Анна. 1942–1979 годы 6 page

– Ты для меня – вся моя жизнь! – произнес мечтательно муж. – Мишка сказал, что поможет вызволить тебя. Ты вернешься в Союз, и он даже сделает так, чтобы у тебя отметки не было о том, что ты оказалась в оккупации, а затем была угнана на работу в Германию. А то, понимаешь, не с руки как‑то – я же теперь герой! Меня к Звезде Героя представили! И заметка в газете была. Хочешь, покажу?

Анна немного успокоилась. Карл‑Отто остался в прошлом, к которому нет возврата. Аборт она сможет сделать в Союзе. Геннадий ни о чем не узнает. И они вернутся к прежней жизни.

Муж показал ей первую полосу газеты, на которой красовалась его фотография.

– У, какие у меня планы, Анечка! Вернемся в Союз, в родной Нерьяновск. Я на завод устроюсь, а ты – снова в школу. Детишек заведем! Я так этого хочу. А ты?

Не желая разочаровать мужа, Анна быстро ответила:

– И я тоже, Гена!

* * *

Две недели спустя она была в Нерьяновске. Город пострадал во время оккупации, был большей частью разрушен и теперь отстраивался заново. Никого из родных Ани в живых не было – они погибли во время оккупации. Зато осталась жива и невредима Таисия Федоровна, мать Геннадия, которая всем хвалилась, что ее сын получил Звезду Героя Советского Союза, а его фотографии были напечатаны в газетах.

Правда, из цветущей, самоуверенной женщины Таисия Федоровна превратилась в седую старушку с дребезжащим голосом, однако характер ее остался прежним. Едва Анна переступила порог квартиры (для генерал‑майора Теняшина не составляло труда сделать так, чтобы семья его лучшего друга получила трехкомнатные апартаменты в одном из новых домов), Таисия Федоровна воскликнула:

– О, милочка, да ты брюхатая! И когда только успела? Наверняка Геночку затащила в койку, как только он к тебе из Берлина примчался. Знаю, знаю обо всем, он мне рассказывал! Думаешь, ребенком его к себе привяжешь сильнее?

Анна не знала, как свекровь смогла тотчас определить, что она находится в положении, – ведь и платье специально надела свободное, и живот еще расти не начал. А ведь разглядела, будь она неладна!

– Что так кисло смотришь? – спросила подозрительно Таисия Федоровна. – Геночка ни о чем еще не знает? А ты и говорить не собиралась, Анна? Задумала от плода избавиться? Но ты же знаешь, как он детишек обожает!

Пришлось отказаться от мысли об аборте. Да Аня и сама не могла поверить, что решилась бы на подобный шаг. Ведь ребенок, который появится на свет и который Геннадий будет считать своим, – единственное связующее звено между ней и Карлом‑Отто. На дне чемодана она хранила фотографию фон Веллерсхофа, вырезанную из старого иллюстрированного журнала. Вездесущая свекровь, конечно же, отыскала ее и, повертев в руках, спросила:

– А это кто такой, Анна?

– Не знаю, – ответила та как можно более спокойно, боясь, однако, посмотреть в глаза любопытной Таисии Федоровне. – Чемодан не мой, видимо, осталось от прежних владельцев.

– Ну, коли не знаешь, то и нечего всякому мусору делать в нашей новой квартире. Видишь, какие потолки высокие, а какая кухня просторная? И люстры будут хрустальные, как у важных людей, и ванна чугунная, с колонкой. Телефона пока нет, но в следующем месяце поставят. Тогда не хуже, чем профессора, будем жить!

Свекровь, разорвав фотографию Карла‑Отто, выбросила ее в мусорное ведро. Ночью, поднявшись украдкой, Анна босиком (не дай бог свекровь, чей сон был чуток, проснется!) пробралась в кухню, где, не зажигая свет, на ощупь, извлекла из ведра клочки. Днем, воспользовавшись тем, что Таисия Федоровна ушла на рынок, собрала обрывки воедино, осторожно приклеила их на лист ватмана и затем прогладила утюгом. Изображение Карла‑Отто она спрятала под стопкой своего нижнего белья, зная, что свекровь никогда к нему не прикасается.

