Сознание как средство постижения

Иначе говоря, процесс постижения символического знания видится мне состоящим из трех этапов: 1) трансформация внутренней природы человека, когда его вещество-носитель утрачивает качество диссоциированности и вновь обретает целостность, от несознающей материи и нематериального сознания возвращаясь к материи-сознанию (в результате человек оказывается способным к спонтанному и ненасильственному проживанию в себе самом происходящего с другим); 2) за счет концентрации сознания на происходящем, человек вырывается за пределы нашего мира и постигает мир глубинной реальности как составную часть собственного внутреннего опыта; 3) внимательно вслушиваясь в характер переживаемого им, он создает максимально адекватные формы репрезентации открытого (найденного) содержания.

Хочу обратить внимание на второй пункт: человек вырывается за пределы нашего мира и постигает мир глубинной реальности. Почему это оказывается возможным? Ведь имевшаяся на ранних стадиях эволюции способность спонтанного ненасильственного постижения сути объектов восстанавливается на первом этапе. Почему же, “живя в раю”, человек не создавал символического знания? Ведь оно, судя по всему, было и тогда ему доступно, раз предпосылка такого постижения уже существовала?

Думаю, что нет. Внутренняя гармония самого человека, делающая его созвучным окружающему миру, – лишь одно из необходимых условий получения глубинного знания. Второе, важнейшее, это, на мой взгляд, всемерное развитие способности сознания. Вспомним, в результате чего и на какой основе зарождается и развивается эта способность.

Когда после проживания в себе самом добра и зла, повлекшего радикальную трансформацию внутренней природы, человек обнаруживает себя в совершенно незнакомом, враждебном, отгороженном от него мире, где его прежние средства постижения оказываются неприменимыми, он вынужден искать что-то взамен утраченных способностей. Т.е. он оказывается перед дилеммой: или подобрать какие-то другие ключи к пониманию мира или умереть, потому что без понимания закономерностей происходящего, без предсказания хотя бы ближайшего будущего просто невозможно выжить во враждебном непонятном мире, где все приходится добывать с боем.

Таким альтернативным средством освоения мира и стало, на мой взгляд, сознание. Рождается ли оно “из ничего”, на пустом месте, или же представляет собой трансформацию некой ранее имевшейся способности? Мне думается, верно второе. Если исходить из того, что человек – по своей природе – существо, глубинная структура которого была получена на уровне универсальных сил, а воплощено оно оказалось в веществе-носителе нашего физического мира, т.е. в материи-сознании, то получается, что уже изначально природа человека такова, что способность сознания была в нем представлена.

После диссоциации сущности человека в нем остаются несознающая материя и нематериальное сознание. Вот это последнее, на мой взгляд, и является прообразом специфически человеческого сознания. Его базисной характеристикой оказывается исключительно янская природа. Иначе говоря, такое сознание, будучи совершенно незаземленным (утрачена энергия инь, которая оказалась сконденсированной в несознающей материи), обладает колоссальной проникающей способностью из-за того, что в окружающем мире больше нет объектов такой унитарной природы – все они содержат оба типа энергии в разных пропорциях. Поэтому именно с помощью сознания человек оказывается способным преодолеть возникшие барьеры между ним и объектами мира, пробивая бреши во внешних оболочках.

Последующая эволюция неразрывно связана с совершенствованием именно таких средств освоения мира. В результате всемерное развитие получает мыслительная сфера, складывается наука, как вершина сознательного освоения окружающей среды, и культура, основанная на диссоциированном отношении с миром. Человек же обретает развитую способность взаимодействовать со сферой мыслительных конструктов – чисто янской по своей природе. Это очень важный момент. С одной стороны, именно субъект – единственный и исключительный ее творец, поэтому он неплохо ориентируется в ней. С другой, – мир мыслительных конструктов – отличное поле для того, чтобы учиться взаимодействовать с миром универсальных сил. Поэтому, только имея развитую способность сознания и восстановив утраченную внутреннюю целостность и гармонию, человек оказывается способным к постижению глубинного знания уровня универсальных сил. И лишь на этой основе становится возможным формирование символического языка: во-первых, в нем возникает потребность, т.к. субъект стремится найти адекватное выражение тем содержаниям, которые стали ему доступны, во-вторых, он располагает средствами для репрезентации глубинного знания (это навык оперирования мыслительными конструктами, разного рода абстрактными идеями и образами).

