После убийства и возник невроз, который тысячелетиями передается из поколения в поколение

(Трудно не согласиться: в каждом срезе истории все одно и то же — толпы, толпы, толпы, вожди и снова вожди, идиотизм идей, которые вожди внушают стаду, кровь, убийства, штурм великого города, пылающие дома, а невдалеке — вмерзающие в лед трупы…)

Фрейд реконструировал случившееся в древности преступление против тела памяти* потомков следующим образом.

Некогда люди, после появления размножившись, составили протоорду. Во главе ее стоял вождь, старейший член орды — отец всех мужчин (и женщин) в орде. Мужчины протоорды — его кровные сыновья. Отец-вождь — муж всех в стае женщин, включая и дочерей, и собственную мать (как это бывает, скажем, у оленей), и ни одна из женщин не имеет права отдаться сыновьям самого вождя (своим братьям). Сыновей за попытку совокупления с сестрами отец наказывает. Совокупляется с ними сам (отсюда, очевидно, по мысли Фрейда, комплекс Электры: дочь ищет отца). Монополия на женщин, естественно, вызывает раздражение у сыновей, которых обделяют в этом, как и при дележе пищи — лучшие куски им явно не достаются. Таким образом, сыновей и полувнуков (а как еще назвать детей, рожденных дочерьми от своего отца?), сорганизовавшихся в братство, единых по положению и чувству обделенности, раздирают два противоположных чувства:

— с одной стороны, они ненавидят вожака, который лишает их всего самого ценного (самым ценным всегда было и есть нечто недоступное, но не вообще, а лишь то, что привлекает внимание вожака), и потому, чтобы получить ко всему этому доступ, им хочется властителя гарема убить;

— с другой стороны, они испытывают к нему сыновью привязанность, которая не позволяет его убить.

Однако ж, заговор составляется, братья сообща приканчивают любимого папашку и его съедают. Естественно, и кровь тоже идет в дело — ее выпивают.

Но так уж устроены люди, что наследуют они не только лучшие куски и женщин, но и полученный в результате преступления невроз. Способ существования неврозов-травм — непроизвольное воспроизведение символического или буквального преступления. Воспроизведение же состоит в том, чтобы преклоняться в благоговении и послушании перед конкретным человеком, заменяющим отца (вождем), или вымышленным — богом-Отцом. А затем начинается пожирание его мяса и питие его крови.

Через поколения, а порой и в течение жизни одного поколения все негативные эмоции, связанные с вождем-богом, с логического уровня стираются, и начинается по вождю ностальгия — и “отец” становится Отцом и даже богом.

В одури невроза блаженное состояние покаяния о совершенном поступке без пожирания плоти и пития крови Отца-бога невозможно; для того, чтобы добыть крови, нужно прежде поклониться его величию, для того и выбирается очередной вождь из числа братьев, — и цикл повторяется, — включая и убийство брата.

Однако между правлением отца-диктатора (тоталитарный режим?) и правлением одного из сыновей (тоже диктатора) есть промежуток времени, когда братья пытаются договориться о равенстве прав и возможностей друг друга (демократия?). Именно на этом этапе, по Фрейду, и возникает так называемая нравственность — в виде запрета на обладание всеми женщинами (в конечном счете дается право на обладание только одной); инцест запрещают (мать хотят все — пусть же не достается никому); вводят запрет на присвоение имущества, которое прежде целиком и полностью принадлежало Отцу (скажем, земля), а теперь поделено по-братски.

Разумеется, это равновесие неустойчиво, и обожествляющие память об Отце женщины и дети выбирают одного из братьев в вожди. Цикл повторяется.

В такой реконструкции прошлого Фрейду, как ему казалось, удалось собрать воедино все выявленные им на протяжении его психоаналитической практики механизмы, явно противостоящие интересам выживания человека (дарвинщине).

