Объяснение Л. Иониным социально-культурных трансформаций в современной России

Л. Ионин утверждает, что Россия в течение прошлого столетия пережила две волны культурной колонизации. Главные понятия, на основе которых в работе Ионина строится объяснение процессов трансформации, происходящих в России, это не представление о колонизации, а понятия «канона», «культурного стиля» («жизненной формы» и «жизненного стиля»). На их основе вводятся представления о «моностилизме» и «полистилизме» и высказывается гипотеза о том, что смена моностилистической культуры на полистилистическую и определяет основные характеристики процесса социокультурных трансформаций. «Закономерности перехода, — пишет Ионин, — прослеживаются здесь на материале России, но, с нашей точки зрения, имеют универсальный характер — их можно выявить в культурной истории любого общества» [70. С. 171].

С точки зрения Ионина, «канон — это предписанные нормы и правила, которым должны строго соответствовать способ поведения, выражения и т.д.» [70. С. 166]. Канон не предполагает выбора, в противном случае имеет место стиль. Анализируя советский политический канон, Ионин выделяет три основных принципа, его характеризующих: принцип целостности, принцип иерархии и принцип целенаправленности. В соответствии с первым принципом «политическая система была единой и неизменной повсюду вплоть до самых дальних ее уголков» [70. С. 168]. Принцип иерархии (в торой принцип) задавал действие системы на всех уровнях и ячейках, «принятые решения на самом верху равномерно и равнообязательно распространялись по всей системе» [70. С. 168]. Третий принцип ориентировал систему на будущее. «В будущем лежало ее оправдание. Парадоксально, но она не имела оправдания и обоснования в сегодняшнем дне. Система существовала как предварительная стадия, как процесс строительства того дома, в котором будут жить следующие поколения. Эта неукорененность в сегодня и вследствие этого как бы ирреальность самой системы доставляли большие неудобства ее вождям и устроителям, потому что трудно заставить людей жить как бы понарошку, то есть как бы завтра в сегодняшнем мире, или сегодня — в завтрашнем. Вожди по-разному пытались преодолеть эту трудность. Например, Н.С. Хрущев объявил, что ждать осталось недолго, что сегодня станет завтра, а завтра станет сегодня через двадцать лет ("Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме"). Когда двадцать лет прошло, но ничего особенного не случилось, Л.И. Брежнев решил забыть об этом обещании двусмысленного будущего и объявил, что мы живем в "реальном социализме". Это было равносильно тому, как если бы он сказал: вот оно — реальное светлое будущее. От этого "будущего" всем стало скучно, наступил "застой", все перестали строить коммунизм, а каждый захотел построить что-нибудь для себя.

Так политический канон лишился одного из краеугольных принципов — принципа целенаправленности. И тогда стали рассыпаться два других принципа, поскольку без третьего они, как оказалось, не могут существовать. Канон распался. Начало перестройки стало временем возникновения стилевого многообразия в российской политике (скорее возрождения, если учесть его кратковременный всплеск до и после Октябрьской революции)» [70. С. 169].

Под жизненным стилем (способом организации и ведения жизни) Ионин вслед за М. Вебером понимает культуру групповой жизни или репрезентативную культуру. В работах по социологии религии, пишет Ионин, «Вебер выделил принципиальные факторы, конституирующие жизненные стили: религиозную этику и содержащиеся в ней явные или латентные правила интерпретации и оценки жизненных феноменов, а также институциональные образования, характерные для доминирующих групп и способствующие воспроизведению определенного типа личности» [70. С. 178—179]. Репрезентативная культура в том случае является монополистической, «если ее элементы (убеждения, оценки, образы мира, идеология и т.д.) обладают внутренней связностью и, кроме того, активно разделяются либо пассивно принимаются всеми членами общества» [70. С. 181].

Ионин перечисляет следующие характеристики (категории) моностилистической канонизации жанров и стилей культурной деятельности: строго определенный порядок реализации явлений культуры согласно нормам доминирующего мировоззрения; иерархия и канонизация способов репрезентации господствующего мировоззрения и других форм культуры; тотальный характер моностилистической культуры; исключение «чуждых» культурных элементов и телеологичность. Последняя характеристика, замечает Ионин, «свойственна практически всем моностилистическим культурам: все они телеологически ориентированы; советская культура не являлась исключением. Постулирование цели социокультурного развития всегда служит консолидации социокультурного целого и обеспечивает возможность "трансляции" общих целей развития в частные жизненные цели конкретного человека» [70. С. 185]. Нетрудно заметить, что приведенные здесь характеристики моностилистической культуры идеально ложатся на советскую социалистическую культуру, впрочем, Ионин именно ее и приводит в качестве основной иллюстрации.

