они теперь работали вместе, и отвлечься от дел с ним, своим сотрудником, полностью совсем не получалось, тем более в рабочее время. А с Вадимом, или другими «парнями», она отключалась от дел, и эти моменты отдохновения для нее были также важны в кутерьме дел, как важным было и успокоение возбужденного тела.

Действительно, тогда ее свидания с мужчинами были очень кратки, она и это делала так же быстро и делово, как и все другое. Это сейчас, уже при отлаженной организации, обросшая замами, секретарями и помощниками, она могла себе позволить тратить на «радости» больше времени. Не спеша сидеть в ресторане, не торопясь бродить по улицам и магазинам, размеренно и лениво получать удовольствие.

Уже ввечеру снова зазвонил Петечка. Мила была одна и могла поболтать. Впрочем, поболтать, это громко сказано, говорила в основном она, стараясь тут же закончить начавшийся разговор. Когда они виделись, его хватало только на то, чтобы сказать «здравствуй, Милочка» и выдать какое‑нибудь четверостишье, вроде: «В залы пасмурные станций забреду, дрожа, коль не сгонят оборванца с криком сторожа» (Н. Гумилев).

Выплеснув приготовленные строки, он замолкал и только смотрел на нее, краснея, как девочка, от нескромных мыслей, да собственно краснея, как мальчик, от мыслей не менее нескромных.

Встречаясь с ней, он терял свою общительность и раскованность. Наверное, он ее смущался, но почему она, именно она вызывала в нем нескромные мысли? И почему именно к ней он приходит краснеть?

Собственно, он так же слегка смущал ее, так же при его виде или только мысли о нем ее заливала краска желаний. Причем желаний совсем не таких, какие были у нее, когда она звонила Вадиму. Впрочем, сравнительным анализом Мила не занималась. Просто чувствовала себя по‑другому, вспоминая о Пете.

Ее тело пока еще неявственно терзало ее при этом, скорее, она получала удовольствие от жара, поднимавшегося изнутри, когда она глядела на Петю или говорила с ним, при этом совершенно не фиксируя, не связывая этот жар, это новое возбуждение с Петей.

Но Мила пока еще не осознавала желания или же не хотела себе признаться. Мила просто наблюдала за Петей, как за щенком, гоняющимся вслед за листиком, переносимым ветром: что же будет дальше, что будет продолжением их молчаливых встреч, их молчаливых разговоров?

Наблюдала не без ощущения некоторой приятности и от его вида, симпатичного и молоденького, и от волны краски, вызываемой им, и от приятного напряжения груди при звуке его голоса. Пока Мила не могла или только не хотела отвечать себе на вопрос почему, что же это такое? Она даже не хотела задавать себе такие вопросы.

Мила с ним говорила, как и со всеми остальными, спокойно, быстро и уверенно, ничуть не меняя внешней манеры разговора. Но в разговоре с Петей внутри холодела, замирала и вспыхивала. Она физически ощущала и его слова и его молчание. Вот и сейчас: Здравствуй, Милочка! «Знаю я, что ты, малютка, лунной ночью не робка: я на снеге вижу утром легкий оттиск башмачка…» (А. Фет).

– Петечка, что ты хочешь?

– Я зайду?

– Зачем?

– Просто повидаться…

– Слушай, я сегодня занята, нет времени, звони завтра, пока, целую.

Обычные слова, обычный разговор, но как сладко было отвечать ему.

Появился Петечка недавно. Он просто зашел за своей мамой и, сидя в кафе, ждал, когда она закончит свои дела. В это время в кафе спустилась и Мила. Петя не знал, что это хозяйка фирмы, хозяйка кафе.

У нее странным образом даже личная жизнь была неразрывно связана с работой: и нынешний Муж, и давний друг Вадим, а вот теперь и вторжение нового, неизведанного. А Мила заскочила перекусить. Села за столик, закурила, заказала кофе и еще что‑то. И он подошел к ее столику.

– Можно?

– Да, пожалуйста.

Простые, ничего не значащие слова. Мальчик, совсем мальчик. Ничего не шелохнулось.

Как устанавливается контакт? Никто не знает. Говорят про симпатию, антипатию, запахи, ауру.

Сел и просто смотрит. Милу невозможно заворожить, она сама заворожит, загипнотизирует, кого хочешь. А тут свело колени. Что такое? Это ведь совсем ребенок! Но омут в его голубых глазах, они завораживающе бездонны.

Внешне ничего не произошло, она пила свой кофе, курила, оглядывая зал. Он молчал. На удивление, молчала и Мила. Впервые молчать ей было легко и как‑то удивительно сладко.

Подошла его мать. Поздоровалась с Милой.

– Давно ждешь, Петя?

– Да нет. Только подошел.

