К. Н. Леонтьев

Леонтьев Константин Николаевич (1831-1891), выдающийся русский писатель, публицист и философ, родился в Калужской губернии в семье небогатого помещика. Природа одарила его физической красотой, аристократизмом чувств, смелостью, эстетическим вкусом. Огромное влияние на становление личности К. Леонтьева оказала мать, преподав ему первые уроки патриотизма, уважения к монархии и ко всему прекрасному. После окончания гимназии учился на медицинском факультете Московского университета, но в связи с начавшейся русско-турецкой войной (1853 – 1856) завершить полностью образование не удалось: в 1854 году Леонтьев был назначен ординатором в госпиталь. В 1857 году он увольняется из армии, а в 1858 году оставляет навсегда врачебную деятельность и в дальнейшем посвящает себя писательскому творчеству. В свет выходят романы «Подлипки», «В своем краю». Во время работы секретарем русского посольства на острове Крит (1863 – 1867), Леонтьев написал «Очерки Крита», «Хризо» и другие произведения. Но имя Леонтьева как литератора и его произведения не вошли в историю русской литературы. Позже Н. Бердяев писал, что в этом «было что-то загадочно-роковое».

Прирожденный эстет Леонтьев вплоть до 1871 года был увлечен эллинской эстетикой, языческим восприятием красоты. Но в 1871 году мыслитель переживает событие, резко изменившее его мировоззрение и мироощущение: он внезапно тяжело заболел и в отчаянии перед приближающейся смертью обратился с молитвой к Богородице о спасении, обещая в случае выздоровления принять монашеский постриг. Наступившее через два часа облегчение, а затем и полное выздоровление ставят Леонтьева перед проблемой исполнения данного обета: он отправляется на Афон с целью принять монашеский постриг, но старцы советуют ему не торопиться. Потребность приобщиться к монастырской жизни уже не оставляла его: несколько раз он ступал на аскетическую стезю, но каждый раз покидал обитель, подтверждая этим правоту афонских старцев о его неготовности к монашеской жизни. И только в августе 1891 года Леонтьев бесповоротно встал на путь отречения от мира и принял тайный постриг с именем Климента. В ноябре этого же года он умер в Троице-Сергиевой лавре.

После события 1871 года к Леонтьеву приходит осознание несовместимости эллинского эстетизма и христианского учения о загробной жизни. Начались мучительные поиски ответа на вопрос, как совместить увлеченность женщинами, любование силой, пестротой и яркостью красок в природе, одежде и быте с христианским мировоззрением: ведь не преображенная Христом языческая красота есть зло и грех. Некоторые исследователи, например прот. Г. Флоровский, считали, что Леонтьев не сумел до конца отказаться от языческой влюбленности в красоту жизни, а потому признал необходимость подчиниться христианству только в силу страха перед загробным судом. Христианство было для него прежде всего «якорем личного спасения»: он верил без любви к Христу, без радости, что делало его веру сродни протестантской.

Религиозные искания изменили душевное состояние Леонтьева, привели к критическому пересмотру прежней жизни, обострили чувство любви к России. Однажды он ударил хлыстом французского консула, позволившего говорить о России в оскорбительном тоне, и в результате лишился хорошего служебного места.

Желание прояснить истоки самобытности России пробуждает его интерес к Византии. В 1875 году он пишет программную работу «Византизм и Славянство». Уже из названия работы видно, что Леонтьев противопоставляет византизм и славянство. С его точки зрения, принадлежность России к славянскому миру не может объяснить специфику ее культуры. Сла-визм есть идея «общей крови (хотя и не совсем чистой) и сходных языков», а не характеристика славянской культуры, ее религиозных, юридических, бытовых, художественных особенностей. Славянские народы (чехи, болгары, словаки, сербы, поляки) не имеют единой религии, характеризуются ярко выраженными культурными различиями. Для существования славян, утверждал Леонтьев, «необходима» мощь России «, но «для силы России необходим византизм». Именно «византийские идеи и чувства сплотили в одно тело полудикую Русь». Вместе с византизмом на русскую землю пришло самодержавие, восточное православие, а также нравственный идеал, отрицающий ориентацию на земное счастье, богатство, возможность полного совершенства земной личности. Самодержавная власть, «столь для нас плодотворная и спасительная», окрепла, считал Леонтьев, под влиянием православия, под влиянием византийских идей.

