Глава 3. Рон, Гермиона и Гарри направлялись на завтрак, когда главная староста школы, Хизер Мерфи, подошла к ним

Рон, Гермиона и Гарри направлялись на завтрак, когда главная староста школы, Хизер Мерфи, подошла к ним. Она дружески улыбалась.

— Привет, Гермиона, — поприветствовала она радостно, перед тем как перевести взгляд карих глаз на Гарри. — Ты Гарри Поттер, так?

Все знали, кто он, но Гарри все же пожал плечами и ответил:

— Да.

— Меня послал за тобой профессор Дамбльдор. Он хочет, чтобы этим утром ты позавтракал у него в кабинете.

Гарри нахмурился.

— Зачем?

— Странно, — сказала Гермиона, тоже хмурясь, — у Гарри какие-то проблемы?

— Не думаю, — пожала плечами Хизер, — в таком случае, его не пригласили бы к завтраку.

— Наверное, он прослышал об этой фигне с Малфоем, — мудро заметил Рон. — Обо всех его попытках убить тебя.

Гарри округлил глаза, но ничего не ответил на это, сказав только:

— Ладно, наверное, мне лучше пойти узнать, чего он хочет.

Он немного нервничал, или, может быть, потом, оглядываясь назад, думал, что должен был нервничать, но не нервничал. Он никогда уже не будет уверен.

Гарри достаточно много бывал в кабинете Дамбльдора, чтобы знать дорогу туда, но позволил Хизер отвести его. Она оставила его в коридоре, а сама зашла сказать Дамбльдору о его приходе. Вышла она, хмурясь, и недоуменно говоря:

— Как странно, я не знала, что Дамбльдор завел собаку… — Она, похоже, удивилась, увидев Гарри. — Гарри, прости. Ты можешь подняться. Надеюсь, ты не боишься собак, там есть одна, большая, черная, — она улыбнулась и поспешила на завтрак. Гарри этого даже не заметил.

Должно быть, это Сириус. Гарри ворвался в кабинет Дамбльдора, забывая удивляться странной просьбе присоединиться к директору за завтраком и беспокоиться из-за того, что Сириус мог быть в опасности. Потому что Сириус был здесь, а Гарри несколько месяцев его не видел.

— Сириус! — воскликнул он, и, не обращая внимания на директора, упал на колени и обвил руками шею лохматой собаки, зарывшись лицом в густую шерсть. — Я так скучал!

Дамбльдор ласково засмеялся, когда Сириус лизнул Гарри в лицо.

— Давай, Сириус, превращайся обратно. В моем кабинете это вполне безопасно, я тебя уверяю.

В следующий миг собака исчезла, и на ее месте появился Сириус, мягко улыбавшийся Гарри, который в обычном случае был бы встревожен его странно серьезным взглядом. Но сейчас он ничего не заметил, потому что Сириус ласково трепал его волосы, а этого раньше никогда никто не делал.

— Добро пожаловать, Гарри, присаживайся, мы ждали тебя, — тихо сказал Дамбльдор.

— Что ты здесь делаешь? — спросил Гарри Сириуса. Он уже много дней не чувствовал себя таким беззаботным и счастливым.

Сириус отвел взгляд от Гарри.

— Дамбльдор просил меня быть здесь, и я согласился.

Гарри нахмурился, подозрения все же проснулись в нем.

— Зачем ему быть здесь, сэр? — спросил он Дамбльдора, наконец, заняв место, которое недавно предложил ему Дамбльдор. Сириус сел рядом.

Гарри никогда не видел директора таким измученным. Тем не менее, он предложил Гарри пару блинчиков и кексов, и бокал тыквенного сока, который Гарри вежливо взял, хотя ни Сириус, ни Дамбльдор ничего не ели. Вместо этого, Сириус расспрашивал его об отметках, квиддитче и прочих безобидных вещах, пока еда не была послушно проглочена. Потом он неуверенно взглянул на Дамбльдора. Гарри проследил за его взглядом.

И сглотнул, внезапно занервничав.

— В чем дело?

— Гарри, — мягко начал Дамбльдор. — Я должен что-то сказать тебе. Что-то, что мне следовало бы рассказать уже давно, но я ждал, пока не буду уверен, ждал пока… — он прервался. Это было так непохоже на директора, не найти нужных ему слов, что Гарри немного выпрямился на стуле, его лицо стало бледнее обычного. Дамбльдор вздохнул. — Я надеялся, что до этого никогда не дойдет, что этого разговора между нами никогда не состоится. Но у меня есть правило быть честным с учениками, которые этого заслуживают, а ты, Гарри… Ты заслуживаешь намного большего, чем просто честность, но это единственное, что я могу тебе предложить. Хотел бы я, чтобы все было иначе.

— О чем вы говорите? — прошептал Гарри.

Дамбльдор закрыл глаза, осторожно выбирая слова, а Сириус так уставился в окно, словно хотел разбить его взглядом. Он выглядел взбешенным.