Геннадий, узнав, что жена беременна, был на седьмом небе от счастья. Он не сомневался, что является отцом ребенка. Анна думала о том, что возникнет трудность с датой его рождения – по официальной версии она забеременела в середине мая, а на самом деле еще в марте. Ей с большим трудом удалось отвязаться от назойливой Таисии Федоровны, которая, как и Геннадий, радовалась скорому появлению малыша, и одной попасть на прием к главному гинекологу Нерьяновска, о чем позаботился все тот же генерал‑майор Теняшин.

– Анна Алексеевна, повода для беспокойства нет, – уверил ее гинеколог. – Уверен, что все будет в полном порядке, и вы и ваш супруг станете родителями очаровательного здорового малыша.

Таисия Федоровна что‑то заподозрила, ворчала, что живот растет слишком быстро, но радость Геннадия, который в начале сентября вернулся на Родину, была такая большая и неподдельная, что он не обращал внимания на брюзжание матери.

Рождение ребенка ожидалось в первой половине февраля, и то, что Анна переходила настоящий срок (середина декабря), было только на руку. Схватки начались поздним вечером пятого января, что немало взволновало Геннадия и в особенности Таисию Федоровну.

– Ой, не к добру! – зудела она. – Лучше бы семимесячным родился, а то появится на восьмом месяце. Такие детки, говорят, болезненные!

Роды прошли на редкость быстро и безболезненно, и ранним утром шестого января на свет появилась крупная синеглазая девочка с черными волосиками на голове. Геннадий хотел назвать ее в честь матери Таисией, однако Анна настояла, чтобы дочь нарекли Марианной. Графиню фон Веллерсхоф, истинную бабку девочки, звали Марией‑Корнелией. Мария плюс Анна – выходит Марианна.

– Странное имя, нерусское какое‑то, – заявила недовольная свекровь. – И чего тебе такое в голову взбрело, Анна?

Впрочем, начались иные заботы, которые заставили напрочь забыть споры об имени малышки. Марианна оказалась на редкость здоровым ребенком с очень хорошим аппетитом и росла не по дням, а по часам. Всматриваясь в лицо дочери, мирно посапывающей у нее на руках, Анна удивлялась тому, как она похожа на своего отца – Карла‑Отто фон Веллерсхофа. А Геннадий, русый, с серыми глазами, почему‑то был уверен, что Марианна – вылитая его копия. Таисия же Федоровна заявляла, что внучка пошла в ее мать‑казачку.

Жизнь с Таисией Федоровной не очень‑то заладилась – свекровь, верная своему характеру, норовила руководить воспитанием внучки. Но как‑то приспособились. Геннадий, окончивший заочно институт, получил диплом инженера и хорошую должность на Нерьяновском тракторном заводе. Анна отправилась учительствовать в школу. Михаил Теняшин (ставший к тому времени генерал‑лейтенантом) сдержал свое слово и позаботился о том, чтобы жена его спасителя и друга получила «чистые» документы – нигде не было упоминания о том, что во время войны она находилась в Германии, и Анна довольно быстро заняла должность завуча, а через несколько лет – и директора школы.

Марианна росла сообразительной и прилежной девочкой, которая схватывала все на лету и, к удивлению отца, проявляла особый интерес к точным наукам и немецкому языку.

Редко, всего несколько раз в год, Анна доставала пожелтевшую, склеенную вырезку из журнала – портрет Карла‑Отто фон Веллерсхофа. Она как‑то пыталась навести о нем справки, однако быстро поняла, что ее интерес к представителям немецкой аристократии может привести к неприятным последствиям.

Геннадий много раз заводил с женой разговор о том, что неплохо бы им завести еще одного ребенка, а лучше всего – нескольких. Но дети что‑то не получались. Анна даже съездила в Москву, к маститому профессору, рекомендованному ей генерал‑лейтенантом Теняшиным, и тот, проведя обследование, заявил, что больше матерью ей не стать. Во всем оказалась виновата ангина, которую Анна перенесла в 1947 году (даже несколько дней находилась между жизнью и смертью). Геннадий был расстроен, однако довольно быстро смирился с тем, что Марианна будет единственным ребенком в семье.

