Часть третья 5 page. Аннета на многое закрывала глаза ради старой свекрови, жившей у прачки

Аннета на многое закрывала глаза ради старой свекрови, жившей у прачки. Между этими двумя женщинами не было ни малейшего сходства. Тротте, крикливая и нескладная, широкая в кости и мясистая, с длинным бургундским носом, смахивавшим на орудие взлома, была полной противоположностью матушки Гильметт, худенькой, тихой, хлипкой. Старушке было уже за семьдесят. Она была замужем вторым браком за крестьянином из-под Арраса.

Во время войны она получила страшное крещение огнем. Ей скромное имущество, ее дом – все погибло; старый муж с горя захирел. Но она с этим горем свыклась. Две недели она прожила одна-одинешенька среди неприятельских солдат, под бомбами, которыми осыпали местность ее соотечественники. Она не проявляла ни малейшей вражды ни к тем, кто уничтожил ее добро, ни к тем, кто накликал на ее голову это несчастье. Она жалела своих постояльцев – неприятельских солдат, разделявших с ней опасность, и удивляла их своим чувством собственного достоинства. Убедившись, что никакими усилиями не отвратить ударов судьбы и что вся ее жизнь, ее трудолюбие, ее бережливость были напрасны, она показала солдатам тайник, где ей удалось спрятать остатки съестного, свой убогий клад; она сказала им:

– Бедные мои дети, вот, берите! Пользуйтесь, пока вы еще живы! А я стара стала. Мне это уже не нужно.

Аннета об этом узнала от одного из раненых немцев, лежавших в госпитале; он выздоравливал, и ему разрешалось делать маленькие прогулки по городу. Он был одним из постояльцев старой Гильметт под Аррасом и теперь очень обрадовался встрече со старушкой, которая вызывала в нем уважение и удивление. Он говорил:

– Пусть себе ваши газеты болтают все что угодно от имени Франции! И ваши пугала – Баррес, Пуанкаре. – Истинную Фракцию я знаю лучше их!

Аннета охотно разговаривала с Гильметт, насколько им давала говорить до ужаса болтливая Тротте. Старушке, обладавшей врожденным так-том и скромностью, ее болтовня доставляла не больше удовольствия, чем Аннете.

Но она помалкивала, позволяя себе лишь лукавую усмешку, придававшую этому старому лицу прелесть молодости. Она не считала себя вправе предъявлять какие-нибудь требования. Всякая птица поет на свой лад!

То, что Аннета посещает Тротте и Гильметт, тотчас же сделалось известным всему городу и вызвало пересуды. Из этих двух женщин одна была на плохом счету, другая считалась подозрительной по той причине, что, прожив три года в оккупированной местности, не питала вражды к немцам, ушедшим оттуда. Было, кроме того, известно, что иногда к Гильметт заглядывает мимоходом немецкий военнопленный и что Аннета раза два-три вступала с ним в беседу. Это тоже ставилось ей в счет. Но Аннета, перед которой Тротте разложила весь свой запас сплетен, решила, что одной сплетней больше или меньше – это не имеет значения.

Приближался день Поминовения усопших. Священный день. Во Франции это подлинный культ. Все остальное – это только наслоения, образовавшиеся позже; они будут развеяны временем. Но к этому единственному культу, связанному с утробой земли, приобщаются все, кто вышел из нее и кто уйдет в нее, люди всех вероисповеданий и все неверующие. Аннета была ему не более чужда, чем г-жа де Сейжи-Шаванн или Тротте. И в этот день она машинально присоединилась к потоку людей, которые отправлялись целыми семьями на кладбище.

Почти у самых кладбищенских ворот Аннета увидела прихрамывавшую Гильметт и взяла ее под руку. Они вошли вместе. Все могилы были убраны цветами, аллеи расчищены. Но на краю кладбища, у полуразрушенной стены, среди чертополоха, лежала куча перекопанной земли, голой, без единого венка, и на ней – деревянные кресты. Место упокоения отверженных. Это были мертвые враги, вывезенные из госпиталя. Как христиан их впустили в Иосафатову долину, но положили в сторонке от всех остальных, опережая решение страшного суда, который отделит «овец от козлищ».