— Твоя мать была храброй и находчивой женщиной, — наконец начал Дамбльдор. — У меня нет сомнений, что если бы не ее сила и мужество, тебя бы здесь сегодня не было. Ты погиб бы еще ребенком. Древняя магия, которую она вызвала… она требовала платы за то, чтобы окружить тебя волшебством, которое защитило бы от заклинания Вольдеморта. Твоей матери нечего было отдать взамен, кроме своей любви и своего мужества. Большинство тех, кто шел на такой шаг, отдавали свои жизни и души, но жизнь и душа твоей матери были уже отобраны у нее, когда она заключила эту сделку. Она призвала эту магию в миг между заклинанием Вольдеморта и собственной смертью, поэтому свою жизнь предложить уже не могла. В те секунды, которые успели пройти между ее смертью и попыткой Вольдеморта убить тебя, когда душа твоей матери парила между мирами, она совершила сделку с древними силами, отдав им все свое сердце, и любовь, и храбрость в обмен на твою защиту. Ради шанса, что у тебя будет детство. Обычно, Гарри… — в этом месте голос Дамбльдора стал очень мягким, — это заклинание дает нормальную жизнь. Но твоя мать была уже мертва, когда заключила обмен, и смогла собрать лишь столько сил, сколько хватило на то, чтобы дать тебе детство.

Гарри моргнул, хмурясь. Логика всего этого не имела для него смысла, и он задавался вопросом, в чем тут суть. Когда Сириус положил руку ему на плечи, Гарри напрягся, его испуг увеличился.

— Не понимаю, — сказал он, нервно сглатывая.

— Это заклинание обеспечило тебе детство, Гарри, — Дамбльдор пристально смотрел на него.

Тщательно обдумав это, Гарри произнес:

— Детство. Ладно. Так когда оно перестанет действовать?

— Когда тебе исполнится шестнадцать, — сказал Дамбльдор с бесконечной заботой в голосе.

— И что, заклинание больше не будет меня защищать?

Наступила долгая пауза, Дамбльдору снова пришлось тщательно подбирать слова.

— Нет, Гарри. Когда заклинание перестанет действовать, случится то, что должно было случиться шестнадцать лет назад.

— О чем вы?

— Заклинание связывало тебя с телом, отгоняя смерть. Когда оно перестанет действовать… Когда наступит рассвет в твой шестнадцатый день рождения….

Глаза Гарри расширились, когда понимание настигло его.

— Я умру, — прошептал он. Долгое мгновение он ждал, затаив дыхание, что кто-нибудь опровергнет это.

Но никто этого не сделал.

Все это было здорово и замечательно, когда совершенно здоровый мальчик, уверенный в глубине души, что будет жить вечно, довольно легкомысленно решил, во время сна, что его тошнит от жизни, и он хочет умереть. И совсем другое дело, когда тому же самому мальчику говорят, что он умрет. Ошеломленный, Гарри произнес дрожащим голосом:

— Но мой день рождения через два месяца.

— Не было ни дня, когда я не вспоминал бы об этом и не пытался бы отчаянно придумать какой-нибудь способ, чтобы это изменить, чтобы продлить действие заклинания твоей матери, Гарри, — тихо сказал Дамбльдор. — И у нас еще остается два месяца, я обещаю, что не успокоюсь, пока не найду решение. Но мне кажется, ты заслуживаешь того, чтобы знать правду.

— Правду? — сказал Гарри, рассмеявшись, но его смех был дрожащим, хрупким. — Вам кажется, я заслуживаю такого?

— Если бы кто-то и заслуживал такого, — серьезно сказал Дамбльдор. — В последнюю очередь я подумал бы, что это ты.

— Вы… вы не знаете, как это исправить, — дошло до Гарри. — Вы, Дамбльдор, у кого всегда есть ответы на все вопросы, не знаете, как это исправить! Я… я умираю и даже самый великий волшебник в мире не знает, что можно с этим поделать! — последнее слово прозвучало всхлипом, и Сириус попытался сгрести в охапку и обнять его.

Гарри вывернулся, соскочив со стула.

— Гарри, — позвал Сириус, глаза его были темными и до боли печальными. — Гарри, еще есть время! Мы можем с этим бороться!

— Дамбльдор пытался делать это с тех пор, как я был младенцем! — воскликнул Гарри, чувствуя головокружение. — Каким образом два месяца могут что-то изменить? — теперь он смотрел на Дамбльдора. — Откуда вы знаете? Откуда знаете, что заклинание истечет или что там еще?

— Дело во времени, — тихо ответил ему Дамбльдор. — Ей не хватало ни времени, ни сил, для того, чтобы завершить заклинание, Гарри. Сила Лили всегда была в ее сердце, не в магических способностях.

Гарри кивнул, дернувшись.

— Верно. Верно, — но все равно в этом не было особенного смысла. — Думаю…думаю, мне пора, — прошептал он.

— Гарри… — начал Сириус, но Дамбльбдор слегка покачал головой.

— Я пригласил Сириуса погостить в Хогвартсе несколько дней, Гарри. Когда он тебе понадобится, он будет рядом. Я подозреваю, что какое-то время ты захочешь побыть один, но не забывай, мы оба здесь, если мы нужны тебе. Я знаю, это тяжело, но не теряй надежду. Два месяца — долгий срок.