Эта концепция протоорды примирила состарившегося Фрейда с обнаруженными им странностями — ведь в эту концепцию умещается и комплекс Эдипа, и половое влечение к матери и сестре, и неестественный с точки зрения интересов размножения запрет на инцест (крысы, например, не разбирают, кто есть кто); умещается и “половая преданность” дочери отцу, и болезненное влечение к братствам, и убийство вожаков с тем только, чтобы тут же вознести над собой почти такого же, и цикличность форм власти в истории, и благоговейное пожирание мяса бога — буквальное (Полинезия) и “пресуществленное” после волхвования священников (Полинезия после обращение в католичество, католическая Европа и окатоличивающиеся с XX века Соединенные Штаты).

Догадку Фрейда о стайности толпы, о невротическом повторении ею прошлого, публика, мягко выражаясь, не поддержала. С Фрейдом перестали здороваться даже соплеменники.

Болезненное воспроизведение травм детства — пожалуйста, они теперь готовы воспринимать (хотя раньше оплевывали). Но протоорда — нет!

Своей новой идеей Фрейд лишал элементы стаи возможности для самолюбования даже неповторимостью своего детства. Им приходилось признать, что они — ничто, более того, возникал вопрос о покаянии с последующим рождением свыше.

Закономерно, что Фрейда, как и Толстого, толпа с презрением обвинила в ничтожности их умственных способностей по сравнению с ее умственными способностями! Идею о наследуемом “неврозе протоорды” постарались забыть — старательно. Ее помнить просто не могли …

В воссоздании теории стаи Фрейд не мог быть до конца последовательным: в силу неслучайности ряда позорных пятен его биографии — гипнотизер, жесткий администратор в откровенно сектантском “Психоаналитическом обществе”, и так далее.

А кроме того, гипнотизер Фрейд, считавший себя разве что не мессией, не мог не пытаться создать нечто противоположное уже опубликованной “Психологии масс” Ле Бона.

Если в концепции Фрейда вождь — ничто, игрушка, если не сказать жертва невротических потребностей элементов толпы (рассматривая чуть дальше обстоятельства бегства из России Великой армии, трудно согласиться с Фрейдом, даже при всем к нему почтении), то в гипнотической модели Ле Бона считалось, что вождь — это гипнотизер, повелитель, носитель воли, самовыражающаяся личность, а толпа — гипнабельное стадо. Все поступки толпы (публики), ее желания и мечты существовали лишь постольку поскольку эти желания и мечты ей внушал вождь-гипнотизер, свободная личность, творец (анализируя обстоятельства жизни Наполеона и “притягиваемые” к нему события, трудно согласиться, что тотальный раб неврозов есть, как учат идеологи на содержании стаи, носитель свободной воли).

Ле Бон считал, что внушаемость является первичным и ни к чему не сводимым явлением, основополагающим фактором психической жизни человека. Сообщество индивидов — не совокупность людей, а только стадо.

С такой концепцией толпы и вождя Фрейд не мог согласиться никак. Во-первых, потому, что он ясно видел, что взаимоотношение стада с вождем явно опутано стальными цепями невроза. Во-вторых, изучение истинного лица вождей должно было неминуемо привести его к выводу, что и он, сам будучи вождем, — глубоко порочный человек.

Фрейд, знакомый с типажами тайн интимной жизни, сам вождь, знал о том, что вожди — порочные из порочных: мужчины — не мужчины, а женщины — не женщины. Признать, что люди способны внять внушениям некого вождя, а следовательно, импотента, Фрейд, который начинал свою медицинскую карьеру с деятельности практикующего гипнотизера, не мог. Это гораздо хуже, чем порядочной женщине публично раздеться.

Да, действительно, Фрейд стал импотентом хоть и несколько позже императора Нерона (тот не мог уже к 30), но до своего 40-летия (если правда то, что раньше он мог; сомневаться же приходится потому, что только с его слов мы и знаем, что он и прежде мог, занимаясь до 28 лет онанизмом, — жениться, якобы, не доставало денег).

Да, действительно, по понятным хронологическим причинам Фрейд не мог быть знаком с трудами о некрофилии своего последней волны ученика Эриха Фромма, может быть потому Фрейд и не стеснялся признаваться, что знает, что это такое — сильнейшее притяжение трупа.

Тем более он не мог быть знаком с психокатарсисом и потому не разбирался в природе страстной любви, да и не мог себе этого позволить: в любителя трупов и импотента Фрейда страстно влюблялись все его пациентки.