Старая Гильметт не заказала себе заранее местечка в раю. Она сказала Аннете:

– Здесь похоронен один из моих парней. Такой низенький, белокурый, в очках. Очень почтительный. Когда я готовила обед, он приносил мне воду из колодца. Бывало, рассказывает о своем отце, о невесте. Пойду-ка я поговорю с ним немножко.

Аннета проводила ее. Старуха не могла прочесть имени на крестах. Аннета помогла ей. Наконец они нашли того, кого искали. Гильметт сказала:

– Вот ты где, бедняга. Горькая твоя доля!.. Но здесь ли, там ли – конец у всех один!.. Ты видишь, твоя старушка не забыла тебя... Правда, она не догадалась принести тебе цветов!.. Но зато я немножко помолюсь за тебя.

Анкета оставила старушку, опустившуюся на колени у холмика. Ее поразила холодная нагота этих могил, – казалось, здесь лежали бедные родственники, нарочно забытые семьей мертвецов на своем празднике. Она направилась к выходу, купила у кладбищенского сторожа сноп цветов и, не думая о том, что ее неожиданный порыв может показаться вызовом, вернулась к заброшенным покойникам, лежавшим под неубранной землей, и разбросала по ней цветы. Старушка тихо дочитывала молитву. Когда она кончила, Аннета опять взяла ее под руку, и они направились к выходу.

Тут только им бросилось в глаза, что на краю проклятого участка стоит, наблюдая за ними, кучка людей. Бедно одетые женщины с детьми, мелкие буржуа галдели, указывая на них. Поодаль стояли две-три дамы, молча следившие за этой сценой. Гильметт и ее спутница, волей-неволей прошедшие вдоль этой живой изгороди, почувствовали, что она не без колючек. Одна кумушка воскликнула:

– Носить наши цветы этой падали! У Аннеты закипела кровь. Но она сдержалась и прошла молча, гордо подняв голову. Ее не смели трогать. А с Гильметт церемониться не стали. Ее осыпали бранью:

– Старая подлюга! Продалась!

– Ясное дело! – сказала та же кумушка. – Кто же не знает, что она нажилась на торговле с бошами?

Старушка тихонько посмеивалась... Хороша нажива! Ведь она все потеряла... Аннета была менее мудра. Она взяла Гильметт под защиту – по своей привычке атакуя. Она сказала, что гнусно давать волю злобе перед лицом смерти, что под землей все" равны: нет никакой разницы между теми, кто покоится здесь или там! В ответ посыпались возражения. Аннета, потеряв самообладание, – заявила, что она почитает немецких покойников не меньше, чем тех, кто погиб за Францию: все одинаково обречены, все – жертвы...

Она наговорила достаточно, чтобы все три местные газеты трех цветов, от красного до белого, почтили ее в следующем же номере язвительными статьями. В них были изложены возмутительные речи преподавательницы, присланной университетом и состоящей на государственной службе; правительству предлагалось воздать ей по заслугам.

Развязка наступила быстро. Аннету вызвали "к директору коллежа. Ей учинили краткий и строгий допрос; она даже не пыталась оправдываться. Ее уволили. Аннета без всяких возражений стала готовиться к отъезду. Она устала.

К тому же пришла пора действовать. Ей нужна была свобода.

Питан был готов. Он тщательно продумал свой план. Проверил на месте все подробности. Он решил, что сам поедет за Францем и посадит его в поезд, а Аннета будет сопровождать его до последней станции перед французской таможней. Там за птичкой явится друг Питана – он отведет его обходным путем к границе. На самой границе стояла гостиница, которая по странной и счастливой случайности находилась на территории двух государств: одна дверь выходила во Францию, а другая в Швейцарию. Перейти в этом месте границу было легче легкого. Самую опасную часть плана Питан взял на себя. Аннету щадили. Но и ее роль была сопряжена с опасностью.