Он снова резко засмеялся.

— Но не тогда… не тогда, когда тебе говорят, что по истечении их ты умрешь.

Ни Дамбльдору, ни Сириусу, нечего было на это ответить, и Гарри, спотыкаясь, вышел из кабинета.

Он не собирался плакать. Как ни странно, но слезы казались слишком легким ответом. Не говоря уже о том, что плача, он словно соглашался бы с этим. Переставал надеяться.

Тот маленький мальчик в нем, который сдался однажды ночью и закрыл глаза, решив умереть… Теперь он сидел, резко выпрямившись, глаза его были широко распахнуты и блестели от сдерживаемых слез. На самом деле, он ни за что не хотел умирать.

Паника настигла его, и Гарри чуть не забыл, как нужно дышать. Всхлипывая и задыхаясь, опершись одной рукой о стену, прилагая усилия, чтобы не рухнуть на пол, он думал, что уже умирает прямо сейчас. В конце концов, это бы все решило. Ему не пришлось бы умирать в свой шестнадцатый день рождения, если бы он умер сейчас.

Гарри увидел бы в этом иронию, если бы был в хоть немного вменяемом состоянии. Как раз когда он уже был близок к удушью, Драко Малфой появился из-за угла.

* * *

Он едва узнал Гарри, что было странно. Драко запомнил черты его лица еще несколько лет назад, он мог воспроизвести их в уме с закрытыми глазами даже в летние каникулы, после того, как пару месяцев не видел. Серьезная степень одержимости, хотя Драко всегда избегал мыслей об этом.

Каждый раз он начинал вспоминать черточки и изгибы лица Гарри с его глаз. Сначала представлял глаза, и сразу вокруг них проявлялось все остальное. Может, кто-то сперва вспоминал шрам Гарри, и уже потом рисовал в воображении другие черты, но шрам был не первым, что Драко увидел в Гарри, тогда, в магазине одежды, перед тем, как впервые отправиться в школу. Драко всегда хотел, чтобы его глаза были зелеными, зеленый был его любимым цветом.

А сейчас глаза Гарри зелеными не были, поэтому Драко и не узнал его. Они были черного цвета. Не такого черного, какой можно найти в банке с краской или увидеть в тени. Это был черный, который был скорее не оттенком цвета, а тем, что осталось после того, как весь цвет высосали.

Гарри поднял взгляд этих пустых глаз на серые глаза Драко, потом моргнул. Когда его глаза открылись, они снова были наполнены диким зеленым цветом. Рассерженным зеленым цветом.

— П-поттер, — Драко заикнулся от удивления. Как же он его не узнал?

Гарри не говорил и не двигался, и внезапно до Драко дошло, что парень хватает ртом воздух, не в состоянии вздохнуть.

— Ох, ну что за черт, — простонал Драко. — Ты же не помираешь снова, правда?

Это доконало Гарри, и он рассмеялся. Отчаянным, сумасшедшим смехом, который звучал так, словно в любую минуту может превратиться в рыдания. Против желания, Драко немного испугался.

Он решил, после вчерашнего вечера, когда приземлился на Гарри, что с этого дня будет относиться к нему холоднее и безжалостнее, чем когда-либо. Потому что это было безопаснее и проще, чем то, о чем он думал на квиддитчном поле, чем бы оно там ни было. Но сейчас ему не удавалось припомнить, как это — быть жестоким.

— Ты ушибся, — сказал Гарри минуту спустя, когда его смех утих. Он смотрел на висок Драко, где после футбола красовалась значительная шишка.

— Гм. Хаффлпаффцы хотели избавить меня от нее заклинанием, но, учитывая их репутацию в таких вещах, я счел, что лучше останусь с шишкой, чем совсем без головы или еще что, — ответил Драко, нервно переминаясь с ноги на ногу.

Гарри потянулся и нежно дотронулся до его шишки, Драко чуть не свалился от шока и… и страха. Раньше никогда никто не касался его синяков и ушибов нежно, и будь он проклят, если позволит чертову Гарри Поттеру быть первым.

— Больно?

— Когда трогают, — огрызнулся Драко, почувствовавший облегчение, когда Гарри уронил руку.

— Прости.

Прости? Драко свирепо нахмурился.

— Что за игру ты ведешь в этот раз, Поттер?

Гарри опустил глаза, снова потемневшие, зеленый цвет таял в них.

— Не веду я никакую игру. Я больше не верю в игры.

Нет, нет, нет, нет. Он не даст Гарри снова испугать его этими безучастными глазами и истеричным смехом. Драко уныло улыбнулся и потрогал шишку на голове, сказав пренебрежительно:

— Я тоже. По крайней мере, не в футбол.

Ему даже думать не хотелось, что он пытался рассмешить Гарри или что еще.

Гарри моргнул, его взгляд стал недоуменным и снова сфокусировался на лице Драко.

— Тебе надо чаще это делать.

— Что делать? Получать по голове футбольным мячом?

