Диффузный синестезический образ звуков

Теперь я постараюсь показать, что человек способен формировать диффузный синестезический образ звуков не зависимо от смысловой компоненты выражения.

Обычно мы этого не замечаем, т.к. восприятие речи (звучащей или письменной) в нормальных условиях происходит в темпе и слитно, причем основное внимание уделяется содержанию сообщения. Однако, как подметил еще Джемс, если мы многократно повторим или прочитаем одно и то же слово, то заметим, как изменится наше восприятие. Появится ощущение, что это слово нам не вполне знакомо, как будто оно то же, и в то же время какое-то странное. Это и будет означать, что на первый план выступил не содержательный (смысловой), а фонологический аспект.

Какой концентрации усилий требует распознавание и формирование речи,будет проще увидеть, если рассмотреть какую-либо нестандартную ситуацию. В частности, А.Р.Лурия в свое время описал случай, когда человек на войне получил проникающее ранение правой теменно-затылочной области головы[cxi]. В результате поражения он утратил способность свободного распознавания обращенной к нему речи и формулирования собственных мыслей. Мы имеем уникальную возможность узнать, как переживаются подобные затруднения, благодаря тому, что этот человек – Л.Засецкий, – обладая колоссальной силой волей и стремясь вернуться в нормальную жизнь, в течение двадцати пяти лет, по несколько строчек в день, мучительно подбирая слова, записывал историю своей болезни и борьбы с ней. Вот несколько выразительных примеров: “Иногда я начну говорить, застряну на каком-нибудь слове, никак не вспомню его за целый час и даже за весь день не смогу вспомнить нужное слово. И наоборот, когда мне говорит хотя бы мать: что-то сделать, что-то принести из сарая или, наоборот, отнести в сарай или еще что-нибудь сделать, сходить в магазин, на базар, – по-прежнему до меня не сразу доходит это, так как я долго думаю над одним словом (или двумя-тремя), забывая про другие слова”[cxii].

“Да, жизнь проходит как-то без меня. Я часто слушаю радио, слушаю какие-нибудь рассказы, или сказки, или пение, или музыку, и мне по старинке хочется все слушать по радио, слушать и вникать в суть дела, но, оказывается, не тут-то было. Я не успеваю понимать, что говорится, или не понимаю вовсе, или понимаю, что говорится по радио, но тут же на ходу забываю все совсем – такова моя сегодняшняя память…”[cxiii].

“Вот дома мне мать скажет хотя бы так: “Поди и сходи в наш сарай, слазь там в погреб, набери там из кадки соленых огурцов в тарелку, а кадку обратно прикрой кружком, а сверху положи камень…” Я не сразу понял, что мне мать сказала, я прошу повторить, что она сказала. Мать повторила свои слова. Теперь я услышал слова: “сарай”, “погреб”, “огурцы”, а все остальные слова я мигом забыл. Но и эти три слова – сарай, погреб, огурцы – я по раздельности и по очередности спешу осознать, что они значат. Наконец, я понял эти три слова (уж прошли минуты!), теперь мне надо спросить у матери, что она там просила сделать. Я оглянулся – матери нет дома. И вдруг она снова входит в квартиру, и я увидел, что она успела уже сходить в сарай, слазить в погреб и вот принесла огурцы вместо меня…

Мать мне говорит: “Нарежь-ка, сыночек, к обеду хлеба, огурчиков, ветчинки, принеси заодно сольцы, что помельче”. Я, конечно, прослушал, что мать мне сказала. Я прошу ее повторить. Она повторила сначала, о чем хотела просить. Я запомнил только два слова – “хлеб” да “ветчина”. Я думаю, вожусь над этими словами, наконец понял эти слова, я забыл, что мне еще говорила мать, стою нерешительно…”[cxiv].

Вот на самом деле как не просто контролировать смысловую компоненту сообщений, если что-то в привычном механизме соотнесения звучания слова и его смысла разлаживается. И концентрация внимания на фонологической составляющей выражений чрезвычайно затрудняет этот процесс.

Еще один интересный пример особенностей функционирования механизма распознавания речи был описан А.Р.Лурией. Много лет он изучал специфику восприятия, мышления и памяти уникального мнемониста С.В.Шерешевского. Этот человек мог воспроизводить длинные цепочки как осмысленных, так и лишенных смысла звукосочетаний, причем не только после их предъявления, но и спустя десятилетия, без предварительного предупреждения. При этом точность воспроизведения нисколько не страдала.

А.Р.Лурия, начавший свое исследование с попыток определить границы памяти этого человека, скоро отказался от этого намерения, убедившись, что она, практически, не ограничена не только по объему, но даже и по времени. Более того, он стал выяснять, способен ли Шерешевский забывать ранее воспринятое. Оказалось, что забывание действительно представляет для него серьезную проблему. Причем одной из специфических причин данного обстоятельства было то, что произносимое воспринималось Шерешевским во всем многообразии внутренних синестезических переживаний звуков. Это исследование дает массу интересного материала для понимания природы языка и мышления. Однако сейчас я хочу обратить внимание на те его аспекты, которые позволяют пролить некоторый свет на особенности переживания фонологической компоненты речи.