Ей предстояло купить в Париже два билета в Швейцарию; чтобы получить их, следовало представить в кассу два паспорта со штампами, на которых проставлялись место назначения и точная дата выезда. Питан взялся достать паспорт с указанием примет, совпадающих с приметами Франца. Но Аннета по каким-то причинам паспорта не получила. Время летело. Срок приближался, Аннета решила затребовать два паспорта, один на свое имя, другой на имя сына. Безрассудная затея. Другой возраст, другая внешность. Но ждать нельзя было. Смелость города берет! Аннета, впрочем, рассчитывала, что паспорт придется предъявить лишь при покупке билетов.

Паспорт она без труда получила в Париже через посредство Марселя Франка, тогда как многие другие имевшие больше прав на такую поездку, теряли недели на хлопоты и в конечном итоге получали отказ. Хороши правила! Они ударяют как раз по людям ни в чем не повинным. В оправдание Аннеты надо сказать, что она даже не понимала, как ей повезло. Если она чего-нибудь хотела, то уж хотела так страстно, что не сомневалась в успехе, и ее вера сообщалась тем, от кого зависело исполнить ее просьбу. Как на причину ходатайства она указала на слабое здоровье сына, которого она хочет повезти в Швейцарию. Марсель не углублялся в подробности и занялся хлопотами.

Аннета покинула провинциальный городок накануне назначенного Питаном дня. Она приняла все меры, чтобы за ее отъездом из провинции немедленно последовал отъезд из Парижа. В промежутке она нигде не задерживалась и жила, как птица в листве; она ускользнула от надзора и в провинции и в Париже, так как не известила о своем проезде через Париж никого из своих. Сильвии было известно, что сестру уволили и по какой причине, но не было известно о дне ее возвращения. Аннета решила пробыть в Париже ровно столько времени, сколько необходимо для подготовки экспедиции; лишь после успешного окончания дела она подаст о себе весточку родным. (А в случае провала они узнают о нем очень скоро!).

Итак, она приехала, никого не известив, вечером девятого ноября, с наступлением темноты; остановилась в маленькой гостинице близко от вокзала железной дороги Париж – Лион – Средиземное море. И опять ее выручил счастливый случай. Швейцарская граница все время была закрыта. Закрыли ее в конце октября посла катастрофы на итальянском фронте. Еще девятого ноября в Швейцарию никого не пропускали. И вот десятого граница снова открылась – говорили, что только на один день. А это и был день, назначенный Питаном. Лихорадочно возбужденная, Аннета потратила утро и дневные часы на получение паспортов и виз, на выполнение всевозможных формальностей, ожидание в бесконечных очередях то в полицейском управлении, то в министерстве иностранных дел. Затем она купила на вокзале билеты.

После того как все было сделано (ненастный день склонялся к вечеру, моросил дождь). Аннета, в предвидении трудной ночи, вернулась в гостиницу отдохнуть. Но в номере стоял адский холод. Теперь, когда с делами было покончено, Аннета начала волноваться. Разбитая усталостью, она невольно стала подумывать о возможности провала. Не разошлют ли сразу оповещение о бегстве Франца? Не опоздает ли он к отходу поезда? А ее пропустят с двумя билетами? Ну, довольно! Там видно будет... Все хорошо в свое время! Сейчас думать воспрещается!.. Она вспомнила, что не запаслась провизией. Франц приедет истомленный. Она вышла на несколько минут.

Был пятый час. Дневной свет угасал. Казалось, над городом носится чье-то влажное и вялое дыхание. Безостановочно моросил мелкий дождик, ровный и пронизывающий, как будто сочившийся не только из невидимого неба, но даже из стен и мостовой. Париж был закутан в туман, как спящий человек в одеяло. В четырех шагах не было видно ни зги. От струящейся завесы вдруг отделялись фигуры прохожих; натыкаясь друг на друга, они снова ныряли в облако тумана. Для тех, кто не хочет быть замеченным, это не только укрытие, но и западня...

И вдруг стена тумана раздалась, в щель просунулось юное удивленное лицо, послышался крик, и как ни быстро сердце Аннеты узнало это лицо, чья-то рука еще быстрее схватила ее за локоть: перед ней был Марк.