— Улыбаться.

— …О. Гм. Поттер, с тобой как, все нормально?

Гарри снова моргнул, его глаза потемнели еще немного.

— Отлично, — ответил он невыразительно.

Так, так. Снова он за свое, становится подавленным и пугающим.

— Ну, я рад, — хлестко сказал Драко. — Не хотелось бы верить, что в зачарованном мире чертова Гарри Поттера не всегда светит солнышко и растут ромашки.

— Солнышко? Ромашки? — ответил Гарри, хмурясь.

— Да. Ну, знаешь, солнышко, которое светит, и такие белые цветочки, которые растут во всех канавах? — Драко округлил глаза. — Честное слово, Поттер ты сегодня еще тупее, чем обычно, меня приводит в уныние факт, что даже те ограниченные умственные способности, которые я тебе приписывал, приходят и уходят.

Спасибо, снова ярко-зеленый. Он мог иметь дело с Гарри, глаза которого сверкали гневом. Лучше продолжать его сердить, чем видеть таким грустным. Что? Почему имело значение, что за дурацкого цвета были глаза Гарри?

Потому что зеленый был любимым цветом Драко.

— Что, черт возьми, ты знаешь о солнышке и ромашках? — прорычал Гарри. Ярость в его голосе задела струнку в душе Драко. Такую ярость он понимал. Ту беспомощную ярость, которую может испытывать пойманное в клетку животное, мечущееся туда-сюда в пределах своей тюрьмы. Черную ярость, которую может испытывать мальчик, натягивая мантию, похожую на маскарадный костюм, потому что к обеду ожидаются Упивающиеся Смертью и его отец хочет, чтобы он произвел на них благоприятное впечатление. Ту ярость, которая возникает, когда маленькому мальчику приходиться выслушивать длинные лекции о том, что не годится позволить Темному Лорду узнать, что ты боишься. Четырнадцатилетним мальчикам не полагается испытывать страх.

— Я знаю достаточно, — ответил Драко настороженно, не зная, как вести себя с Гарри. Он переменился, его было просто не узнать. Он стал непредсказуемым, странным, изменилось что-то внутри него. Это был уже не тот мальчик, на котором Драко лежал только прошлым вечером. — Я знаю, что солнечный свет иногда бывает таким ослепительным, что под ним все становится белым и чистым, и от этого у меня болит голова. Я знаю, что ромашки — это сорняки, и в них полно насекомых. Я знаю, что предпочитаю дождливые дни и "дьявольские ловушки".

Гарри моргнул.

— Прости, — сказал он, едва дыша, — я сегодня не в себе, не думаю, что готов разбираться с тобой сейчас.

— Ах, неужели сегодня в Мире Гарри Поттера все не так красиво и безупречно? — сладким голоском поинтересовался Драко, пытаясь сохранить сердитый блеск в глазах Гарри.

Он не был готов к накалу абсолютной ярости, которая разгорелась в Гарри при этих словах.

— Ты ни хрена не знаешь, Драко Малфой, и перестань, черт возьми, делать вид, что это не так!

И тем более Драко был неподготовлен к тому, как Гарри, дрожа с головы до ног, взорвался и, зло зарычав, сжал руку в кулак, впечатав его в стену в бессмысленной демонстрации бессильного гнева. Стена была каменной, она не сломалась, а вот рука Гарри каменной не была, и Драко вздрогнул от глухого звука ломающихся костей. Гарри, похоже, даже не почувствовал этого.

— Черт побери, Поттер, — вскричал Драко, осторожно взяв его за руку. Он не знал, почему его волнует эта рука. Возможно, он чувствовал себя в некотором роде ответственным. В конце концов, он намеренно злил Гарри, даже если только потому, что такое состояние ему понять было легче, чем то странное спокойствие.

Он бережно разогнул сломанные пальцы, из разбитых костяшек шла кровь. Гарри не издал ни звука, Драко осуждающе взглянул на него.

— И чем это помогло, Поттер? Честное слово, стене все равно, что ты бесишься. Больно?

— Когда трогают, — глухо ответил Гарри, его глаза потускнели.

Хмурый взгляд Драко явно говорил, что на него не произвело впечатления то, что ему вернули его же собственные слова. Внимательно изучив пораненные пальцы, он вытащил свою палочку, сжимая ее одной рукой, а другой поддерживая сломанную руку Гарри так, чтобы она лежала на его ладони.

— Будет больно, — предупредил он, но Гарри похоже не замечал боли, которая исходила от его пальцев даже сейчас, так что Драко сомневался, что он ощутит тот ее всплеск, когда кожа и кости соединятся.

Он произнес исцеляющее заклинание, которое узнал этим летом, и продолжал осторожно держать руку Гарри, когда оно начало действовать. Он не обратил внимания, что большим пальцем руки успокаивающе поглаживал его ладонь все это время, и Гарри тоже этого не заметил.

— Ну вот, — сказал Драко, когда закончил, отпуская его руку. — Надеюсь, в следующий раз ты не будешь таким идиотом, чтобы вымещать свой гнев на стене.