Итак, я уже отмечала, что в обычных условиях общения человек современной культуры все свое внимание концентрирует на содержательной стороне текста. При этом у него создается впечатление, что больше никакой другой информации из сообщенного он не извлекает. Однако это не так. В настоящее время широко известно, что невербальная составляющая коммуникации не менее важна, чем вербальная. В частности, сигналы, посылаемые партнеру позой говорящего, его мимикой, жестами, телодвижениями, зачастую, более информативны (и уж в любом случае, более правдивы), чем содержание речи. Чаще всего анализ этой информации осуществляется за пределами сознания[cxv]: у человека создается лишь более или менее отчетливое ощущение правдивости или лживости сообщения, дружелюбия или враждебности говорящего, того, пытаются ли оказать на него давление или говорят “просто так” и т.п.

Но есть неосознаваемая информация, связанная с вербальной компонентой общения. И это как раз диффузные синестезические образы, возникающие у человека вследствие переживания фонологической составляющей речи. Для того чтобы стало понятнее, что имеется в виду, я приведу несколько примеров, касающихся особенностей восприятия Шерешевского.

“Какой у вас желтый и рассыпчатый голос”, – сказал он как-то раз беседовавшему с ним Л.С.Выготскому. “А вот есть люди, которые разговаривают как-то многоголосо, которые отдают целой композицией, букетом… – говорил он позднее, – такой голос был у покойного С.М.Эйзенштейна, как будто какое-то пламя с жилками надвигалось на меня… Я начинаю интересоваться этим голосом – и уже не могу понять, что он говорит…”[cxvi].

“…Я узнаю не только по образам, а всегда по всему комплексу чувств, которые этот образ вызывает. Их трудно выразить – это не зрение, не слух… Это какие-то общие чувства… Я обычно чувствую и вкус, и вес слова – и мне уже делать нечего – оно само вспоминается… а описать трудно”[cxvii].

“…Я всегда испытываю такие ощущения… Сесть на трамвай. Я испытываю на зубах его лязг… Вот я подошел купить мороженое, чтобы сидеть, есть и не слышать этого лязга. Я подошел к мороженщице, спросил, что у нее есть.

“Пломбир!” Она ответила таким голосом, что целый ворох углей, черного шлака выскочил у нее изо рта, – и я уже не мог купить мороженое, потому что она так ответила… И вот еще: когда я ем, я плохо воспринимаю, когда читаю, вкус пищи глушит смысл…”.

“…Я выбираю блюда по звуку. Смешно сказать, что майонез – очень вкусно, но “з” портит вкус… “з” – несимпатичный звук…”.

“Вот что со мною было… Я прихожу в столовую… Мне говорят, хотите коржиков, а дают булочки… Нет, это не коржики… “Коржики” – “р” и “ж” – они такие твердые, хрустящие, колючие…”[cxviii].

Итак, как видим, способность ярко переживать фонологическую компоненту речи обеспечивает возможность легкого и прочного запоминания информации. Но она же оказывается серьезной помехой, когда цель иная – понять смысл сообщаемого. Вот как это описано у А.Р.Лурии: “Ш. чтает отрывок из текста. Каждое слово рождает у него образ. “Другие думают, а я ведь вижу!.. Начинается фраза – проявляются образы. Дальше – новые образы. И еще, и еще…” Мы уже говорили о том, что если отрывок читается быстро, – один образ набегает на другой, образы толпятся, сгруживаются, то как разобраться в этом хаосе образов?! А если отрывок читается медленно? И тут свои трудности. “…Мне дают фразу: “Н. стоял, прислонившись спиной к дереву…” Я вижу человека, одетого в темно-синий костюм, молодого, худощавого. Н. ведь такое изящное имя.. Он стоит у большой липы, и кругом трава, лес… “Н. внимательно рассматривает витрину магазина”. Вот тебе и на! Значит, это не лес и не сад, значит, он стоит на улице, – и все надо с самого начала переделывать!..” Усвоение смысла отрывка, получение информации, которое у нас всегда представляет собою процесс выделения существенного и отвлечения от несущественного и протекает свернуто, начинает представлять здесь мучительный процесс борьбы со всплывающими образами”[cxix].

Итак, человек формирует собственный внутренний полимодальный образ звуко в речи, хотя на первый взгляд кажется, что значением для него наделены только слова. Почему возникает такая иллюзия? Как отмечает А.П.Журавлев, “звуки встречаются в обычной речи с определенной частотностью. Носитель языка интуитивно правильно представляет себе эти нормальные частотности звуков и букв”[cxx]. И если в конкретном сообщении обычные параметры частотности соблюдаются, субъект просто не замечает того, что связано с фонологической компонентой информации. На мой взгляд, это подобно тому, как мы не замечаем прикосновения одежды к нашей коже, пока оно чем-нибудь специальным не обратит на себя внимания. Иначе говоря, мы замечаем изменение привычного положения вещей. Это адаптивно ценный механизм. Если бы его не было, наше сознание просто не справилось с колоссальным потоком импульсов, ежесекундно приходящих к нам извне и изнутри.