Таким образом, получается, что в эволюции человека как вида ничего не было бессмысленным или случайным, сколь бы драматичным и огорчительным оно ни казалось нам. В частности, тот эпизод эволюции, который символически выражен как грехопадение, принесший много тяжелого и разрушительного в историю человечества (об этом я подробно говорила выше), дал толчок развитию совершенно новых средств познания. Они сделали возможным понимание сущности окружающего даже в совершенно неблагоприятных условиях утраты спонтанной способности постижения мира.

Фактически, здесь, на мой взгляд, реализовался следующий принцип: человек доказал свою способность, пусть и очень дорогой ценой, но самостоятельно, за счет собственных ресурсов, выживать без какой-либо внешней поддержки. Но, как известно, за все приходится платить. За это достижение он также заплатил недешево: внутренней расщепленностью и дисгармонией, жизнью, где главенствующим является принцип реальности, а не принцип удовольствия, и, как следствие, колоссальным перенапряжением волевого начала, тотальным подавлением собственных инстинктов и спонтанных импульсов. А это – неизбежный путь к внутренней неудовлетворенности, нестабильности, к дисгармоничным межличностным и социальным отношениям.

Собственно, это и есть те проявления, с которыми мы сталкиваемся в современной технократической культуре. Просто мы склонны рассматривать их как некоторые ограниченные неудачи: “вот, если бы не было этой ошибки, не было бы и сегодняшнего положения вещей”. Лучше все-таки трезво смотреть на вещи: сегодняшнее состояние человека и человеческой цивилизации – не следствие какого-то отдельного недоразумения или определенного неверного выбора. Это совершенно естественное и абсолютно адекватное выражение той трансформации внутренней природы человека, когда он оказался вынужден выживать только за счет собственных внутренних ресурсов, после того, как утратил способность гармонично взаимодействовать с собственным внутренним и внешним миром.

Соответственно, снять эти неприятные и угрожающие последствия можно будет не отдельным разумным и полезным решением, а длинным и сложным путем восстановления утраченной внутренней и внешней гармонии, трансформацией собственной внутренней природы. Это позволит от несознающей материи и нематериального сознания снова вернуться к своему органичному состоянию – состоянию тождества всему окружающему, состоянию материи-сознания. Но, что очень ценно, – при этом развитая способность сознания останется. И это будет отличать внутреннюю гармонию и уравновешенность раннего этапа эволюции человека от внутренней гармонии и уравновешенности позднего этапа.

Кстати, здесь есть интересный момент: ведь символическое описание сути грехопадения очень точно отражает происшедшее с человеком не только в плане тех негативных аспектов, с которыми он столкнулся, но и в плане того, что получил – обычно это остается незамеченным. Вспомним, человек соблазнился тем, что, вкусив от древа познания добра и зла, он обретет божественную способность знания. На первый взгляд, кажется неясным, где же это он ее обрел? Скорее, наоборот, утратил: мог спонтанно и без насилия над окружающим полно и адекватно постигать природу происходящего, а в результате вкушения лишился этой способности. Где же тут обретение? А обретение имеется на отдаленном конце эволюционной цепочки. Ведь именно та способность сознания (вместе с развитой сферой мыслительных конструктов), которая сформировалась вследствие грехопадения, обеспечила формирование способности получения глубинного знания, знания уровня универсальных сил альтернативной реальности. Таким образом, оказалось, что человек действительно обрел способность божественного знания именно вследствие вкушения от древа познания добра и зла, хотя всю цепочку взаимосвязей проследить не так легко.

Совершенно очевидно, что здесь очень отчетливо проступает тема зла, искушения, и его роли в эволюционной истории человечества. Но это отдельная огромная проблема, и я не буду на ней останавливаться. Просто оказалось, что анализ того, как формируются символические содержания и символический язык, привел к неожиданным выводам об эволюционной роли пережитой человеком внутренней трансформации и о возможных перспективах последующей его эволюции.