– Мама!.. Ты!..

Аннета оцепенела от удивления... Уж эту встречу она никак не могла предугадать!.. Марк смотрел на нее с радостью и любопытством. И, забравшись под зонтик Аннеты, поцеловал ее. Их губы и щеки были мокры от дождя. Она с трудом пришла в себя. Марк спросил:

– Ты, значит, вернулась? Ты – домой? Она ответила:

– Нет. Я здесь только проездом.

Марк удивился:

– Как?.. Ноты заночуешь здесь?

– Нет, я опять уеду вечером.

Он ничего не понимал.

– Как?.. Вечером уедешь? Куда, почему, на сколько времени?.. Когда ты приехала?.. Ты только – проездом? И даже не известила меня!

Она взяла себя в руки.

– Извини меня, мальчик! Я сама узнала об этом в последнюю минуту.

Он снова стал осыпать ее вопросами, настойчиво и раздраженно.

– Я объясню тебе потом. На улице, под дождем – как тут разговаривать?

– Ну так идем домой! Ведь до вечера есть еще время.

– Нет, мне надо идти на вокзал.

Марк смотрел на нее нахмурившись.

– Ну что ж, я провожу тебя на вокзал.

Аннете надо было еще вернуться в гостиницу. Она хотела, чтобы сыну стало известно, где она остановилась. Посвятить его в свои планы она не могла. По тысяче причин! Нельзя впутывать его в это дело. Да и что он подумает? Она не была уверена в нем, в твердости его характера; она считала, что он не способен проникнуться ее идеями, что он относится к ним враждебно. Нет, она ничего не может ему сказать! На карте – жизнь другого... Но не говорить – значит только укрепить в нем подозрения. Они и так уже зашевелились. Что он думает о ее таинственной поездке. Она покраснела.

– Иди домой, мальчик, – сказала она. – Видишь, как припустил дождь.

Ты промокнешь.

Он пожал плечами:

– Ты же не приехала без багажа. Где ты оставила чемодан? Я сбегаю за ним, понесу.

– Мне никто не нужен.

Он обиделся, но сделал вид будто не расслышал, что она сказала. Он хотел знать, куда она едет:

– Ты уже взяла билет? Аннета не ответила. Он шел за ней следом. Она чувствовала, что он наблюдает за ней. Искала благоприятного предлога, чтобы расстаться с ним, и ничего не могла придумать. На перекрестке она остановилась и заставила себя заговорить повелительным тоном:

– Расстанемся здесь! Он упрямо сказал:

– На перроне.

Аннета сухо сказала:

– Прошу тебя, оставь меня.

Он продолжал шагать с ней рядом. Аннета вспыхнула. Она взяла его за плечо:

– Довольно! Я запрещаю тебе идти за мной.

Он остановился, восприняв ее слова, как пощечину. Аннета сознавала, что этого оскорбления он не простит. Но она начала. И теперь надо идти до конца, раз это – единственное средство устранить сына. Марк, оскорбленный, заговорил оскорбительным тоном:

– Что ты намерена делать? Ты мне не доверяешь?

– Нет.

Он повернулся и ушел.

Она позвала его:

– Марк, поцелуй меня! Марк, уязвленный, не обернулся. Он засунул руки в карманы, сердито поднял плечи – и ушел. Туман скрыл его.

Аннета, стряхнув с себя минутное оцепенение, кинулась вслед за сыном.

– Марк!.. Боже мой!..

Он исчез. Она бежала, сталкиваясь в тумане с прохожими. Она хотела ему сказать:

«Прости!.. Я объясню тебе... Подожди!..»

Слишком поздно! Он был далеко. Темнота, туман поглотили его. Через несколько минут Аннета повернула обратно. Надо было позаботиться о другом. Другой ждать не мог.

