IV. Ошибка в системе Маркса; ее происхождение и развитие

Начнем с вопроса, который нас сразу вводит в суть дела : каким путем Маркс пришел к основному теоретическому положению своего учения, а именно к положению, что всякая стоимость основана единственно и исключительно на овеществленном количестве труда?

Что это положение не является само собой разумеющейся аксиомой, совсем не нуждающейся поэтому в доказательстве, — это стоит вне всякого сомнения. Стоимость и усилие, как я уже однажды обосновал это в другом месте, вовсе не являются столь тесно связанными понятиями, чтобы с первого взгляда можно было понять, что усилие есть основа стоимости⁰⁸⁷. То, что я над какой-нибудь вещью помучился, это одно дело, но что вещь оценивается мучением — это совершенно другое дело, что оба факта не всегда идут рука об руку, столь хорошо подтверждается опытом, что в этом не может быть никакого сомнения. На это указывает любое из многочисленных безрезультатных усилий, которые ежедневно, в силу технической ли неопытности, или ошибочного расчета, или просто в силу несчастного случая, приводят к ничего не стоящему результату. Не в меньшей мере на это указывает также и любой из бесчисленных случаев, когда небольшое усилие оплачивается большой стоимостью^{088 , 089}.

Основное положение, в которое Маркс предлагает верить своим читателям, заключается в том, что меновая стоимость товаров — так как его анализ направлен только на нее, а не на потребительную стоимость — находит свое основание и меру в количествах труда, овеществленных в товарах.

Но как раз меновые стоимости, соответственно цене товаров, так же как и количества труда, которые необходимы для их воспроизводства, представляют собой выступающие наружу величины, которые в общем и целом вполне поддаются опытному определению. Как показывают рассуждения его третьего тома, ему хорошо известно, как обстоит дело с эмпирическими фактами, известно также, что они против его положения. Он знает, что цены товаров устанавливаются не в отношении овеществленного в них количества труда, но в соответствии с совокупной величиной издержек производства, включающих в себя еще и другие элементы. Поэтому от этой самой естественной проверки своего положения он уклонился, и, конечно, не случайно, а с полным сознанием, что на этом пути нельзя будет достигнуть благоприятных результатов для его тезиса.

Но для обоснования подобного рода положений имеется еще второй такой же вполне естественный вид доказательства, именно — психологический. А именно можно было путем соединения индукции и дедукции, весьма употребительного приема в нашей науке, исследовать те мотивы, которые управляют людьми, с одной стороны, при заключении меновых сделок и при установлении меновых цен, а с другой стороны — те мотивы, которые руководят ими при их совместной деятельности в производстве, и из характера этих мотивов можно было бы вывести заключение о типичном способе действия людей, причем, может быть, стала бы ясной взаимная связь между ценами, которые постоянно запрашиваются и даются, с количеством труда, необходимым для производства товаров.

Маркс находит еще у древнего Аристотеля мысль, что «обмен не может быть без равенства, равенство же не может быть без соизмеримости» ⁰⁹¹. К этой мысли он присоединяется. Он представляет себе обмен двух товаров в виде равенства, делает отсюда вывод, что в двух обмениваемых и посему приравниваемых вещах должно существовать «нечто общее одинаковой величины», и переходит затем к отысканию того общего, к которому должны быть «сведены» вещи, приравниваемые в качестве меновых стоимостей⁰⁹².

Я мог бы попутно заметить, что уже первое предположение, что в обмене двух вещей должно обнаружиться их «равенство», представляется мне не только чрезвычайно не новым, — что, впрочем, не играет большой роли, — но и весьма нереальным, или, выражаясь проще, неверным. Где господствует равенство и полное равновесие, там не может произойти никакой перемены в существующем до сих пор состоянии покоя. Если поэтому в случае обмена дело кончается тем, что товары меняют своих владельцев, то это скорее знак того, что имеет место какое-то неравенство или перевес, под влиянием которого и была вызвана перемена.

При поисках этого «общего», характеризующего меновую стоимость, Маркс применяет следующий прием. Он рассматривает различные свойства, которыми вообще обладают приравненные в обмене объекты, отделяет по методу исключения все те свойства, которые не выдерживают испытания, пока, наконец, не остается только одно свойство. Это свойство — быть продуктом труда — и должно быть искомым общим свойством.

Данный прием несколько странен, но сам по себе не является непригодным. Конечно, странно, когда к убеждению, что как раз данное свойство и является искомым свойством, приходят исключительно отрицательным путем, исходя из того, что все остальные свойства не являются этим искомым, одно же из них должно им быть, — вместо того чтобы намеченное характерное свойство подвергнуть положительной проверке, которая, конечно, и привела бы к одному из двух вышеупомянутых методов, преднамеренно избегаемых Марксом. Все же и этот метод также может вести к желанной цели, если только его употребляют с необходимой осторожностью и полнотой, т.е. если с тщательной заботливостью следят за тем, чтобы все сюда относящееся было действительно пропущено через сито логики и чтобы при этом не была допущена ошибка даже по отношению к какому-либо единственному члену, исключаемому путем такого просеивания. А как поступает Маркс?