Вернемся к обсуждению природы символов. Мы видели, что:

– символ рождается в результате самостоятельного акта постижения, непосредственно не связанного со знанием поверхностной реальности[cli];

– для того, чтобы такое постижение стало возможным, человек должен трансформировать собственную внутреннюю природу, вернув ей целостность и гармоничность;

– необходимо обладать развитой способностью концентрации сознания и подавления “болтовни ума”[clii], чтобы от взаимодействия с поверхностными слоями реальности перейти к взаимодействию с ее глубинными пластами;

– необходимо пережить в себе глубинное содержание и дать ему адекватное выражение с помощью тех средств, которыми человек, как существо физического мира, располагает.

Если мы примем во внимание все эти моменты, то поймем, что для того, чтобы объяснить, почему одни и те же символические мотивы регулярно воспроизводятся в разных культурах, нам не нужно допускать ни того, что эти культуры связаны отношением кросскультурного переноса, ни того, что они произошли из одного источника, ни того, что символы были сообщены людям богами или героями. Символы – это выражение переживания глубинных структур средствами, данными человеку его природой, как существа физической реальности. Эти средства обусловлены параметрами среды, к которой он был вынужден адаптироваться, особенностями функционирования его органов чувств, нервной системы и мозга.

8.2. Наша цивилизация ездит на “символах неба”

Среди символов имеются такие, изображение которых напоминает некие природные объекты, и такие, изображение которых напоминает некоторые объекты человеческой культуры (их называют “колесо”, “якорь”, “серп”, “штурвал” и т.п.). Если с первыми мы уже разобрались, установив, что это не “символ оленя” и не “символ быка”, то как быть со вторыми? По логике вещей получается, что и они не “символ колеса”, не “символ якоря” и не “символ серпа”. А что же они такое, если они в точности воспроизводят именно эти объекты? Какая зависимость существует между такого рода символическими графемами и реальными объектами человеческой культуры? На мой взгляд, прямо противоположная той, которая обычно подразумевается. Если сказать сжато, то не колесо – символ неба (солнца – в других интерпретациях), а символ неба (солнца) используется в нашей культуре в качестве средства передвижения, известного как колесо. Не серп – символ молодой Луны, а символ нарождающейся Луны используется в нашей культуре как средство уборки урожая, именуемое серпом.

Постараюсь пояснить. “Быть колесом” – это функция. Она, конечно, производна от формы (“быть круглым”), но не тождественна ей (не все круглое является колесом). Мы видим круглый объект с радиальными спицами и кружком внутри, от которого эти спицы отходят. У нас очень велик соблазн назвать этот символ колесом. Но известно, что в эпоху появления этого символа (палеолит), колеса еще не существовало. Оно появилось позднее – во втором тысячелетии до Р.Х.[cliii]. Почему же символ неба (солнца) так напоминает колесо? На мой взгляд, потому что колесо возникло в результате того, что этот сакральный символ стал использоваться в новой функции – как средство передвижения.

Иначе говоря, не колесо есть символ неба (солнца), а сакральный символ неба (солнца) получил в нашей культуре широчайшее распространение в функции колеса. Поэтому бессмысленно ставить вопрос так: “Почему колесо стало символом неба?” Оно и не было, и не является им. Символом неба является графическое изображение идеи неба, глубинной структуры, которая переживается человеком как выражение того, что на поверхностном уровне воспринимается как небо. А затем уже это сакральное изображение, ставшее в культуре широко известным и общеупотребимым в функции колеса, начинает восприниматься как имеющее самостоятельную, независимую от его символического значения, ценность. Колоссальная хозяйственная роль символа неба постепенно вытесняет из сознания людей его основную функцию – “быть сакральным символом”, символическое значение графемы утрачивается, а затем вновь восстанавливается, но уже в обратном порядке: как колеса, символизирующего небо (солнце).

Итак, доля истины в этой цепочке реконструкции символики есть: колесо действительно имеет отношение к символу неба. Но зависимость здесь противоположная той, которая обычно предполагается: не колесо является символом неба, а символ неба получил в нашей культуре широкое распространение в функции средства передвижения – колеса.

Специалист в области языка символов пишет: “Колесо должно было тогда стать символом неба, и не только потому, что существовавший знак неба был похож на колесо, но еще и потому, что звездное небо вращается подобно колесу”[cliv]. Это очень характерное рассуждение. Хотя здесь прямо и не затрагивается вопрос о том, откуда символы берутся, как они возникают, тем не менее, отыскиваются основания, по которым колесо почему-то могло начать использоваться в качестве символа неба – “звездное небо вращается подобно колесу”. Как я пыталась показать, на мой взгляд, ситуация прямо противоположная: не “существовавший знак неба был похож на колесо”, а колесо – это и есть существовавший знак неба, использованный в функции “служить для передвижения”. В этом смысле можно сказать, что вся современная цивилизация передвигается на сакральных символах неба.