Нахлынувшие заботы отвлекли ее от мысли о Марке. У входа на перрон ей предстояло закомпостировать два билета. Но контролеры пропускали входящих по одному. Ни малейшей гарантии, что они согласятся проштемпелевать и второй билет. Случай выручил Аннету в третий раз. Только что прошла целая семья. Отец, мать, трое детей. Один был на руках у отца, другого вела мать, третья, девочка лет двенадцати, немного отстала. Аннета, улыбаясь, взяла ее за руку и подала два билета чиновнику, – тот по рассеянности не заметил подмены. Она прошла, ласково болтая с девчуркой, а затем подвела ее к родителям.

Пассажиры толпились в вагонах. Купе были набиты битком. Аннета стояла в коридоре. Прошло много времени, прежде чем поезд наконец тронулся и умчался в ночь; огни потушили, опасаясь неприятельской авиации: было получено предупреждение о возможности воздушного налета. Поезд остановился во мраке. Дождь стучал по крыше и оконным стеклам. А поезд все стоял.

Казалось, что они забыты, затеряны среди полей. Было сыро и холодно. Аннета заснула стоя – притулившись между стенкой и соседями, жавшими ее с двух сторон. Колени и лодыжки у нее ныли. Она умирала от усталости. Ей что-то снилось, она вздрагивала от толчков и опять погружалась в грезы.

Снились ей Марк и Франц. Она была в комнате – у себя в комнате, в провинции. Франц пришел за ней. Они собираются вместе уехать. Укладываются. Все уже готово... Вдруг распахнулась дверь... Марк... Франц скрывается в смежную комнату. Но Марк видел его. Он улыбается злой улыбкой, какая иногда бывает у него; лицо его непроницаемо. Он вызывается проводить Анкету. Но Аннета знает, что он хочет выдать пленного. Он двинулся к дверям, за которыми скрылся Франц. Аннета становится у порога. Марк говорит:

– Пусти же, мама! Мне хочется повидаться с милым Францем. Мне надо с ним побеседовать.

Аннета кричит ему:

– Я знаю, чего тебе хочется. Но ты не войдешь!

Они стоят лицом к лицу и с вызовом смотрят друг на друга. Ужас овладевает Аннетой. В насмешливом взгляде Марка вспыхивает жестокая искорка.

Он говорит, отталкивая мать, загородившую проход:

– Погоди же!.. Я его накрою, твоего любовника!..

Страх, возмущение вызывают у Аннеты взрыв бешенства. В руке у нее откуда-то взявшийся кухонный нож; еще секунда – и этот нож вонзится...

Судорожно напрягая силы, чтобы вырваться из бездны преступления, она просыпается и видит, что стоит в вагоне, в полной темноте. Она тяжело дышит. Ужас и стыд... Ей перехватывает дыхание. Оскорбление, нанесенное сыном, нанесенное сыну, постыдное подозрение, запятнавшее обоих (он, она – это же одно целое!), ветер убийства-все это оледенило ее дрожащее тело. Она говорит себе:

«Может ли это быть? Может ли быть, чтобы такая мысль промелькнула у меня, пусть даже на один миг, чтобы она была во мне?..»

Аннета считала себя виновной в двойном преступлении перед своим мальчиком: в его гнусном подозрении и своем покушении на сына... И Анне га не могла вытолкнуть из своего мозга назойливой мысли:

«Если бы дело так обернулось, убила бы я его?..»

Она подумала, что со сна, быть может, разговаривала вслух и соседи могли ее услышать, – это отрезвило ее. Она стиснула зубы и подавила рыдания, от которых у нее подымалась грудь. И снова услышала грохот катящегося во мраке поезда... Нет! Никто не проник в тайну ее лихорадочных видений. У каждого были свои. И в спасительном мраке она отирала жгучие слезы. Разговор между двумя соседями вернул ее к действительности.

По их словам, поезд переменил маршрут, он свернул налево, вместо того чтобы идти на Бурбоне. Аннета вздрогнула. Она разминется с Францем!..

Приникнув лицом к стеклу, она смотрела, ничего не видя, на густые тени, бежавшие перед ней, и не узнавала местности. Но на первой же остановке она задрожала от радости. Та самая станция...