Анализируя сакральное ядро советской культуры, Ионин приходит к парадоксальному выводу о том, что «культурные факторы (логика моностилистической культуры) практически всегда и везде оказывались более сильными и более эффективными, чем соображения хозяйственной, экономической целесообразности... Поскольку логика моностилистической культуры по мере течения времени входила во все более глубокий конфликт с экономической реальностью и поскольку приоритет всегда отдавался первой, советская экономика в конце концов пала жертвой советской культуры, а не наоборот, как это считается обычно... Можно констатировать парадоксальную ситуацию: крайне рационализованная, насквозь бюрократизированная система, технократическая по существу, к тому же всюду и всегда декларировавшая свой "научный" характер, постоянно впадала в вопиющий антирационализм, приведший в конечном счете к подрыву ее собственных рациональных оснований» [70. С. 186-187].

Ионин старается объяснить, почему это произошло. Он пишет, что набор формулируемых в идеологии «законов социализма» (гармоничного сочетания при социализме общих и частных интересов, неуклонного повышения благосостояния социалистического общества, непогрешимости высших уровней управления, действующих якобы на основе объективных законов), «фактически открывал перед практиками управления возможности неограниченного и произвольного вмешательства в ход социальных и даже природных процессов. Единственным ограничителем мог быть недостаток природных и человеческих ресурсов, но коммунистам досталась богатая страна, а практика обращения вождей с "человеческим фактором" удесятеряла возможности системы. В результате ничем не ограниченное управление, опирающееся на "объективно оптимистические" представления о законах развития, становилось административным произволом, приводило к расточительному расходованию ресурсов, а если это не приносило требуемого эффекта, то применялось насилие, подтверждающее те самые представления, на которых он, этот произвол, основывался.

Все это позволяет сделать вывод о природе практической идеологии, на которой долгое время зиждилась управленческая деятельность в советском обществе. В ее основе лежат два принципа, внешне противоречивых, а по сути тесно взаимосвязанных и дополняющих друг друга: первый из них — технократический принцип произвольности, создающий иллюзию легкости и безграничных возможностей преобразовательной деятельности; второй принцип — сакральный принцип органичности, позволяющий, благодаря признанию "объективных преимуществ", обосновывать справедливость и целесообразность деятельности любого рода независимо от того, какие социальные последствия она влечет за собой» [70. С. 188].

Характеристики полистилистической культуры во многом задаются оппозиционно к моностилистической. Это деиерархизация, деканонизация, неупорядоченность, детотализация, эзотеричность вместо официального консенсуса, негативность и атеология (т.е. «отказ признавать какую-либо цель развития культуры, общества, цель жизни, человеческого существования вообще» [70. С. 191— 192]). Например, иллюстрируя первую характеристику, Ионин пишет: «Подобная ситуация, выражающаяся в деиерархизации образа культуры, складывается сейчас в России. Правда, министерство культуры существует, но не имеет возможности не то что диктовать свои правила, но и вообще сколько-нибудь заметно воздействовать на культурные процессы. Сформировались (и продолжают формироваться) новые культурные инстанции (разного рода фонды, союзы, объединения, творческие коммерческие организации), на основе которых возникли новые констеляции культурных действий, совершенно не зависимые от культурной бюрократии. Разумеется, в каждой из этих организаций создаются свои иерархии разного порядка, как формально административного, так и неформально творческого. Но важно не это, а то, что универсальная культурная иерархия практически отсутствует. Такая же ситуация складывается в идеологии, политике, экономике, во всех других сферах жизни» [70. С. 191].

Не обходит Ионин стороной и вопрос о том, как при переходе от моностилистической к полистилистической культуре складываются в России новые культурные модели и формы жизни. Здесь два основных процесса — «культурные инсценировки» новых моделей жизни и поиск «утраченной личностной идентификации». «В результате стремления "показать себя", — пишет Ионин, — "внешняя", презентативная сторона возрождаемых культурных форм стала важнее "внутренней" — теоретической, доктринальной. Она стала и наиболее важной, так как позволяет вербовать новых сторонников. Резкое увеличение численности российских кришнаитов (к концу 1990-х гг. ситуация с кришнаитами изменилась. — Л.И.) объясняется не глубиной и совершенством моральной доктрины, а привлекательностью театрализованных уличных шествий, участники которых в розовых одеждах несут развевающиеся флаги и распевают гимны. Точно так же монархисты увеличивают число сторонников не столько благодаря своей политической теории (если она у них и есть, то в самом примитивном, неразработанном виде), сколько по причине зрелищности торжественных молебнов и подчеркнуто аккуратного ношения дореволюционной офицерской формы.

