ГЛАВА 24. Я полагал, что Элиза уже применила все виды оружия, атакуя мое уважение к себе

Я полагал, что Элиза уже применила все виды оружия, атакуя мое уважение к себе. Мне удалось выжить.

Не возгордившись, с чисто клиническим, циничным интересом я отметил, что характер у меня железный и от него все снаряды отскакивают сами собой, без всяких усилий с моей стороны.

Я думал, что Элиза уже излила всю свою ярость. Как я ошибался! Ее первые наскоки были рассчитаны только на то, чтобы обнажить железную суть моего характера. Она всего-навсего выслала вперед легкую кавалерию, чтобы расчистить от деревьев и кустарника подступы к моему характеру, чтобы содрать с него плющ, если можно так выразиться.

И вот теперь, при полном моем неведении, мой характер предстал перед дулами ее скрытых пушек, готовых расстрелять его в упор, — обнаженный, беззащитный, как скорлупка или стеклянная колба.

Хэй-хо.

* * *

Наступило временное затишье. Элиза расхаживала по моей гостиной, разглядывала мои книги — читать их она, разумеется, не могла. Потом она подошла ко мне, подняла голову и спросила:

— А что, на медицинский факультет Гарвардского университета попадают только те, кто умеет читать и писать?

— Я очень много работал, Элиза, — сказал я. — Мне пришлось нелегко. Да и сейчас нелегко.

— Если из Бобби Брауна получится доктор, — сказала она, — это будет самый сильный довод в пользу Христианской науки[4], какой мне приходилось слышать.

— Самый лучший доктор из меня не получится, — сказал я. — Но и самый плохой — тоже.

— Из тебя выйдет отличный ударник при гонге, — сказала она. Она намекала на недавно распространившиеся слухи о том, что китайцы успешно лечат рак груди с помощью музыки, исполняемой на гонгах. — У тебя вид человека, который может попасть в гонг почти без промаха.

— Спасибо, — сказал я.

— Тронь меня, — сказала она.

— Прошу прощенья?..

— Я же твоя родная плоть и кровь. Я твоя сестра. Дотронься до меня, — сказала она.

— Да, конечно, — сказал я. Но руки у меня висели, как парализованные.

* * *

— Не спеши, — сказала она.

— Понимаешь, — сказал я, — раз ты меня так ненавидишь…

— Я ненавижу Бобби Брауна, — сказала она.

— Раз ты ненавидишь Бобби Брауна… — сказал я.

— И Бетти Браун, — сказала она.

— Это было давным-давно, — сказал я.

— Тронь меня, — сказала она.

— Господи, Элиза! — сказал я.

Руки у меня как отсохли.

— Тогда я тебя трону, — сказала она.

— Как скажешь, — сказал я.

Я был еле жив от страха.

— Сердце у тебя здоровое, а, Уилбур? — сказала она.

— Да, — сказал я.

— Если я до тебя дотронусь, обещай, что не свалишься замертво.

— Обещаю, — сказал я.

— А может, я упаду замертво, — сказала она.

— Надеюсь, что нет, — сказал я.

— Ты думаешь, что если я держусь так, как будто знаю, что случится, — сказала она, — то я знаю на самом деле, что случится? А может, ничего не будет.

— Может быть, — сказал я.

— Никогда не видела тебя таким перепуганным, — сказала она.

— Что я, не человек? — сказал я.

— Может, скажешь Норми, что тебя так напугало? — сказала она.

— Нет, — сказал я.

* * *

Элиза, почти касаясь пальцами моей щеки, повторила грязную шутку, которую Уизерс Уизерспун рассказал другому слуге, когда мы еще были маленькие. Мы подслушали сквозь стенку. Это был анекдот про женщину, которая в постели приходила в полное неистовство. В том анекдоте женщина предупредила незнакомца, который к ней приставал: «Держись за шляпу, молодчик. Мы можем приземлиться за много миль отсюда…»

* * *

Потом она ко мне прикоснулась.

И мы слились в единого гения — как раньше.