Совершенно очевидно, что, если мы посмотрим на природу символов под таким углом зрения, то сами собой отпадут вопросы: почему колесо (или любой другой объект реального мира) стало использоваться как символ неба? Что в реальном колесе (или любом другом реальном объекте) дает основание для его использования в качестве символа, выражающего то или иное глубинное содержание? И, соответственно, отпадет необходимость в пространных и малоубедительных версиях решения этих вопросов (недаром сколько специалистов, столько мнений).

Еще один пример. Автор пишет: “В доколумбовой Америке… были найдены древние макеты тележек и фигурки животных, поставленные на колеса”[clv]. Нет! И не фигурки животных, и не тележки, и не колеса. Это какие-то выражения сакральных идей, правда, скорее всего, производные, а не базисные, потому что в них соединены такие элементы, которые встречаются и как самостоятельные. Очевидно, автор и сам ощущает некоторую непрочность позиции, потому что дальше речь идет о найденных каменных колесах и доказывается, что это – сакральные символы, т.к. они не могли служить для передвижения: быстро перетерли бы деревянные крепления и/или развалились бы на неровных дорогах. Здесь и комментировать нечего: это отличный пример того, что сакральный символ, пусть и воплощенный в материале, – не то же, что его более поздний функциональный собрат.

То же и в отношении других символов. Например, графема, которая выглядит как несколько вертикальных палочек, соединенных общей горизонтальной линией. Ее называют “гребень” и считают символом дождя. Можно даже предложить основание, по которому гребешок мог начать использоваться в качестве такого символа. Ну, допустим, следующее: гребень используется как символ дождя потому, что при расчесывании длинных женских волос падающие движения руки сверху вниз напоминают падение струй воды во время дождя. И попробуйте опровергнуть такую реконструкцию!

А могу предложить другую: гребень – это символ мужской производительной силы. Мотивировка такая: волосы – это символ жизненной силы; женские – женской, мужские – мужской. Не случайно, когда Далила во сне отрезала волосы Самсону, он полностью лишился своей сверхъестественной силы, которая восстанавливалась по мере отрастания волос. О том, что женские волосы олицетворяют женскую силу, свидетельствует и то обстоятельство, что в традиционных культурах замужняя женщина (т.е. “имеющая хозяина”) не имеет права носить распущенные волосы: она должна их подобрать или спрятать под платок (женщина, имеющая мужа, не вправе демонстрировать свою женскую силу другим мужчинам). Это же является причиной того, почему в церкви женщина должна появляться с покрытой головой.

Акт расчесывания – это акт взаимопроникновения, соединения мужской (гребень) и женской (волосы) производительной силы. О том, что расчесывание волос женщиной – магический, символический акт, свидетельствует отношение к нему инквизиции. Известно, что в средние века, если люди становились свидетелями того, как женщина публично расчесывала свои волосы, а затем пошел дождь, вызвавший те или иные несчастья, ее считали ведьмой, акт расчесывания ею волос – ворожбой, а саму ее сжигали.

И таких реконструкций можно построить множество! Опровергнуть их очень сложно, потому что средством опровержения будет другая реконструкция, такая же искусственная и надуманная. Аргументом могло бы служить доказательство того, что в таком смысле этот символ нигде не употребляется. Но этого доказать невозможно, потому что всегда остается вероятность того, что не со всеми символами, не всех культур мы знакомы, не все интерпретации нам известны. А значит и аргументы подобного рода не проходят. Отсюда и произвольность умозаключений. Может в них есть рациональное зерно, а может нет. Узнать это практически нереально, т.к. вся почва символического анализа очень зыбкая: одному кажется одно, другому – другое, третьему – третье. Поскольку каждый аналитик – не только специалист, хорошо знающий культуру, но и просто умный человек, то и основания он предлагает вполне разумные. Все это приводит к сосуществованию огромного числа различных интерпретаций. Т.к. бороться с этим явлением оказывается невозможно, то нашлось и теоретическое обоснование разнобою мнений: все они (или почти все) верны, просто символы настолько многогранны и многоплановы, что могут обозначать самые разные вещи, и это нормально.