Аннета озиралась... Два крестьянина. Солдаты. Но тот, кого она ждала, не сел в поезд. Она уже не сомневалась, что все погибло. Снедаемая тревогой, она попыталась пройти по коридору. Но трудно было продвигаться, переступая через лежавшие вповалку тела. Поезд опять тронулся и опять застрял где-то между станциями: здесь чинили путь; вновь потушили огни.

Нагнув голову, Аннета ощупью пробиралась по застывшему людскому потоку и вдруг наткнулась на затор... Поезд дернулся, загорелись огни, и Аннета увидела в белесом свете фонаря того, кого искала!.. Лицом к лицу с ней.

От радости их глаза ярко засияли, губы встретились... Словами не скажешь! Когда ум изнемогает, говорит тело... Потерянный брат снова находит сестру свою...

Францу почудилось, что он безнадежно заблудился в каких-то дебрях. Не зная, куда идти, когда сойти, как действовать, он совсем обезумел. Аннета показалась ему ангелом, ниспосланным небесами. Он обнимал ее, точно малое дитя. А она, счастливая, прижалась к нему, как курица к цыпленку.

Придвинувшись друг к другу, они рассказывали шепотом, полусловами свои приключения. Хитрый Питан решил обойти станцию, эту мышеловку, я повел его полями к насыпи, где поезда останавливались из-за дорожных работ, и здесь, во мраке. Франц сел в поезд...

Часом позже им предстояло пересаживаться. Проверили билеты. Самая большая опасность уже миновала. Оставался рискованный прыжок через границу. Но теперь они осмелели. Франц уже не сомневался в успехе. Он бросился из одной крайности в другую. И мальчишеская веселость Франца передалась его спутнице. Аннета уже не раздумывала о своей усталости, заботах, дурных снах, о своем дорогом мальчике, о том, что в ее волосах появились белые нити. Взбудораженные, смеющиеся, говорливые, они напоминали двух школьников, которые наслаждаются удачно разыгранной шуткой. Они изображали брата и сестру. Франц потешался, разговаривая с Анкетой об их мнимой торговле часами в маленьком городке Швейцарской Юры, о соседях с уморительно нелепыми фамилиями. Если бы кто-нибудь из пассажиров знал правду, он счел бы их помешанными – так весело они смеялись. Но их нервы были слишком натянуты. Еще будет время горевать!..

Наконец они задремали. И вдруг голова Франца приникла к лицу соседки, а к его волосам – щека спящей Аннеты... Но посреди сновидения, шелковистого, мягкого, как подушка, к которой прильнула Аннета, ее разбудил долг:

«Проснись! Стучат...»

(Она сопротивлялась...).

«Проснись. Стучат...»

«Кто?»

«Тот, кого ты любишь!..»

(Аннета увидела Марка, но она называла его разными именами.).

«... Его преследуют. Вставай! Открой!..»

Она напрягла все силы, но тут ее снова одолела дрема – ей показалось, что она упала на свою кровать, – и вдруг набралась храбрости и соскочила на пол. Ее глаза открылись. Уже рассвело. Поезд остановился. Здесь Францу надо было сойти."

Аннета поспешила разбудить его. Она сошла вместе с ним. Они отправились, как было условлено, в трактир. К их столу подошел пожилой, уже с проседью в волосах крестьянин. Он был спокоен, нетороплив в словах и движениях. Он спросил, как поживает Питан. Все трое выпили черного кофе.

И теперь уже все выглядело так, будто двое мужчин пришли сюда из деревни, чтобы встретиться с проезжающей Аннетой. Они попрощались с ней и подошли к конторке. Крестьянин здесь, по-видимому, был свой человек. Он спокойно, своим певучим говором, обменялся двумя-тремя словами с буфетчиком. Затем не спеша вышел через боковую дверь. Франц нес купленный крестьянином ящик с пивом. Аннета вернулась в вагон. Поезд тронулся.

Из окна купе ей была видна белая дорога под серым небом, среди сверкающих, заснеженных полей, опоясанных стеной гор, и по ней ехала, все удаляясь, отыскивая брешь в кордоне государств – в кордоне тюрем, – телега, увозившая друга к умирающему другу.

Date: 2015-09-03; view: 303; Нарушение авторских прав