Но сможет ли Россия на неопределенно долгое время сохранить наиболее приемлемую для нее форму государства – самодержавную монархию? Для ответа на этот вопрос Леонтьев разрабатывает свою концепцию развития, согласно которой процесс развития есть движение от «простоты к оригинальности и сложности» при постепенном «укреплении» внутреннего «единства» составных элементов. «Высшая точка развития» есть «высшая степень сложности, объединенная неким внутренним деспотическим единством». Весь процесс развития состоит из трех этапов: первичной простоты; цветущей, высшей сложности; вторичного смесительного упрощения. Последний третий этап есть начало разложения и гибели как природного, так и социального организма.

Этому триединому процессу как закону подчинено все существующее в пространстве и времени. Всеобщность этого закона Леонтьев демонстрирует на материале медицины, астрономии, истории философии, литературы, живописи, архитектуры. Но главное для него – доказать, что этому закону подчинена жизнь государств и культур. Анализ истории государств Древнего Востока, Античного мира, Европы Нового времени укрепил уверенность Леонтьева во всеобщности триединого процесса развития. Высшая точка развития государств совпадала всегда и везде, доказывал Леонтьев, со вторым периодом процесса развития, когда появлялась политическая форма, которая «крепко» держала «общественный материал в своих организующих, деспотических объятиях», ограничивая все стремления к разбеганию, к распадению. Развитие государств всегда шло по пути укрепления власти, что удовлетворяло внутреннюю потребность общественного организма в единстве. Высшей силы государственная власть достигала в эпохи «цветущей сложности» (второй период развития), когда являлись «великие замечательные диктаторы, императоры, короли или по крайней мере гениальные демагоги и тираны». (Термины «демагог» и «тиран» Леонтьев употреблял в древнеэллинском смысле: в переводе с греческого «демагог» – вождь народа, а «тиран» – единоличный правитель).

История древних и новых государств демонстрирует, делает вывод Леонтьев, одну и ту же закономерность: по мере укрепления власти делается меньше равенства и свободы. Это дает основание говорить о безнравственности деспотий, о связанных с ними страданиях и лишениях народа. Леонтьев категорически не соглашался с такими утверждениями. «Никто не знает, – пишет он, – при каком правлении люди живут приятнее», меньше страдают. «Страдания сопровождают одинаково и процесс роста и развития, и процесс разложения. Все болит у древа жизни людской...». Что же касается свободы, то многовековой опыт человечества учит: «Человек ненасытен, если ему дать свободу».

Внешнее освобождение человека от сословного, государственного и т.д. подчинения порождает, утверждал Леонтьев, безответственность. Внешняя юридическая свобода не гарантирует, что человек обязательно воспользуется ею для личностного, нравственного совершенствования. Леонтьев был уверен, что социальная наука ведет себя наивно и нечестно, когда ставит такие конечные цели, как «всеобщее царство блага», так как никто не знает, возможно ли оно. Ее задача – подвергать научной, «бесстрастной, безжалостной оценке» социальные процессы, а не лить сентиментальные слезы по поводу страданий и стонов человеческих. За такие взгляды Леонтьев еще при жизни был обвинен в аморализме, а в последующем провозглашен «русским Ницше», так как во многом предвосхитил мысли немецкого философа.

Согласно учению Леонтьева, сильная деспотическая власть есть высшая точка развития государственности. Почему же нации борются против нее? Леонтьев объяснял это утратой способности нации «вьшосить дисциплину отвлеченной государственной идеи, скрытой в ее недрах», чему способствует развращение людей либерально-демократическими идеями. В работе «Средний европеец как идеал и орудие всемирного разрушения» (1872-1884) он разъяснял, что требования всякого равенства: экономического, политического, умственного, полового формирует особый тип людей – самоуверенных и заносчивых граждан, претендующих на неограниченные права и свободы, отвергающих всякую ответственность и долг. «Выработается» «средний человек», с воодушевлением принимающий либеральную идею, согласно которой личное благо индивида, а не благо государства, является главной ценностью, а потому морально жить по капризу и произволу своей натуры, ее ненасытных и неразумных потребностей. Люди разучаются подчиняться власти, и вопросы укрепления государства, сохранения национальной культуры перестают волновать их совесть. «Среднего человека» трудно воодушевить государственной идеей, он утратил способность подчиняться целям, превышающим его эгоистические интересы.

Триединый процесс развития государств имеет определенный временной интервал: 1000-1200 лет. Таков, по мнению Леонтьева, предел долговечности государств и культур. Но при этом он делал оговорку, что культуры часто переживают государства. Например, «эллинская образованность и эллинская религия боролись с христианством еще долго при византийских императорах, тогда как последние черты эллинской государственности стерлись еще до Р. X.».