Распад моностилистической культуры привел к разрушению традиционных систем личностных идентификаций. Многочисленные новые формы и традиции предлагают альтернативные возможности идентификаций. В этом смысле внешняя, презентационная сторона играет важнейшую роль: для людей, которые пытаются установить новые связи с жизнью взамен утраченных, внешние знаки идентификации являются знаками быстрого и скорого выхода из нынешнего их неустойчивого положения. Поэтому они надевают розовые одежды кришнаитов, русскую офицерскую форму, раскрашиваются под панков и т.д., часто далее не имея представления о доктринах, обусловливающих эти внешние проявления» [70. С. 194].

Ну, а что нас ждет завтра? Ионин делает следующий осторожный прогноз: если не скатимся к «культурному фундаментализму», то есть надежда. «Так же, — пишет он, — как плюралистическая демократия, полистилистическая культура может осуществиться в действительности, если реализованы две предпосылки. Первая предпосылка — терпимость граждан по отношению к новым и чуждым культурным стилям и формам, их готовность жить в достаточно сложной полистилистической культурной среде. Вторая предпосылка — наличие формальных (в том числе законодательно утвержденных) правил взаимодействия различных стилей, форм, культур, традиций в нормальном контексте повседневной жизни.

Сейчас крайне трудно оценивать уровень терпимости и готовности к мирному культурному сосуществованию всего населения бывшего Советского Союза. С одной стороны, налицо более чем семидесятилетний опыт сосуществования в многонациональном государстве, когда между нациями границы отсутствовали, более четверти населения проживало вне "своих" национальных регионов, развивались и крепли реальные традиции культурного добрососедства. С другой стороны, это добрососедство можно объяснить как случайное явление, как вынужденное сплочение перед общим и одинаковым для всех бедствием, каким был коммунистический режим. Национальная вражда, национальный изоляционизм, нетерпимость, сепаратизм, необычайно усилившиеся после распада СССР, свидетельствуют в пользу второго объяснения. Но все же остается надежда, что после периода националистической эйфории, вызванной становлением самостоятельных национальных государств, начнут восстанавливаться прежние культурные, хозяйственные и просто родственные связи, и многокультурное сожительство вновь станет нормой. Нынешние конфликты носят в основном политический характер и в принципе преодолимы.

Аналогичные проблемы возникают и при выработке формальных демократических правил, регулирующих взаимодействия не только в политической, но и в культурной сфере. Предшествующее, советское культурное законодательство создавалось исходя из потребностей моностилистической официальной культуры. Поэтому на современном этапе культурное развитие либо сталкивается с устаревшими нормами и предписаниями, либо происходит в правовом вакууме. В последнем случае царит произвол разного рода чиновников. Все решают деньги, политические предпочтения, потребности и закономерности собственно культурного развития отходят на второй план.

Но и само развитие культуры в период перехода от моностилистической культуры к полистилистической, то есть в период, как было сказано, стилистического промискуитета, таит в себе опасные с точки зрения будущего тенденции, а именно тенденции культурного фундаментализма...

В этом анализе, я думаю, ключевым является слово "тотализация" — тотализация мировоззрения и образа жизни. Чисто логически пределы возможной тотализации всегда фиксируются "изнутри" — они заложены в самом содержании доктрины и традиции, представляющих тот или иной культурный стиль. В процессе инсценирования каждый культурный стиль движется к этому пределу, то есть к фундаментализации, к формированию моностилистической культуры. Но только некоторые из этих стилей имеют экспансионистский потенциал, то есть представляют собой потенциальную опасность как для политической демократии, так и для политической культуры вообще. Сейчас трудно определить однозначно, каковы шансы тотализации тех или иных фундаменталистских течений в России. Во всяком случае, предпосылки для их развития налицо» [70. С. 196, 199].

Прокомментируем объяснение Ионина. Конечно, это исследование можно рассматривать как фундаментальное. Но если мы повернем его к проблемам, волнующим Ионина и, вероятно, многих из нас (о том, что происходит с Россией и как в этой ситуации действовать, жить), то данное объяснение можно считать прикладным. Далее, оно явно гуманитарно ориентировано, недаром Ионин подчеркивает различие объективистской и понимающей социологии культуры, а также не скрывает свое явное предпочтение последней и концепции репрезентативной культуры. В работе можно реконструировать и тип социального действия, который является для Ионина привлекательным. Уже само представление о полистилистической культуре подсказывает симпатии Ионина: он за культурное многообразие, за то, чтобы каждый человек или социальная группа могли реализовать свой стиль жизни. Следовательно, и социальное воздействие (например, реформы), если оно стремится быть культуросообразным и эффективным, не может не учитывать особенности полистилистической культуры.

Итак, исследование Ионина является прикладным, поскольку оно отвечает жизненным проблемам многих из нас, гуманитарно ориентировано, подразумевает определенный тип социального действия. Дальше мы обсудим механизм культурных новаций, сочетающий в себе реформы «сверху» и «снизу».

Date: 2015-09-03; view: 334; Нарушение авторских прав