Гарри медленно закрыл глаза, теперь он выглядел очень утомленным.

— Больше не на чем.

— Для этого у тебя всегда есть я, Поттер.

Усталый взгляд зеленых глаз встретился с глазами Драко, и Гарри горько улыбнулся.

— Всегда? Ничего у меня не будет всегда, Малфой. Ничто не длится вечно. — Он рассеянно махнул рукой. — Спасибо. Что поправил руку. Ты прав, это было глупо. В следующий раз вместо этого я дам тебе в нос.

Драко усмехнулся.

— Или, по крайней мере, попытаешься.

Улыбка, которая мелькнула на лице Поттера в ответ, была слабой и неохотной, но искренней, и Драко удивился ей. Он и Поттер улыбаются друг другу? Честное слово, куда катится этот мир?

— Да. Попытаюсь, — кивнул Гарри, еще раз слабо улыбнувшись мимоходом, перед тем как повернуться и бесцельно пойти прочь. Драко отпустил его, в конце концов, кто такой Драко Малфой, чтобы волноваться о том, какие стены Гарри Поттер пытался избить и куда он шел, когда хотел умереть? Никто. Драко Малфой для него никто.

* * *

Гарри не пошел на занятия. Нет, правда, какой в этом смысл? Если он не перейдет на шестой курс, какая разница? Ничто больше не имело значения. Забавно, если принять во внимание, что не прошло и недели с тех пор, как он решил, что жизнь слишком тяжела, и он хочет умереть, но Гарри был охвачен яростью. Болезненной, слепящей яростью. Как кто-то мог осмелиться отобрать у него его жизнь? Единственное, что по-настоящему всецело принадлежало ему? Нет, видимо, все же не принадлежало. Никогда не принадлежало, он просто одолжил эту жизнь у матери на время.

Он должен был умереть много лет назад, и теперь его наказывали за то, что он этого не сделал. Хотел бы он, чтобы никто никогда не рассказывал ему об этом, чтобы он просто лег спать накануне шестнадцатилетия и никогда уже не проснулся. Тогда, по крайней мере, эти последние два месяца он провел бы в том же оцепенелом состоянии, в каком провел предыдущую неделю, вместо того, чтобы быть охваченным слепой паникой.

Но потом, может в этом-то и было все дело. Может кто-то, кто назначил Драко Малфоя его защитником, решил теперь, что Гарри заслуживает знать о том, что умирает, чтобы эти два месяца он не провел так же. Чтобы он не принимал их, как должное. Чтобы он понял, как ему повезло, что у него вообще есть хоть какое-то время. Может и не так, как большинству, но все же повезло больше, чем первоначально предполагалось.

Понял бы, что был не прав в своем желании умереть. Жизнь не была и вполовину такой тяжелой, как он думал, близость смерти, вот что действительно было тяжело. Жить, когда ты знаешь точно, что это не навсегда. Вот что тяжело. Вчера, позавчера, все предыдущие дни? Да то был просто рай земной по сравнению с этим.

Но Гарри был слишком ошеломлен и зол, чтобы так думать. Чтобы размышлять, не виноват ли он сам в этом, ведь он так хотел умереть. Как там было? "Осторожнее со своими желаниями"? Вот его и одарили тем, что заслужил. Тем, чего желал.

Вместо этого, Гарри думал только об одном, он умрет, потому что мама была слишком слаба, чтобы спасти его.

Он не помнил, как оказался днем один в гриффиндорской гостиной. Утро прошло, как в бездумном тумане, и вот он сидел здесь, на полу, играя с ножом. Глупо, но тогда это казалось отличной идеей. Подобрать нож, который Дин использовал, чтобы точить карандаши для рисования (он утверждал, что это лучше любых точилок), вынуть его складное лезвие и поиграть с ним.

Потому что Гарри умирал, Гарри было страшно и Гарри вообще уже не был уверен, что когда-то жил. Если он должен был умереть еще ребенком, и только материнское заклинание поддерживало в нем жизнь все это время, не было ли все это волшебством? Что, если он вовсе не жил? Что, если его тело мучилось от заклинания Вольдеморта, которое воевало с заклинанием матери, пока не оказалось единственным, что осталось между ними; и в этом теле Гарри жил, или скорее существовал, но в действительности не был живым, и все это не было настоящим? Потому что как он мог жить, если эта жизнь была просроченной? Как йогурт или сыр. Или даже хлеб. Скоропортящийся продукт. С ограниченным сроком годности. Он никогда не жил по-настоящему, и без сомнения, сам не был настоящим.

Как, ну как это все, эта внезапная смертность, может существовать на самом деле?

Все это не реально, и Гарри собирался это доказать.

Он порезал руку, проводя лезвием вниз, вдоль предплечья, но не там, где запястье (потому что он больше не хотел умирать), с другой стороны.

Крови не будет, он не настоящий. Все это не правда. Крови не будет.

Но она была.

Теплая, ярко-красная, она стекала по руке шелковыми ленточками. Почти такими же ленточками, как те, что обвились вокруг его лодыжек в том сне. Он коснулся ее и поднес палец к губам, она была соленой на вкус, соленой, с металлическим привкусом.