Марианна ходила в ту же школу, где директором была ее мать, однако Анна следила за тем, чтобы дочери не делали поблажек. Большой интерес Марианна проявляла и к спорту – баскетболу, плаванию, хождению на байдарках. В десятом классе, задумываясь о выборе будущей профессии, она колебалась между специальностью инженера и стезей химика.

Неожиданная смерть Геннадия весной 1962‑го в возрасте сорока восьми лет стала для Анны тяжелым ударом. Ей позвонили с завода, где муж занимал должность начальника цеха, и сообщили, что у него случился инсульт. Анна бросилась с занятий в больницу, где застала мужа обездвиженным, под капельницей, без сознания. Он скончался тем же днем, причем, как выяснилось, клинически мертв он был в ту же секунду, когда в мозгу у него разорвался сосуд, и ничто уже не могло спасти его.

Смерть отца оказала большое влияние на планы Марианны, решившей поступить в медицинский институт. Девушка, окончившая школу с серебряной медалью (единственная четверка была по тригонометрии), отправилась в Воронеж, где, к своему удивлению, срезалась на экзамене по физике. Анне она прислала телеграмму, гласившую: «Ура, провалилась. Еду домой».

* * *

Анна чувствовала скрытую вину за смерть Геннадия, однако в то же время ощущала облегчение – правда о рождении Марианны навсегда останется тайной за семью печатями. После похорон мужа Анна с удивлением обнаружила, что осталась практически одна. Таисия Федоровна умерла за три года до кончины сына, а многочисленные друзья, приятели и знакомые, которых хлебосольный Геннадий приводил к себе в гости, бесследно исчезли.

Марианна после смерти отца решила не оставлять маму одну, поэтому надумала поступать в Нерьяновский медицинский институт. Теперь обязательным условием для этого было наличие рабочего стажа, поэтому два последующих года Марианна работала санитаркой в больнице. Наконец, блестяще выдержав вступительные экзамены, девушка стала студенткой.

Анна гордилась дочерью и, рассматривая фотографию Карла‑Отто, с нежностью думала о графском сыне. Судьбе было угодно сделать так, чтобы они расстались и больше никогда не встречались. Женщина находила, что дочь становится похожа на графиню Корнелию – тоже высокая, темноволосая, с темно‑синими глазами и узкими губами. Анна много раз порывалась рассказать о своей канувшей в Лету короткой любви, но в последний момент пасовала: что это даст? Карл‑Отто наверняка нашел себе спутницу жизни. Возможно, что его, как и Геннадия, уже нет в живых, так к чему же ворошить прошлое?

Марианна, специализировавшаяся на терапии, окончила медицинский институт одной из лучших, с красным дипломом, затем отправилась в Киев в ординатуру, а позднее и в спецординатуру. Анна осталась совершенно одна. Она ушла с головой в работу, проводя в школе иногда по восемнадцать часов. Все чаще и чаще она смотрела на выцветшую, измятую по краям фотографию Карла‑Отто. Большой портрет Геннадия висел на стене в гостиной, но, к своему стыду, Анна редко думала о покойном муже.

Вернувшись с Украины, Марианна стала работать участковым терапевтом в одной из поликлиник Нерьяновска. В 1976 году дочь сообщила ей, что получила вызов из Новороссийского морского пароходства – ее приглашают судовым врачом на танкер, совершающий рейды за границу.

* * *

Однажды, услышав из прихожей частые телефонные звонки, Анна подумала – звонит дочка. Подняв трубку, она уже предвкушала разговор с Марианной, но вместо этого услышала тревожный, беспощадный голос:

– Анна Алексеевна Никишина? С вами говорит начальник департамента стран Латинской Америки Министерства иностранных дел СССР Плотников. К большому сожалению, у нас имеются неутешительные вести о вашей дочери, Марианне Геннадьевне. Она находится сейчас в республике Коста‑Бьянка под арестом – ее обвиняют в убийстве и торговле наркотическими препаратами...

