Стереотип антигосударственности 4 page

Я согласен, что аномальная жестокость и хамство «новых русских» делают соблазнительной концепцию, согласно которой они принадлежат не к общему человеческому роду, а к небольшому подвиду, который произошел от хищных человекообразных обезьян. Это — не люди, а звери в человеческом облике, и взывать к их морали бесполезно, ее у них просто нет, хотя они владеют языком и имеют рассудок. Такие идеи развивает в целой серии книг Б.Диденко («Цивилизация каннибалов», «Хищная власть» и др.). Чтение это еще более соблазнительное, чем фильм Говорухина, но меня не убеждает. Это — не научная теория, а идеология. Даже новую теорию надо принимать с осторожностью, а эта идея прямо ведет к убийственным политическим выводам. Без хирургии не обойтись! А чтобы нелюдь тебя не съел, надо его опередить («они везде тебя достанут, пока ты сам вперед не достанешь их»).

Как же выявить нелюдей, тем более что кое-кто из них сидит на зарплате инженера и одеждой не выделяется? Элементарно, Ватсон, К. дает простой рецепт: «Решительность не есть легкость хватания за обрез. Решительность есть следствие ясного осознания реальности и правды». Чего ж тут не понять. Ясно осознал правду — и жми на спусковой крючок. Раньше это называлось «классовое чутье», но в нем было все-таки больше смысла — классы хоть чем-то осязаемым отличаются. Буржуи носят цилиндр, а рабочие кепку, «правда» же есть вещь более скользкая.

Уверенность в том, что «ясно осознать правду» — плевое дело, тоже есть признак фундаментализма. Гамлет, казалось бы, имел надежные доводы против своего дяди-убийцы, и то ставил опыт за опытом, вплоть до того, что свою жизнь положил как приманку — только бы получить абсолютно надежное доказательство, чтобы свершить суд. А герою Говорухина было достаточно одного кивка головы ошарашенной изнасилованной девушки.

Сам выбор изнасилования как основы драмы имеет в фильме Говорухина символический характер. Вот, мол, как эти нелюди нас … Связь этого символа с социальным образом «новых русских» ложная. Появление этого класса вовсе не вызвало роста таких преступлений. Наоборот, в 1990 г. в России было 15 тысяч изнасилований или покушений на изнасилование, в 1997 г. 9,3, а в 1998 г. 9 тысяч. Кстати, в 1998 г. за это было осуждено (и приговор вступил в силу) 7,2 тысячи насильников. Право действует, хотя и хуже, чем раньше. Но не в этом же дело, речь идет именно о символе.

Мысль вторая. Поскольку речь идет не о людях, то и право тут вообще не при чем. К. пишет о хищности «новых русских»: «С этим невозможно бороться правовыми средствами. И никакая милиция здесь не поможет — не ее это дело даже. Милиция способна охранять население от преступников, а не одну часть населения от другой». Так что Говорухин выглядит даже соглашателем — он идею права отвергает, а на самом деле ей тут нет места. Речь идет об охоте на волков, о ликвидации оборотней, которые поселились среди людей.

Я упомянул суд Линча и думал, что это неприятное сравнение оттолкнет людей от философии Говорухина. Ан нет, суд Линча, похоже, многие оправдывают, но считают, что для нас он мягок — слишком много в нем права. К. пишет: «Суд Линча не расправа, а упрощенный порядок судопроизводства… Оно было быстро на жестокую кару, но было милосердным — потому что карало не многих (поскольку его боялись)… Конечно суд Линча, высшая мера рабоче-крестьянской гуманности или что-то подобное… А как Вы себе иначе представляете у нас сейчас правосудие?»292.

Фильм Говорухина и такая реакция на него показывают, что в России в части общества складывается последовательная концепция борьбы на уничтожение, основанная на социальном расизме — представлении о противнике как не относящемся к человеческому роду. Удивляет, что она находится уже в весьма зрелом состоянии, и Говорухин, держа нос по ветру, точно ответил на запрос рынка. Дал эстетическое подкрепление идеологической концепции. Думаю, дело именно в рынке, на Азефа Говорухин не похож (хотя и тот не бесплатно работал).

Отметая саму мысль, что с «нелюдями» можно бороться правовыми методами, мои оппоненты даже с какой-то жалостью говорят о нелепости моих аргументов. Какая там состязательность сторон, какие адвокаты! Зачем изнасилованной девушке что-то доказывать («Да что ж она, Перри Мейсон, что ли?»)! Главное — ясно осознавать правду. Эта установка, видимо, укоренилась в мышлении и часто повторяется. Люди как будто утратили способность ставить себя на место других. Они, посмотрев фильм, чудесным образом, благодаря магии кино, оказались свидетелями преступления трех парней. Они видели все! И они возмущаются следователем, который «не осознает правды» и требует доказательств. Представить себя на месте человека, который не видел преступления, они не в состоянии. Когда я на это указываю, мне говорят, что я — пособник преступников (как и следователь). Это тяжелый случай. Ведь если бы Говорухин снял фильм о том, как хитрая бабенка с целью шантажа обвиняет парня в том, что он ее изнасиловал, и того сажают в тюрьму (довольно обычное дело), то они бы, наверное, так же возмущались и бабенкой, и следователем.