Значит, правда. Все по-настоящему. Он настоящий, жизнь настоящая, все это не просто какой-то ужасный кошмар.

Он бросил нож через комнату, вложив в этот бросок всю силу своей ярости, из его горла вырвалось прерывистое рычание, которое было больше похоже на всхлип. Нож ударился в каменную стену, чуть вспорол гобелен и звякнул об пол, запятнанный его кровью.

— Ассио нож, — прошептал он, и тот скользнул по полу в его протянутую ладонь. Он убрал лезвие и засунул нож в карман, а потом просто следил за тем, как из глубокого пореза на руке течет кровь.

В конце концов, она высохла и стала грязно-коричневого цвета, порез перестал кровоточить. Гарри опустил рукав своей мантии поверх него, не взяв на себя труд смыть кровь. Он хотел иметь возможность видеть ее, если когда-нибудь снова поверит, что Это Все Не Настоящее. Потому что оно было настоящим. Реальным, как и все остальное, что случалось с ним в жизни, а может быть, даже реальнее. Потому что впервые кто-то сказал Гарри правду. Он не должен был быть здесь, и через два месяца ошибка будет исправлена.

Гарри, продукт с ограниченным сроком годности, прекратит свое существование, что он и должен был сделать еще четырнадцать лет назад.

* * *

Уже три дня он знал, что умирает, но ярость все еще кипела в нем. Если уж на то пошло, она стала еще сильнее. Неистовее. Потому что прошло всего лишь три дня, а Гарри уже чувствовал, как время водой утекает сквозь пальцы. Все равно он больше не жил. Он вставал, пропускал занятия (потому что не хотел, чтобы его ругали за невыполнение домашних заданий, на которые он решил забить, когда узнал что в любом случае не доживет до шестого курса), ел, ложился спать. Ничто не трогало его, ничто не имело значения, и он уже начинал вспоминать, почему хотел умереть с самого начала. Только больше он этого не хотел. Просто не хотел жить так.

Он ничего не чувствовал, его ничего не волновало, он не мог найти ничего, за что можно было бы уцепиться, ничего, о чем по-настоящему тосковал бы, когда его не станет, если не считать дыхания. Его простоты. Эта простота была странной, успокаивающей, чего он никогда не замечал раньше. Три последние ночи Гарри лежал без сна, прислушиваясь к своему собственному дыханию и задаваясь вопросом, каково это будет — перестать дышать.

Сейчас он в одиночестве сидел у озера, сердито швыряя камешки в воду. Рон был занят, а Гермиона с ним не разговаривала, потому что он бойкотировал домашнюю работу. Конечно, он не объяснил ей. Он никому ничего не сказал, и ни разу не сходил ни к Сириусу, ни к Дамбльдору. Ему никто не был нужен, чтобы разобраться в этом. Да и все равно, что они могли сделать?

Как только он находил плоский камешек, Гарри гладил пальцами его отполированную водой поверхность и глубоко вдыхал, перед тем как сильно метнуть его, чтобы он подпрыгивал на поверхности воды. Это был его способ отмерять время, а в последние дни Гарри, казалось, только этим и занимался. Каждая прошедшая секунда была секундой, которой у него больше никогда не будет. Еще одним шагом, приближающим его к дню рождения. Каждый раз, когда камешек подпрыгивал на воде, одним ударом его сердца становилось меньше. Раз, два, три, утонул.

Ничто не имело значения, только прыгающие камешки и дыхание. Вдох, камешек подпрыгнул, выдох, камешек подпрыгнул, вдох, камешек подпрыгнул, выдох. Легко.

Так прошли часы, солнце начало садиться (еще один закат, который Гарри больше никогда не увидит), стало слишком темно, чтобы разглядеть камешки. Возвращаясь в замок, Гарри размышлял, что случилось бы, если бы он просто развернулся и пошел в другую сторону. Ушел от всего этого в лес, или, может быть, в Хогсмид. Исчез бы. Кто бы это заметил?

— Лучше всего направиться к лесу и три дня идти на юг, пока не доберешься до маленькой деревушки на другой его стороне. Я даже не знаю, как она называется, но видел ее на карте в библиотеке. Тогда, если кто-то будет тебя искать, они решат, что ты ушел в Хогсмид и у тебя будет больше шансов смыться до того, как они притащат тебя обратно, — эти слова были сказаны отсутствующим, скучающим тоном, и Гарри знал, кто произнес их, еще до того, как обернулся. Только Драко мог так разговаривать и не выглядеть при этом, как полный идиот.

Или, если даже он и звучал, как идиот, ему это так хорошо удавалось и Гарри настолько к этому привык, что это каким-то образом было выше, за пределами естественных уровней идиотизма.

Солнце садилось, наступали сумерки, Гарри медленно отвернулся от леса чтобы молча изучить Драко. Он сидел на ступеньках замка и вызывающе смотрел в ответ. Наконец, Гарри сказал:

— Много времени проводишь, изобретая лучший способ смыться?