Мила знала ее. Примерно они ровесницы. Фирма ведет ее дела уже более года. А вот ее сына она видит впервые.

– Вы познакомились?

– Нет, не успели.

– Это мой сын Петр.

– А это Людмила И…, хозяйка аудиторской фирмы.

Милу даже покорежило. Она просто ненавидела, когда ее называли полным именем.

– Enchante. Ravi de faire tа connaissence. (Рад познакомиться.)

– И мне приятно, Петр.

– Не обращайте внимания, Петя любит придуриваться. Ну, пойдем, Петя, до свидания.

– A bientôt. (До скорой встречи.)

– До свидания, je ne crois pas que tu betifies, Pierre, à bientôt. (Я не думаю, что ты придуриваешься, Петр, пока.)

Так они познакомились.

А осознала Мила это знакомство только через определенный и достаточно длительный промежуток времени. Со временем Мила начала ощущать какое‑то беспокойство, тревогу. И начала анализировать, что же случилось. И в делах и в семье не было никаких не только катаклизмов, но даже повода для их появления.

Ответ появился сам собой. Почему‑то Мила взяла список клиентов и стала его просматривать. Этого Мила уже давно не делала, перестав следить за оперативной работой фирмы. Вытащила из компьютера график работы с фирмой матери Пети и также стала его разглядывать.

Бессознательно нашла день, когда она встретила Петю, и механически стала смотреть возможную периодичность посещения их фирмы его матерью. И лишь тогда до нее дошло, что она не просто просматривала график работы и список клиентов, а, глядя туда, искала и нашла и Петю, и вероятное время его нового появления.

Мила поняла, что она ищет день, когда мать Пети придет к ним, когда в кафе она, вероятно, увидит и Петю. Осознав это, Мила даже испугалась.

Так не бывает. Все это время с момента их встречи Мила периодически встречала Петю в кафе и даже стала относиться к его присутствию как к части интерьера. Да, они обменивались словами, ничего не значащими:

– Salut. – Salut. – Comment ça va? – Merci bien. (Привет – привет. Как дела – хорошо). – Но и ничего более, только взгляды, еще не жадные, но уже ждущие и поглощающе‑ласковые.

Она пока еще никак не отвечала на его взгляды, только проваливалась в голубизну его глаз с головой, с замирающим холодком и перехватывающим дыханием, и совсем не признаваясь пока себе в этом, уже обволакивала в эти мгновения его тающей темнотой своих глаз.

Петя с самого начала был с ней на «ты». По всей привычке своей жизни, она настолько сроднилась с демократичным «ты», что порой уже и не замечала, не обращала внимания на его простоту.

Для нее «ты» было средством быстрейшего достижения результата, а совсем не панибратских отношений. Ей казалось, что, говоря «вы», она отодвигается бесконечно далеко от цели, конечно же, тупо не избегая «вы» там, где это было целесообразно и необходимо.

И, однако же, более уверенно чувствовала себя в области стремительных «ты» отношений. А фамильярность «ты» с ней была невозможна, Мила неосознанно для себя, но четко и ясно для всех дистанцировалась неуловимым флером неприступности.

Милу не смущало его «ты», если ему так удобно, то ей‑то еще удобнее и достаточно все равно, считая его частью мебели, а совсем не мужчиной. И Петя никак не идентифицировался у Милы с возникшим ощущением беспокойства. Так у нее не разу не было.

Все мужчины Милы были в том же отношении с ее чувствами, что и еда, питье, кофе, мороженое, сигареты. Нужны, полезны, утилитарны, да, удовольствие тоже, но и только.

Да, с первым Мужем был загул, но это было падение в пропасть юношества, это был шаг за край детства, и в этом падении рядом с ней оказался ее первый Муж. Только так смотрела сегодня Мила на свою первую влюбленность, при этом четко понимая, что больше такого с ней не произойдет. Позже все мужчины для нее были только объектами. Объектами более или менее интересными.

Полезными с одной, или с другой стороны, или с третьей. В том числе, и со стороны постели. Но только полезными. После первого Мужа голова у Милы более никогда не кружилась.

Мила в этот момент поняла, что все время с их знакомства она ждет его появления. Что Пети не хватает не столько в интерьере кафе, сколько в ее интерьере.

Петя каким‑то образом оказался внутри нее. И мысли о нем (Мила только сейчас осознала, что все время думает о Пете) приятно волновали ее, создавая гармонию внутри нее.

Когда она видела Петю, ей самой было смешно, что она серьезно перебрасывается фразами с этим щеночком, с этим ребеночком. И ей казалось, что она замечает его, общается с ним ровно столько же, как с машиной, на которой она ездит. А тут вдруг поняла, что думает о Пете. И думает об этом щеночке, об этом ребеночке, как о мужчине.