Эти повальные влюбления Фрейд сначала объяснял тем, что он просто очень-очень красивый, и чтобы не отягощать процесса лечения невыгодными ему эмоциями, между собой и пациентками распорядился построить стенку, оставив для разговоров небольшое окошечко ниже уровня лиц. Но пациентки страстно влюбляться все равно продолжали.

Фрейд вынужден был отказаться от веры в свою неземную красоту и стал объяснять влюбленности тем, что страсть — это ответ трепетных женских душ на его профессиональное умение их выслушать, в его внимании к ним они получают возможность почувствовать свою исключительность, за что и одаривают его самым ценным — страстной любовью и преданностью Учителю.

Естественно, не желая, чтобы широкой публике стал известен секрет его импотенции (помните, к каким ухищрениям скрыть то же самое прибегал Гитлер?!), не желая, чтобы на него перенесли познание об особенностях жизни императоров и великих военачальников, Фрейд не одно десятилетие потратил на то, чтобы доказать, что все эти отцы-императоры владели волей толпы вовсе не из-за способности к гипнозу, а потому, что были игрушкой неврозов сбившихся в братства людей. (Характерно, что когда некоторые ученики позднего Фрейда вдруг открывали, что “лечение” Учитель проводит исключительно гипнотически, Фрейд падал на пол в припадке и немедленно отлучал догадливых от Психоаналитического общества. Естественно, Фрейд не мог себе позволить признать того, что и копрофилия, над которой он тонко издевался, есть проявление, сопутствующее гипнотическим способностям.)

Подсознательное самооправдание Фрейдом себя, вождя-гипнотизера, его как исследователя погубило. Его интересовала не столько Истина, сколько защита себя как праведника и, возможно, будущего святого. Потому и не смог он снять внутренние противоречия в концепции протоорды — гениального шага за удушающие пределы существующих цивилизаций.

В концепции протоорды для гипнотического насилия и, как его противоположности, изначально существующей во Вселенной нравственности, места не оставалось. В описании психологии масс Фрейд позволил остаться только наследуемым неврозам (соответственно, для избавления от них — необходимости вмешательства хорошо оплачиваемого “специалиста”); в вожди же выбирался человек, который был не хуже толпы — просто вел он себя особенно. Словом, вождь-гипнотизер — ничто; а все — кредитоспособный пациент (тоже, кстати, не без гипнотических способностей). Торгашеский подход.

Добровольное искажение мировоззрения — очень серьезный момент в практической жизни каждого зарабатывающего медициной “специалиста”: необходимо позволить внушить себе такую концепцию человека, в соответствии с которой даже в заведомо безнадежном случае можно дать себе “добро” на проведение бесполезных, но хорошо оплачиваемых сеансов. Концепция протоорды это позволяла.

Желающий зарабатывать практикой не свободен в отражении действительности — при адекватном и нравственном подходе можно остаться и без клиентов: большие деньги есть только у некрофилов (скажем, той же принцессы Мари Бонапарт), и чем они, некрофилы, ярче, чем денег у них больше, тем более крупные суммы они готовы платить психотерапевту за удовлетворяющие их мировоззренческие концепции. Но яркие некрофилы психокатарсису не поддаются, все же остальные вмешательства суть гипнотические внушения, кодировки и перекодировки. Потому психологи и психоаналитики в познании человека и топчутся на месте. Трудно, сообщив клиенту, что он — дерьмо, надеяться, что гонорары будут выплачиваться и дальше.

Одна из причин, по которой Фромм в осмыслении жизни зашел несколько дальше своего учителя, в том, что он, обеспечив себя, с некоторых пор почти не практиковал, а зарабатывал писанием книг — потому и мог себе позволить глубже, чем Фрейд, проникнуть в сущность человека. (Правда, Фромму приходилось оправдывать свое сидение в Америке — об этом дальше.)