Драко пожал плечами.

— Я всегда так делаю. Строю планы побега из любого места, где нахожусь больше часа. Некоторые называют это паранойей. Я зову это осторожностью. Никогда не знаешь, когда придется бежать, в конце концов.

Обдумав слова Драко пару минут, Гарри тоже пожал плечами и опустился на ступеньку рядом с ним.

— Ты куришь? — спросил он.

Драко выглядел удивленным.

— Нет. А ты?

— Нет. Но я считаю, самое время начать.

— Знаешь, одна сигарета убивает лошадь, — рассеянно отметил Драко.

— Но недостаточно быстро.

— Ты хочешь умереть быстро?

— Я совсем не хочу умирать, — резко прервал его Гарри, и сменил тему. — Что ты вообще здесь делаешь?

Некоторое время Драко сидел тихо, а когда заговорил, в его голосе сквозило легкое изумление.

— Ищу тебя, конечно, Поттер, что же еще. Прошло несколько дней и мне ни разу не пришлось спасть тебя от падающих ведер и душных чуланов. Я уже начал подумывать, что ты и правда умер. Довольно логичное предположение, если учесть, что ты три дня не появлялся на занятиях.

— Ты действительно меня искал? — Гарри одновременно был и удивлен, и настроен скептично.

— Нет, конечно, ты, тупица, — ответил Драко, округлив глаза. — Я просто хотел побыть один, мне нужно было подумать, а на факультете я нигде не могу остаться совсем один, вот я и пришел сюда. А тебе-то что?

— Ты хотел побыть один? — Гарри почувствовал странную обиду. — Тогда я пойду.

— Нет! В смысле, нет. Оставайся, если хочешь. Ты настолько ниже моего внимания, что вряд ли имеет значение, тут ты или нет.

Гарри чуть улыбнулся и снова расслабился. Каменные ступеньки были еще теплыми от солнца, молчание между ним и Драко было необычным, дружеским. Это было почти как когда он, Рон и Гермиона так сблизились на первом курсе. Как они могли вместе противостоять огромному горному троллю и не выйти из этой переделки друзьями? В случае с Малфоем, конечно, их связывало другое. Серия странных совпадений, и тот вечер на квиддитчном поле, и сломанная рука Гарри.

— Чего ты так боишься? — внезапно спросил Драко.

Напряжение вернулось мгновенно.

— Прошу прощения? — сказал он холодно.

— Ты. В последние дни ты ведешь себя так, словно боишься собственной тени. Не то, чтобы меня это волновало, — быстро сказал Драко. — Просто… странно.

— Ничего я не боюсь, — соврал Гарри.

Драко усмехнулся.

— Да ладно тебе, Поттер. Только тот, кому есть чего бояться, так обалдевает при виде дементора, как ты на третьем курсе.

— О, да что ты? — парировал Гарри. — Я слышал, ты вообще чуть не описался?

Это, конечно же, заставило его замолчать, и, некоторое время спустя, Драко пробормотал:

— Забудь об этом.

Гарри удовлетворенно кивнул и подскочил со ступенек, направившись к Хогсмиду.

— Ты рехнулся? — окликнул его Драко. — Я же сказал, если хочешь сбежать, тебе в другую сторону.

— Я не убегаю, — рассеянно сказал Гарри, округлив глаза.

— А что тогда ты делаешь?

— Иду в Хогсмид за сигаретами.

Он удивился, когда Драко, после короткой паузы, поднялся на ноги и пошел вместе с ним, но не стал его ни о чем спрашивать.

* * *

— Знаешь, уже поздно, — отметил Драко, засовывая руки глубоко в карманы. — У нас из-за этого будут большие неприятности.

Гарри, похоже, удивился.

— Тебя это волнует?

Пожав плечами, Драко ответил:

— Да пожалуй, нет.

— Кроме того, ты не обязан был идти со мной.

— Мне нечем больше было заняться.

— О.

Драко искоса посмотрел на Гарри, но тот, казалось, не обращал на него внимания. Это было вполне нормально, конечно, Драко едва ли решил сопровождать его в Хогсмид ради удовольствия от общения с ним. Просто это казалось лучшим способом убить вечер, чем сидеть в одиночестве, хандря из-за Лизы, которая не разговаривала с ним с тех самых пор, как его бросила.

К тому же, что-то во всем этом притягивало его. Так нарушать правила, словно Драко не заботило, что Дамбльдор, скорее всего, напишет об этом его отцу. Делать вид, что одна мысль о том, что Люциус Малфой узнает, как его сын нарочно нарушил школьные правила, не приводила Драко в ужас. Потому что Малфои не нарушали правила, или, по крайней мере, никогда не никому не сообщали об этом. Малфои всегда поддерживали общественное мнение о себе, как о честно следующих законам волшебниках. Малфои никогда не получали взысканий.

Драко еще помнил наказание за то, что заработал взыскание на первом курсе. Он две недели не мог покинуть спальню!