Мила всегда была убеждена, что мысли, слова, взгляды постоянно вокруг нас. Только каждый из нас по‑своему ловит целиком или только обрывки, часть этих мыслей, взглядов, слов, или не ловит их вовсе. Поэтому, когда она хотела что‑либо сохранить в тайне, она старалась не называть это словом, не смотреть на это, а если смотреть, то не видеть, не думать об этом, а если думать, то пользуясь другими образами.

Так и теперь, поняв, что она думает о Пете, что не может о нем не думать, Мила зашифровала его в своих мыслях другим словом, другим образом, услышь которое кто‑либо, никак не смог бы связать его с Петей.

День заканчивался. Кафе опустело. По времени суток вернее было сказать, что ночь уже началась.

Села в машину. По пустым улицам быстро домчались до дома.

Ужин. Поцелуи с детьми на ночь. Старший сын еще на вечеринке с институтскими друзьями. У него скоро уже выпуск.

Все легли спать.

В нынешней отлаженной, спокойной жизни Милы произошло событие. Появилась трещина, не поддающаяся рассудочным действиям. Появилось состояние, схожее с ее первой влюбленностью. Схожее по окрасу, по вкусу, по ожиданию. Ожиданию теперь уже известных чувственных наслаждений, но по прежнему очаровывающих своей еще не свершенностью.

Тогда все это было эволюционно естественным и, наверное, поэтому неосознанным, неосознанным и проглоченным «недораспробованным». А сейчас Мила его чувствовала, видела, анализировала. Анализировала, и удивлялась, и пугалась. Удивлялась, что такое с ней приключилось.

Если раньше физическая близость с мужчиной, удовольствие от нее обваливалось лавиной, а теперь от каждого своего действия и от каждого действия мужчины она знала, что должна получить, и как это «выглядит» в ощущениях, если теперь все удовольствия от мужчины были рассудочно ожидаемы, то появление Пети внесло сумбур, смешало рассудочную жизнь Милы.

Мила всегда была лидером. Лидером везде. И если она и делала комплименты мужчинам, то всегда внутренне усмехалась. Просто она добивалась своих целей, используя слабости других.

Даже удивительно, как мужчины легко покупались на сообщение о том, что они умны! Мила всегда доверялась своей голове, доверялась, надо сказать, вполне обоснованно. И вот эта голова отказывается переварить то новое, что возникло внутри Милы. Это новое само по себе чувство еще и ощутимо связывалось со всеми действиями и поступками Милы.

Мысли, или наблюдение за их течением, не давали спать. Мила разбудила Мужа. По‑деловому, старательно «заводила» его и стала добиваться удовлетворения, стараясь погасить бурлящие мысли, настырно мучавшие ее.

Такие ночные, да нередко и дневные, наскоки Милы на Мужа были достаточно частым и обыденным явлением их жизни. Но с момента встречи Милы с Петей в них стал появляться какой‑то другой, более чувственный оттенок, более сладострастный окрас.

Направляя руки, губы Мужа, ощущая его в своих руках, в своем теле, она стала более требовательна, более яростна, более ненасытна. И Муж это заметил. «Я стал больше уставать», – уже не однажды сказал он. А Мила, осознав, что это связано с Петей, уже реально отдавая себе отчет, представляла его вместо Мужа и оттого затягивала, доводя до безумства, весь процесс, упиваясь вновь открывшимися возможностями наслаждения.

Наконец и Мила истощила, опустошила себя. Муж тут же бревном заснул, а она еще лежала, ощущая сладкое послевкусие его, не Мужа, прикосновений.

Он опять подошел к ней в кафе. Привычно‑обычное место их встреч.

– Привет Петя, как твоя учеба?

– «Зацвела на воле в поле бирюза. Да не смотрят в душу милые глаза» (Ив. Бунин).

Петя спокойно болтал об учебе, о группе, о предметах, зачетах, преподавателях, просто трепался. А Мила с удивлением, непривычно для себя молчала, и молчала легко.

Всегда лидируя, Мила и с мужчинами также была ведущей. А сейчас она ошарашено наблюдала, как отдает лидерство этому ребенку, как она, уверенная и жесткая со всеми мужчинами, быть может, впервые, почувствовала, или захотела почувствовать себя слабой девочкой. И это рядом с этим ребенком.

Мила слушала Петю, снисходительно улыбаясь, поддакивая, прихлебывая кофе. А сама думала: «Мальчик, ты и не знаешь, что я сегодня ночью с тобой делала. А может, знаешь? А что ты делал со мной, помнишь? Mon Dieu! Как это было сладко, помнишь?» Интересно, а сколько девочек у него было? Милу раздражало, что у Пети могли быть девочки, что почему‑то он мог спать с ними, а не с ней.