И еще одно методическое замечание. У моих критиков (и, похоже, вообще у большой части зрителей) происходит такой разрыв в мышлении: они переносят идеологическую и даже философскую, общественную концепцию Говорухина на отдельную личность. Мне так и пишут: «А вот доведись до Вас…». Это неверный ход. Если бы на Льва Толстого напал грабитель, он бы, скорее всего, не постеснялся стукнуть его чем-то тяжелым — оставаясь философом ненасилия. Как поведет себя та или иная личность, когда происходит трагедия, вопрос особый и из философии не вытекает. Это все равно как спрашивать человека, будет ли он есть человечину в случае крайнего голода. Пока ты сыт, этот вопрос не имеет смысла. Фильм и наш спор — о философии, об установках, о том, куда нам толкать телегу нашего общества. Так это мои критики и поняли — и в то же время такие сбои: «А разве Вы бы не достали 5 тыс. долларов на винтовку?».

Мысль третья. Она в том, что никакого правового государства в России нет, что у нас уже идет полномасштабная война, а своими рассуждениями я лишь подрываю мораль бойцов. «Правовое государство в России было расстреляно из танковых пушек…, Россия погрузилась в воровской беспредел» и т.д.

На мой взгляд, в этом видна утрата способности измерять явления. Легко используя метафору «беспредела», люди сами себя уверяют, что утрата права в России является абсолютной, а потому и нет никакого смысла пытаться сохранить и укрепить те остатки государственности, которые у нас еще сохранились. Мол, хуже уже не будет.

У этих людей просто воображения недостает, чтобы представить себе что-то более страшное, чем жизнь в России. Отсюда и тоталитаризм их мышления (он, между прочим, по типу своему схож с тоталитаризмом мышления демократов в 1991 г.: «Так жить нельзя!», «Иного не дано!» и т.д.). Но давайте привлечем здравый смысл. Как это «беспредел»? Да, государство подорвано, множество преступлений не раскрывается, но нелепо говорить, что хуже и быть не может. Вы же сами пишете, что в Чечне было то-то и то-то — отнимали дома, убивали среди бела дня, запросто похищали людей. Разве это не хуже? В 1999 г. в России совершено 1,8 млн. тяжких и особо тяжких преступлений. Установлено 1,5 млн. преступников (между прочим, среди них 945 тыс. безработных — не одни лишь богатые). За 9 тысяч изнасилований и покушений на изнасилование в тюрьму отправили 7,2 преступников.

Да, страшная картина. Но она может быть несравненно страшнее — как в той же Бразилии. Да, расстреляли Дом Советов из танков, погибли люди, забывать нельзя. Но когда в Колумбии лет шесть назад радикальное левое движение пошло на соглашение, приняло участие в парламентских выборах и выдвинуло своих кандидатов во всех округах, то «эскадроны смерти» убили всех до одного кандидатов. Всех до одного! Так что есть места менее правовые, чем в России. Значит, не беспредел, нечего словами кидаться.

«Русская кровь рекой потекла еще со времен Мишки меченого и не прекращает литься и по сей день», — пишет в газете читатель. А потому «тысячу раз прав С.Говорухин» — надо, надо вершить самосуд. Опять метафоры и опять нет меры. Раз кровь течет рекой — какая, мол, разница. Ведром больше, ведром меньше. Мне кажется, тут-то и есть «беспредел» в мышлении, симметричный мышлению «нелюдей». Слишком смело распоряжаются наши борцы чужой кровью (даже если лично они, возможно, герои).

Мне и кровь ларечников хотелось бы сохранить, но не буду уж раздражать моих оппонентов. Давайте говорить только о крови честных тружеников. Я в статье сделал четкое утверждение: слом нынешнего неустойчивого равновесия, отказ от укрепления нынешней пусть плохой, но еще живой правовой системы ударит по честным людям несравненно сильнее, чем по «нелюдям». Настаиваю на этом тезисе. Никто из моих критиков ни словом о нем не обмолвился. Они считают его неверным? Да нет, они считают, что на фоне и так уже текущих рек крови добавочные жертвы «честных» несущественны. Зато какая радость, если парочка самосудов удастся! «Надо будить в человеке чувство собственного достоинства». В чем же достоинство?