Считая началом собственно европейской государственности IX-X вв., Леонтьев пришел к выводу, что с конца XVIII века она закономерно вступила в третий, последний период развития – период вторичного смешения: «Везде одни и те же, более или менее демократизированные, конституции. Везде германский рационализм, псевдобританская свобода, французское равенство, итальянская распущенность или испанский фанатизм, обращенный на службу той же распущенности... везде надежды слепые на земное счастье и земное полное равенство!» Леонтьев был уверен, что открытый им закон развития является объективно-научным и его действие неизбежно.

Поэтому тенденция выравнивания различий европейских государств будет нарастать, и они «сольются все в одну всеевропейскую республику федераций», образуют какой – то «среднеевропейский тип общества» на развалинах прежних великих государств. Гибель европейской государственности не означает гибели европейской цивилизации, считал он. Цивилизация – это «система отвлеченных идей (религиозных, государственных, лично-нравственных, философских, художественных), которая вырабатывается всей жизнью нации». И хотя цивилизация есть продукт жизнедеятельности государства, она «как пища... принадлежит всему миру». Европейскую цивилизацию Леонтьев ценил очень высоко, утверждая, что «история еще ничего не представляла подобного».

Возраст государства российского близок к возрасту Европы, и даже если мы немного моложе, радоваться нечему, ибо, писал он: «не все государства проживали полное 1000-летие. Больше прожить трудно, меньше – очень легко». Российская государственность завершает этап «цветущей сложности», а потому самодержавие падет, страна неминуемо вступит на путь губительной демократизации, захлестнувшей Европу. Такова объективная логика развития, утверждал Леонтьев. Исчезнет специфика русской литературы, поэзии, быта, одежды, архитектуры, музыки и т.д., а Русскую Православную Церковь будут вынуждать принять безликое и рационализированное богослужение по образцу Западной Церкви.

Леонтьев страдал, предвидя такое будущее России, и искал способы затормозить ее вступление на путь эгалитаризации и либерализации, что в немалой степени определило его отношение к социализму. Раньше других мыслителей он понял, что гуманистическое учение социалистов на практике переродится в антигуманизм, антисвободу, антиравенство, что социализм станет «орудием строгого принуждения, отчасти даже рабством». «Социализм есть феодализм будущего» – так назвал Леонтьев один из своих сборников. Но социализм для России – меньшее зло по сравнению с демократией западного образца, убеждал Леонтьев русских либералов. Аргументация его была такова: социализм может стать созидательным в том смысле, что «подморозит» развитие России, отодвинет во времени ее вступление в то безумное движение, которое охватило с XVIII в. разрушаемый эгалитаризмом и либерализмом европейский мир. Демократия же принесет России разрушение: упадет мораль, оскудеет патриотизм, сникнет национальный дух, принизятся гражданские чувства, в силу чего перестанут рождаться гении и герои, победит серый, средний человек.

Леонтьев молился о том, чтобы религиозно-православная идея и мистическое отношение к государству не исчерпались в русском народе, чтобы индивидуализм и свобода личности не затмили соборность русской жизни. Такие мысли, высказанные в период всеобщего увлечения западным либерализмом, закрепили за ним славу консерватора и реакционера, обрекли его на творческое одиночество. Но, несмотря ни на что, он продолжал заниматься главным делом своей жизни – размышлять о судьбе любимой России.

В будущем у России два исхода, предсказывал Леонтьев: или подчиниться Европе в ее эгалитарно-либеральном движении, или «устоять в своей отдельности». Первый исход губителен для России, второй – спасителен, но чрезвычайно труден, ибо потребует «меньше думать о благе и больше о силе», т.е. крепить государственную мощь, силу духа дисциплины и патриотизма, разумно ограничить притязания людей на безграничные права и свободы. Но в конце жизни Леонтьев пришел к трагическому для него выводу: православная вера, дух монархии и соборности в русском народе ослабли настолько, что не смогут остановить тлетворное влияние Запада, несущее безбожие, индивидуализм, главенство материальных потребностей и эгоистических притязаний.

В жизни мыслителя наступил самый трудный период: не переставая любить Россию «как мать», он одновременно начал презирать ее «как пьяную, бесхарактерную до низости дуру». Такие мысли оттолкнули от Леонтьева даже ближайших друзей. В такой тяжелой психологической ситуации он все же продолжал настаивать, что для русского народа губительно устранение внешних ограничений со стороны сильной власти и православия. Из своих глубин, не просветленных духом православия и самодержавия, русский народ сможет породить или молчаливое безразличие ко всему происходящему, или бессмысленные бунты.

Date: 2015-09-18; view: 340; Нарушение авторских прав