Льву Николаевичу, не могшему жить вне России, приходилось оправдываться разве что в продолжении сожительства с Софьей Андреевной, хотя десятки лет он вполне осознавал, что выверты его жены — болезнь нравственного свойства. Но он не зарабатывал психотерапией и остался в России. Потому мысль о том, что вожди на поверку оказываются ничтожествами (во всех смыслах) для Льва Николаевича Толстого была вполне естественна. (Напомним, что Лев Толстой закончил “Войну и мир” прежде, чем Зигмунд Фрейд научился левую руку отличать от правой.) Лев Николаевич считал сверхвождя ничтожеством, напоминающим ребенка, который дергает за веревочки, привязанные внутри кареты, и при этом воображает, что управляет каретой именно он. Превосходство сверхвождя над элементами толпы в том, что он лучше чувствовует, в какую сторону веет дух времени, и с большей готовностью вместе с ним и дрейфует! То есть является как бы исполнителем некоего сверхсверхвождя, возможно и не выставляющегося!

Толстой хотя и жил прежде Фрейда и Ле Бона, но обогнал их обоих, потому что в такой концепции снимаются противоречия гипотез и Фрейда, и Ле Бона.

И Фрейд, и Ле Бон, и Толстой умом понимали стадность исполнителей, но в оценке вождей разошлись. Для Фрейда вождь — такой же, как и элементы братства, для Ле Бона он — личность, а для Толстого вождь — ничтожество. Что закономерно: Фрейд был гипнотизером, героем-любовником, в которого влюблялись даже через окошечко, а в Толстого страстно никто влюблен никогда не был, хотя он по всем параметрам — интеллект, физическая сила, порядочность — превосходил современных ему героев-любовников (см. “КАТАРСИС”).

Практика психокатарсиса, исцеляющий эффект от удаления мусора внушений, полученных от вождей, ощутим и не оставляет места для сомнений в гипнотических способностях ярких некрофилов, которые способны подавлять исполнителей, навязывать им тексты приказов одним только своим желанием, и, пожалуй, — одним только своим существованием.

С другой стороны, мусор внушений способен лечь только на уже замусоренное место, на нераскаянные ложные представления, унаследованные от предков, некие самооправдания древних преступлений, на — и в этом с Фрейдом можно согласиться — некий корневой невроз, один из глубинных — оставшуюся со времен протоорды психическую травму.

***

Итак, теория стаи ни Ле Боном, ни Фрейдом, ни даже Толстым воссоздана не была.

Фрейд совершенно верно указал на невротичность поведения людей, показал, что жизнь людей — не более чем навязчивое повторение того, что уже было прежде, повторение травм, появившихся прежде детства, возможно, еще до возведения египетских пирамид.

По Фрейду, человеческое общество состоит только из одного типа людей — братьев. Отцами-вождями становятся в очередь, выйти же из орды — дело техники: надо лишь оплатить консультации специалистов Психоаналитического общества.

У Ле Бона есть не одни только братья, отличающиеся друг от друга заученной информацией, но — вожди (воплощение цивилизованности) и толпа.

У Толстого кроме исполнителей угадывается некий сверхсверхвождь, а воплощенный вождь — не более чем исполнитель. Сопротивляющийся неправде — тоже исполнитель, только понявший. О принципиальном отличии исполнителя и сопротивляющегося Толстой не говорит.

Теория стаи же оперирует четырьмя в определенном смысле не сводимыми друг к другу типами:

— вождь;

— исполнитель;

— неугодник;

— курьер.

Несмешиваемость этих типов — относительна. С одной стороны, вождь — исполнитель у сверхвождя, а рядовой исполнитель может быть вождем в своей семье; неугодник же — это недоформировавшийся курьер. С другой стороны, из курьера вождь не получится точно; неугодник же может стать или исполнителем, или курьером. Исполнитель — он и есть исполнитель, хотя и может пасть до уровня вождя. Или через покаяние дорасти до неугодника. Курьером же, минуя стадию неугодника, не стать.

В смысле различения духовных категорий людей в обществе Лев Николаевич Толстой зашел намного дальше, чем Фрейд. Если говорить о “Войне и мире”, самой подсознательной его работе, то в первой молодости поклонявшийся Наполеону полунеугодник Пьер через ряд мытарств и самопостижений дорос если не до курьера, то до зрелого неугодника Петра Кирилловича, противоставшего Наполеону — сверхвождю.

Date: 2015-09-18; view: 366; Нарушение авторских прав