Символы действительно многогранны и многоплановы. Действительно могут обозначать разные вещи. Но проблема в том, что неверная изначальная установка (у объекта внешнего мира, который похож на символ, и символизируемой идеи должно быть нечто общее, что следует отыскать, а если не отыскивается, то придумать) приводит к тому, что все поле исследования замутняется произвольностью, которая не может быть снята ни на каком разумном основании. Соответственно, дискуссионный центр перемещается в плоскость вопроса: а верна ли данная конкретная интерпретация[clvi]?

Какой же выход? Достоверным знание о значении того или иного символа могло бы быть в том случае, если бы было получено в рамках традиции, изначально сохраняющей подлинный смысл символа. Т.е., чтобы данному конкретному человеку, как очередному носителю традиции, сообщили люди, которым это знание было в свое время передано их предками, что он обозначает то или иное содержание. Достоверным следует признать знание и того человека, который сумел пережить подлинное глубинное значение символа в собственном опыте (т.к. таким и был изначальный путь формирования символа). Иначе говоря, обоснованно утверждать, что тот или иной символ имеет то или иное содержание, можно тогда, когда или сам смог пережить это знание в результате развития в себе способности постижения глубинной реальности, или получил это знание от прямых наследников того, кто когда-то сумел получить такое знание.

В заключение хочу привести еще один пример анализа символического значения гребня, но уже на основе психологической интерпретации. В своем исследовании психологии волшебной сказки М.-Л. фон Франц пишет: “Назначение гребня – приводить волосы в порядок, а также скреплять их. Волосы являются источником магической силы, или мана. Считается, что завитки волос, сохраняемые в качестве памятного подарка, поддерживают связь одного человека с другим через время и расстояние. Обрезание волос и принесение их в жертву часто означает подчинение новому коллективному состоянию – включающему в себя отречение от старого и рождение заново. Прическа нередко является выражением культурного Weltanschauung[clvii]. В сказках примитивных народов порой рассказывается, что демонов, после того, как их схватили, расчесали гребнем и вычесали вшей, что подразумевает, что путаница, существующая в бессознательном, должна быть выправлена, все должно быть упорядочено и доведено до сознания. Благодаря такой смысловой нагрузке пациенту в начале анализа нередко снятся волосы, находящиеся в диком беспорядке. Гребень, таким образом, репрезентирует способность придавать нашим мыслям упорядоченность, ясность и осознанность”[clviii].

Как видим, такой тип анализа тоже предлагает некоторый вариант реконструкции значения. Однако сама реконструкция базируется на иной предпосылке: во-первых, на хорошем практическом знании контекста, в котором данный символ появляется в аналитической работе (т.е. в той сфере, с которой специалист сталкивается постоянно), и, во-вторых, – амплификация[clix] символа оказывается соотнесенной с внутренним чувством исследователя.

Для того чтобы пояснить, что имеется в виду, приведу соображения этого же автора о том, почему так сложна задача интерпретации символического языка, и чем полезно руководствоваться в ходе ее решения. “Любой архетипический образ являет собой центр в сплетении взаимосвязанных отношений, вокруг которого наращивается “паутина” взаимосвязей. С помощью интеллекта вы можете продолжать “плести” эти связи бесконечно долго, если на помощь к вам не придет функция чувства, которая подскажет, что относится к делу, а что можно опустить как имеющее к нему весьма отделанное отношение. Когда в вашем распоряжении две тысячи амплификаций, то вам необходимо осуществить выбор с помощью вашего чувства: какой мотив, на ваш взгляд, наиболее соответствует вашему предмету, а какой проливает ярче свет на контекст данной волшебной сказки. Эту задачу нельзя решить без помощи чувства, так как для этого не существует никакого интеллектуального правила. Если у вас собрано две тысячи волков для амплификации какой-то сказки, то я не уверена, что смогу предложить вам сформулированное интеллектуальное правило относительно того, какого волка цитировать, а какого следует поместить лишь в подстрочных примечаниях”[clx].

Все выше рассмотренное позволяет понять, что работа с символическим языком индивидуального бессознательного, также как с языком символов, выражающих общечеловеческое знание о природе процессов, происходящих на уровне действия универсальных сил, требует не только хорошей теоретической подготовки, но и серьезной внутренней работы.