Петя говорил, а Мила смотрела на него. «Вот этим пальчиком он мог бы сделать… Эти губы могли бы…» Мила расстегивала на нем пуговицы, снимала с него рубашку и все, все, все…

Нет, она не была в беспамятстве. Мила вполне осознанно изнывала под его взглядом, от звука его голоса, оттого, что он рядом. Узнав то, что он внутри ее, то, что он тревожит ее, она поняла, что раз Петя «поселился» в ней, то его уже просто так не выгонишь, а если и выгонишь, так только тем, чтобы его вовсе больше никогда не видеть.

Но для этого надо делать какие‑то усилия, как‑то менять ритм жизни, организовывать поступки, ну хотя бы свои заходы в свое же кафе, а вдруг Он там?! И впервые Миле стало тяжело произвести действие. Да, собственно, она поняла, что и не хочет отменять, изгонять новые ощущения – Петю.

Причем, опять‑таки Мила «раздевала» Петю совсем не так, как она привыкла это делать, как она делала это раньше, когда спешила, с другими мужчинами, с Вадимом, с Мужем. Там она делово и целенаправленно добивалась того, что хотело ее тело, что было физически необходимо именно в этот момент. А здесь она даже сама не знала, что она хочет, что должно следовать за ее «раздеванием» Пети, просто эти действия сами собой напрашивались.

Сами одежды, покрывавшие его, само расстояние, на котором он от нее находился, говорили: сними нас, приблизься. Здесь доминантой звучало обнажение, пока только оно. И от этой музыки обнажения у нее и кружилась голова. И пока обнажение было только его, себя она еще «сохраняла» в неприкосновенности, хотя и чувствовала (не осознавала, но предощущала), какое это зыбкое неприкосновение.

Но и его обнажение было отличным от просто раздевания, то, что она обнажала Петю, разительно отличалось от раздевания других мужчин, она, обнажая Петю, присваивала его в глубине своей груди, там, где начинались и взлет и падение. И в этом взлете‑падении покоилось пока ее хрупкое неприкосновение, теперь уже ждущее, что его нарушат, что его сломают.

Мила слушала Петю и, слушая, млела. Внешне этого не было видно. Сидела женщина, очень моложавая, с каким‑то невидящим взглядом, сидел и что‑то говорил юноша, почти мальчик. Она рассеянно его слушает, почти не глядя на него, и кажется более увлеченной своей сигаретой и кофе.

Он что‑то говорит, слегка жестикулируя. Но как жадно ловила она его слова. И даже не смысл их. Его слова слышали ее уши, а значит, его слова слышали также и ее грудь, ее живот, ее спина, ее руки.…

Вся она купалась в его словах. Они омывали, сладко обволакивали каждую ее точечку. Его слова легко проникали в самые потаенные места ее тела, заставляя их трепетать в изумлении наслаждения.

Она могла пребывать в этом состоянии бесконечно. Звуки его голоса, его жесты, взгляды окунали ее в безвременность чувства, в бесконечность искушения, в изнемогающее предчувствие удовольствия. И только усилием воли ломая проснувшееся в ней, произносила, прерывая все свое запойное, томящееся: «Ладно, Петя, мне пора работать. Пока».

– A bientôt. A demain. (До скорой встречи. До завтра.)

– Tu que, demain viendras de nouveau? (Ты что, завтра опять придешь?)

– Bien sûr. (Конечно.)

– Écoute, mais comment t’as le temps d’apprendre, si tu es ici tout le temps? (Слушай, а когда ты успеваешь учиться, если все время сидишь здесь?)

– J’arrive quand‑même. ( Да как‑то успеваю.)

И в этот день все у Милы получалось как надо. Голова ее по‑прежнему четко соображала. Мила также активно и чуть сухо вела дела, но часть ее головы продолжала обсасывать, обдумывать все мгновения всех ее встреч с Петей. Встреч пока еще недолгих, но таких бесконечно головокружительных в их продолжении уже после того, как он уходил.

Продолжительных в ней самой, бесконечных в своем переосмысливании, когда каждое мгновение она вспоминала и перетирала тысячу раз, когда и этого было мало, когда каждое мгновение рождало новое немыслимое продолжение, которого она еще не знала, но уже чувствовала, что это узнавание принесет и неожиданное, и подпорченное ожидаемое, и удовольствие, и горечь.

Чувствовала, еще ничего не зная, не зная продолжения и пока не желая знать его. А что Мила знала, просто была уверенна, так это то, что сегодня у ее Мужа опять будет трудная, тяжелая ночь с ней.

Их случайные, преднамеренно‑ненамеренные встречи продолжались. Время шло. Мила по‑прежнему внешне не проявляла никакого внимания к Пете. И даже мать Пети не замечала ничего предосудительного в их отношениях, вернее, даже не в отношениях (их вовсе не было внешне), а в их знакомстве.