Фильм Говорухина — типичный голливудский фильм (и там главная тема примерно половины фильмов — месть). В нем достоинство подменяется правом сильного. Три подонка изнасиловали девушку, ибо считали, что они — сильнее. Ан нет! Дед оказался сильнее, он купил винтовку и расстрелял подонков. К. пишет о нелюдях, что герой Говорухина восстал, «и все их всесилие рухнуло в момент». Это Говорухин так приятно нам дело представил, в жизни кончается по-другому (да и в фильме, если продолжить, такой идиллией кончиться не может).

Говорухин для простоты убрал из картины одну фундаментальную вещь, которая всегда присутствует в таких драмах как общественных явлениях. Она в том, что при этой праведной мести почему-то всегда приходится погубить и кого-то невинного. Убивал Раскольников старуху-процентщицу — подвернулась под топор безобидная Лизавета. Бросали народовольцы бомбу в царя — заодно взорвали мальчика из лавки. Когда латиноамериканские писатели описывают своих самоотверженных товарищей, которые ценой своей жизни уничтожают кровавого палача, то почему-то тут же гибнет то мальчишка-чистильщик, то старик-нищий. И в этом у них — главная трагедия. У Говорухина этим и не пахнет. А взял бы он и для реализма поставил за машину, которую взорвал зажигательной пулей его герой, незамеченного им ребенка. Пусть бы показал, как бежит этот охваченный пламенем ребенок. Тогда выше был бы накал «человеческого достоинства» героя-пенсионера.

В фильме Говорухина сильная личность наказывает за изнасилование. Это — обычный прием таких фильмов, связанные с таким насилием эмоции безотказны. Судя по всему, этот старик, если бы у него вытащили кошелек, расстреливать вора не стал бы — он не сквалыга. А для другого кошелек дороже невинности внучки. Где граница разрешенного? В «Дуэли» мой критик прямо предлагает Говорухину снять еще несколько подобных фильмов, даже дает резюме сценариев. Вот сценарий № 2. «Суд присяжных в небольшом городе оправдывает группу безработных юношей, убивших и ограбивших владельца Мерседеса-600, т.к. у них не было выбора — либо голодная смерть, либо смерть того, кто лишил их возможности честно зарабатывать себе на пропитание». Так сказать, «Берегись автомобиля — 2000».

Можно, конечно, считать, что это пишет провокатор. Но ведь газета это печатает. Если звезды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно. Не так это все примитивно.

Главный результат идеологической работы Говорухина и его сторонников — создание у наших терпящих социальное бедствие людей приятной иллюзии, будто у них всегда есть простой и безотказный выход — индивидуальный террор. Это — утешение сродни вере в награду на небесах. Это и есть аутизм — подмена реалистичного мышления грезами. Раньше угнетенные люди придумывали себе легенды о благородных разбойниках, которые накажут «владельцев Мерседеса-600».

К чему подталкивает идея индивидуальной мести (даже не террора, а всего лишь мести), которую вбросил в сознание фильм Говорухина, как идея общественная? Как идея, направляющая мысли зрителя в определенное русло. К тому, что усилия в организации людей для общего сопротивления не нужны и невозможны. Ни в фильме, ни в письмах моих критиков нет даже и намека на то, чтобы помогать другому, хотя бы мстить за другого. Уже это было бы движением к организации, но этого нет. Последователи Говорухина как бы говорят: «Молодец, старик! И вы, другие старики, поступайте точно так же. Может, и еще кому-нибудь повезет, а мы вам будем аплодировать».

У меня была статья «Революция или гибель». О том, что разрушение общества у нас зашло так далеко, что без революции из кризиса выйти уже невозможно. Мои критики ее, похоже, читали, но не желают о ней говорить, поскольку я доказываю, что в современном обществе успешная революция может быть только ненасильственной, а потому более сложной. И такие успешные революции мы наблюдаем в мире — хотя бы палестинскую интифаду или ликвидацию апартеида в ЮАР. Но об этом и слышать не хотят, потому что ненасильственная революция — для «козлов», а не для героев. «Никакие передышки, примирения, пространственные или прочие уступки здесь невозможны», — пишет К. Полезно было бы ему «Детскую болезнь левизны в коммунизме» почитать — сильное средство против аутизма.

В конце XIX века появились в России интеллигенты с горящими сердцами, которые решили жить «по Говорухину» — судить и карать нелюдей. Ответ был симметричным, и пошло-поехало. Возникла культура «справедливого» террора, который смогли утопить в его собственной крови лишь в 1937 г. Но даром он не прошел — на образе той крови вскормили перестройку, и опять с обеих сторон идут беззаветные герои раскрутить старое колесо. И ведь как все благородно звучит. Правда! Достоинство! Антисистема!

Скажут, что таких людей еще немного. А зачем их надо много? Дом и от одной спички загорается. А Говорухин даже в президенты выбирался. Худо-бедно, а несколько сот тысяч голосов набрал. Куда больше.

Date: 2015-09-03; view: 365; Нарушение авторских прав