Правда, до этого лета он редко выходил оттуда, когда был дома. Казалось, это просто того не стоило. Зачем давать себе труд выходить из комнаты, когда на улице все равно нечем заняться? Но после этих двух недель, когда он вынужден был сидеть там, Драко начал все больше и больше времени проводить снаружи. Вокруг особняка были расположены многие мили симметрично разбитых садов, розовых садов, каменных садов, садов с водоемами и садов с опасными кустарниками; и остаток тех летних каникул, как и все последующие, он провел там в одиночестве, наблюдая за рыбками в прудах и фонтанах или просто бесцельно блуждая. Теперь он больше, чем что-либо, ненавидел сидеть в помещении. Это напоминало тюрьму.

Он снова взглянул на Гарри, в этот раз задумчиво. Он слышал, что родственники-магглы держали его в чулане под лестницей. Заставляли его спать там. Интересно, Гарри так же любил находиться на открытом воздухе, как и Драко?

Конечно, Драко любил только аккуратно разбитые сады. Ему не очень-то нравились открытые поля или дикие леса. В них не было симметрии, не было определенного узора, и это его нервировало.

Гарри… Он мог поспорить, что Гарри предпочитал невозделанные места и полевые цветы. Непредсказуемый вид. Аккуратные сады вызовут у него только скуку, Драко знал это.

Потом он стал размышлять, откуда же он это знал. И почему это его вообще волновало.

Он прочистил горло, и Гарри вопросительно взглянул на него.

— Что?

— Я просто задумался, — Драко пожал плечами. — Мы почти пришли.

— Знаю, — ответил Гарри.

Хогсмид поздним вечером отличался от того, что когда-либо могли вообразить Драко или Гарри. Магазины приколов и сладостей были закрыты, свет в них не горел, и единственными освещенными зданиями были те, на которые во время школьных прогулок они особенно внимания не обращали. Присматривающие за ними профессора предпочли бы умереть, чем позволить им зайти туда. Маленькие грязные пабы и стрип-клубы, казино и дискотеки.

Драко колебался, лишенный решимости. Малфои в такие места никогда не ходили, они всегда ходили только на званые вечера и в эксклюзивные клубы.

Гарри, однако, не остановился. Он вошел прямо в город, не обращая внимания на женщину, кричащую непристойности из окна одного из клубов, и зашагал к магазину, освещенному мутными фонарями, в конце улицы. Драко последовал за ним, но только после того, как женщина в окне его заметила и назвала "хорошеньким мальчиком", предлагая бесплатно оказать всякие неприличные услуги.

Малфои, в конце концов, милостыню не принимают.

— Поттер! — воскликнул Драко, припустив за ним. — Подожди!

Гарри широко улыбался, когда он догнал его, и Драко на минуту задумался, когда это Гарри успел стать таким необузданным и почему это самому Драко так часто оставалось только бегать за ним.

Они вошли в магазин, и в этот раз Драко держался поближе к Гарри, жалея об этом путешествии в Хогсмид больше, чем обо всем, что он когда-либо совершал.

— У вас продаются сигареты? — спросил Гарри владельца магазина, пытаясь говорить, как ни в чем не бывало, из-за чего его голос был ниже обычного.

Человек за прилавком изучал Гарри, сузив глаза, потом перевел взгляд на Драко.

— Какую марку? — спросил он после долгой паузы.

Теперь Гарри запнулся. Все-таки, он не курил, и понятия не имел, что ответить.

— Хмм, — сказал он, бросив умоляющий взгляд на Драко.

— Мальборо Лайтс, — быстро сказал тот.

Владелец магазина ухмыльнулся.

— Девчачьи сигареты.

— Это для моей матери, — соврал Драко.

— Да что ты? И кто же твоя мать?

— Нарцисса Малфой.

Последовала напряженная тишина, и Драко неловко поежился. Он знал, что мать иногда заезжала в Хогсмид к одному хорошему портному, но понятия не имел, заходила ли она сюда когда-нибудь и покупала ли здесь сигареты. Если покупала, ее точно должны были запомнить. Нарцисса Малфой была той леди, которую никто никогда не забывал.

Наконец, мужчина бросил пачку на прилавок, и Гарри быстро рассчитался, перед тем, как подобрать ее и выйти, Драко последовал за ним. На улице Гарри шлепнул его по руке.

— Из-за тебя я купил девчачьи сигареты!

— Их курит мама! — воскликнул Драко. — И тебе повезло, что я был там, иначе тебя просто послали бы куда подальше. Теперь давай сваливать отсюда, мне не нравится Хогсмид ночью.

— Ах, Драко боится?

— Нет, но тебе бы следовало.

— Мне? Почему это?

— Потому что если ты не остановишься, я надеру тебе задницу!

Гарри рассмеялся.

— Хотел бы я посмотреть, как ты попытаешься это сделать, Малфой!

Потом, все еще смеясь, он рванул вдоль улицы, по которой они пришли.

— Ах ты, черт, — пробормотал Драко. — Снова гоняться за этим тупицей? Честное слово.

Но он все же понесся за Гарри, следом за ним покидая Хогсмид.

Они бежали, пока не запыхались, половину обратной дороги к Хогвартсу.