Сашá

Жан‑Ксавье припарковал автомобиль перед трехэтажным домом. Затем, миновав две улицы, подошел к небольшому старинному особняку. Беглого взгляда на таблички хватило, чтобы увидеть искомое имя – Сашá Монтини. Его сведения были верными – девчонка проживала здесь, на втором этаже.

Делая вид, что говорит по мобильному, Жан‑Ксавье, перейдя на противоположную сторону, внимательно изучил окна. Синие шторы, на угловом окне спущены жалюзи. Наверное, там находится спальня малышки.

Он вытащил из кармана фотографию красивой молодой женщины с короткой стрижкой и огромными синими глазами. Жан‑Ксавье облизнулся и подумал, что хорошо бы такую затащить в постель. Он, конечно, мог бы перед тем, как приступит к тому, ради чего прибыл в Вену, но это не будет соответствовать его уровню.

В Вене он оказался с очередной миссией. Чертова работа! Когда‑нибудь она его доконает. Только ведь надо же как‑то зарабатывать деньги на жизнь? Кто‑то выступает в суде, кто‑то делает пластические операции, кто‑то управляет самолетами, а Жан‑Ксавье, родившийся в кантоне Урии, проведший детство на Корсике, окончивший школу в Лозанне и служивший в иностранном легионе в Анголе, Сьерра‑Леоне и Мексике, был специалистом узкого профиля. Свое первое дело он отлично помнит – все случилось в его семнадцатый день рождения, в Риме. Крови было много, но что взять с наивного дилетанта... С тех пор прошло двадцать два года, и он многому научился, достигнув небывалых высот в мастерстве убийства.

Да, Жан‑Ксавье был наемным киллером, и его задачей была физическая ликвидация неугодных его клиентам людей. В Вену он прибыл, чтобы совершить очередное убийство. Сколько именно человек было на его совести, Жан‑Ксавье не помнил. Только в дешевых американских боевиках убийцы ведут список жертв. Он сбился со счета еще лет десять назад, и тогда количество жертв, отправленных его руками к праотцам, перевалило за три десятка.

Итак, имя объекта – Сашá Монтини. Симпатичная бабенка, но он не имеет права терять голову. Это было бы верхом непрофессионализма. Примерно то же самое, что и испытывать жалость к жертве. Жан‑Ксавье никогда не ощущал ни жалости, ни, впрочем, ненависти. Разве ненавидит хирург раковую опухоль, которую вырезает из тела пациента? Испытывает ли мясник гнев по отношению к свинье, из которой требуется сделать окорок?

Жертвы были для него не людьми, а объектами. Так и Сашá Монтини. Жан‑Ксавье справится с девчонкой в два счета и сегодня же вечером улетит на Мальдивы, где недельку‑другую расслабится в президентском люксе пятизвездочного отеля. Тот, кто заказал и уже наполовину оплатил смерть очередного объекта, был далеко не бедным. Как и все те, кто желал воспользоваться в своих интересах его услугами.

Услугами наемного убийцы.

* * *

Жертвы дома не было, как того и следовало ожидать. Она работала в женском журнале и находилась у себя в офисе. Жан‑Ксавье неделю следил за девушкой, чтобы узнать распорядок ее дня. Вообще‑то он мог нанести удар раньше, однако ему доставляло удовольствие вести наблюдение за Сашá. Привлекательная особа, но ничего не поделаешь – ее требуется убить. Жан‑Ксавье решил, что она умрет быстро, без малейших мучений. Если бы клиент хотел, то оплатил бы жесткость в двойном размере, но ему требовалось просто избавиться от девицы, причем так, чтобы ее смерть походила или на несчастный случай, или на ограбление.

За время слежки Жан‑Ксавье не обнаружил ничего экстраординарного. Сашá поднималась достаточно рано, долго сидела на кухне, где пила кофе и пролистывала прессу, затем отправлялась на работу. Три раза в неделю, по вторникам, четвергам и субботам, журналистка посещала фитнес‑зал. Он сразу понял, что проблем с ней не возникнет.