Тем не менее, если создаются специальные условия, в которых на первый план выступает задача отслеживания именно звуковой структуры сообщения (например, экспериментальные исследования), испытуемые не только осознают свои переживания, но и оценивают их в соответствии с предлагаемыми шкалами. Так, звуки “И”, “Ю” воспринимаются как “высокие”, “хорошие”. “Ы” – низкий, “плохой”. “М” – мягкий, медлительный, нейтральный. “Б” – звонкий, простой, краткий, “хороший”. “К” – глухой, диезный, краткий, “плохой”. “Р” – звонкий, простой, длительный, нейтральный. “У” – глухой, краткий, “плохой”[cxxi].

Среди суггестивных текстов массовое сознание различает две большие группы: заговоры (лечебные, благотворные заклинания) и наговоры (вредоносные заклинания). Анализ их фонетического значения показал, что доминирующим признаком и тех, и других является характеристика “яркий”. Из этого исследователи сделали вывод, что “на уровне общих признаков принципиальных различий между названными группами текстов не существует. Более заметные различия наблюдаются в составе наиболее частотных “звукобукв”. В наговорах и отсушках появляются звукобуквы Ж, Ш, Щ, С, “плохие” по фактору оценки и не превышающие нормальную частотность в других группах заговоров”[cxxii].

Коротко подытожим то, что удалось обосновать.

1. Несмотря на привычный для современного человека способ восприятия текстов (устных или письменных) с опорой на смысловую компоненту высказывания, сохраняется способность диффузного синестезического переживания фонологической составляющей сообщения. В результате возникают полимодальные образы, соответствующие звучанию выражения.

2. Человек способен не только воспринимать, но и воспроизводить звуковые сигналы с такой точностью, которая, хотя и не достаточна для того, чтобы считать имитоны точными копиями сигналов-прототипов, тем не менее, вполне удовлетворительна в ситуациях коммуникации.

3. Сигналы-имитоны воспроизводят именно существенные компоненты сигналов-прототипов, поскольку, как показали исследования, по целому ряду параметров они различаются. Если бы в числе различий оказались наиболее существенные параметры сигнала, вполне разумно предположить, что такой “усеченный вариант” не распознавался бы как имитация. Однако сами “источники прототипных сигналов” их очень хорошо распознают и на этой основе вполне адекватно ориентируются. Значит, человеку удается воспроизвести именно существенные параметры сигнала-прототипа.

Таким образом, как мне кажется, показано, что человек в процессе взаимодействия со средой способен вычленять наиболее информативно емкие компоненты звуковых сигналов и достаточно адекватно их воспроизводить. Именно это и служит основанием формирования звукоподражательных названий. Это как бы “голосовая” составляющая именования. Но кроме нее в имени представлена и синестезическая образная компонента – внутренне переживаемый человеком полимодальный образ звукосочетания-имени.

Если опираться на опыт буддийской традиции в понимании воспроизведения, то оно тем точнее, чем полнее идентификация человека с объектом подражания. Т.е. человеку надо вжиться в образ того, чей сигнал он воспроизводит, на какое-то время стать им, всесторонне прочувствовать его в себе, и тогда имитация получается максимально адекватной. Не случайно, когда мы наблюдаем за выступлениями наиболее успешных пародистов, то не только слышим голоса, похожие на тех, кого они пародируют, но и видим характерные позы, гримасы, ужимки. Имитаторы их воспроизводят не потому, что этим хотят увеличить сходство, а потому, что вживаются в образ пародируемого, на какое-то время становятся им самим, поэтому так органично демонстрируют его поведение, а не только речь.

И это еще один важный момент: чтобы “ говорить как другой”, надо стать другим, ощутить его в себе самом. Иначе говоря, звукоподражание (а тем самым и звукоподражательное именование) имеет в своей основе способность отождествления с другим, растворения в нем.

Итак, мы видим, что человек не только способен переживать звук в сложном комплексе внутренних ощущений, но и реально переживает его, хотя и не всегда осознает это. Что, возможно, и к лучшему. Актуализация связанных со звуком переживаний, скорее всего, происходит при превышении или понижении частотности появления звука в тексте по сравнению с нормальной частотностью. И даже если актуализирующиеся ощущения не осознаются субъектом, их комплекс, безусловно, влияет на восприятие сообщения в целом. Причем семантическая компонента сообщения может вступать в конфликт с фонологической. Иначе говоря, содержание текста может идти вразрез с тем, на что указывают звуки слов, выбранных для передачи сообщения. Понятно, почему это может происходить: содержательная составляющая языка находится под жестким контролем сознания и может преднамеренно использоваться для передачи заведомо ложной информации. А вот фонологическая – по вышеуказанным причинам – редко когда попадает в сферу осознания. А потому относительно свободна от контроля “эго”.

Date: 2015-09-03; view: 392; Нарушение авторских прав