Он заранее кладет в сито только те обмениваемые вещи, которые обладают как раз тем свойством, которое он хочет в конце концов отсеять в качестве «общего» свойства, а все вещи иного рода он оставляет в стороне. Он поступает подобно человеку, сильно желающему, чтобы из урны был вытащен белый шар, и который предусмотрительно способствует этому результату тем, что кладет в урну только белые шары. А именно — пределы своих поисков субстанции меновой стоимости он заранее ограничивает «товарами», причем это понятие, не определяя его точно, он употребляет во всяком случае в более узком смысле, чем понятие «благо» и, в противоположность дарам природы, ограничивает его продуктами труда. В самом деле: если обмен действительно означает уравнение, которое предполагает наличие чего-то «общего равной величины», то это общее нужно искать, и оно должно быть найдено для всех видов благ, вступающих в обмен не только у продуктов труда, но и у даров природы, каковы земля, лес на корню, сила воды, залежи угля, каменоломни, нефтяные поля, минеральные воды, золотые россыпи и т.п.⁰⁹³ При поисках общего, лежащего в основе меновой стоимости, исключать блага, обладающие меновой стоимостью и не являющиеся продуктами труда при данных условиях, это означает совершить смертный методологический грех.

Маркс остерегается также дать ясный отчет, почему он заранее исключил из исследования часть благ, имеющих меновую стоимость. Он и здесь, как это он делает часто, обходит в своем рассуждении с диалектической ловкостью щекотливые места, скользя, как угорь. Прежде всего он избегает привлечь внимание читателя к тому, что его понятие «товар» yже, чем понятие блага вообще, обладающего меновой стоимостью. Для дальнейшего ограничения исследования товарами он чрезвычайно искусно подготовливает естественную исходную точку в виде, на первый взгляд, совсем невинной общей фразы, поставленной в начале его книги, что «богатство обществ, в которых господствует капиталистический способ производства, представляется в виде огромного скопления товаров». Это положение совершенно ложно, если выражение «товар» понимать в том смысле, какой впоследствии вкладывает туда Маркс, а именно — в смысле продуктов труда. Ибо дары природы, включая сюда землю, представляют собой весьма значительную и ни в малейшей степени не безразличную часть национального богатства. Но неискушенный читатель легко проходит милю этой неточности, потому что он еще не знает, что Маркс позже придает этому выражению «товар» значительно более узкий смысл.

Но и в дальнейшем понятие товара не устанавливается точно. Напротив, в первых же абзацах первой главы идет речь то о «вещи», то о «потребительной стоимости», то о «благе» или «товаре», причем между последним и первым не проводится никакого резкого различия. «Полезность данной вещи, — говорится на с. 10, — делает ее потребительной стоимостью», «товарное тело является потребительной стоимостью или благом». На с. 11 мы читаем: «Меновая стоимость представляется как количественное соотношение, в котором потребительные стоимости одного рода обмениваются на потребительные стоимости другого рода». Следует обратить внимание на то, что сферой действия феномена меновой стоимости считается здесь еще прямо-таки потребительная стоимость, благо. После фразы «рассмотрим дело ближе», которая, конечно, не может свидетельствовать о каком-либо скачке к другой, более узкой области исследования, Маркс продолжает: «Известный товар (Waare), например 1 квартер пшеницы, в самых различных пропорциях обменивается на другие товары (Artikeln)». И «возьмем далее два товара» и т.д. В этом же самом абзаце даже повторяется еще раз выражение «вещь», и притом как раз в существенном для проблемы месте, что «в двух различных вещах (приравненных в обмене) существует нечто общее равной величины».

На с. 12 Маркс продолжает поиски «общего», но только для «меновой стоимости товаров», ни одним словом не обращая внимания на то, что он тем самым суживает поле исследования только частью благ, обладающих меновой стоимостью. И тотчас же на следующей странице, с. 13, он опять отбрасывает это ограничение, и вывод, только что полученный для более узкого круга товаров, он применяет к более широкому кругу потребительных стоимостей, или благ. «Потребительная стоимость, или благо, имеет стоимость лишь потому, что в ней овеществлен или материализован абстрактно человеческий труд». Если бы Маркс в решающем месте не ограничил исследования продуктами труда, но искал бы общее и в дарах природы, обладающих меновой стоимостью, то было бы очевидно, что труд не мог быть этим общим. Соверши он это ограничение явно и открыто, и он сам и его читатели неизбежно тогда столкнулись бы с этой грубой методической ошибкой. Они посмеялись бы над этим наивным фокусом, с помощью которого свойство быть продуктом труда удачно было извлечено как общее свойство известного круга вещей, после того как из их числа нарочно были исключены все вещи, не являющиеся продуктами труда, хотя как меновые стоимости и принадлежащие к этому кругу.

Но присмотримся далее. Благодаря только что продемонстированному фокусу Маркс достиг того, что труд вообще мог вступить в соперничество. Лишь благодаря искусственному ограничению круга вещей труд стал вообще одним «общим» для этого узкого круга свойств. Но наряду с ним может ведь идти речь и о других общих свойствах. Каким же образом устраняются эти соперники?

Это совершается благодаря двум дальнейшим звеньям рассуждений, из которых каждое состоит всего из нескольких слов, но в этих словах содержится одна из грубейших логических ошибок.

В первом звене Маркс исключает все «геометрические, физические, химические или какие-либо иные природные свойства товаров». Ибо «их телесные свойства подлежат здесь рассмотрению вообще лишь постольку, поскольку от них зависит полезность товаров, т. е. поскольку они делают товары потребительными стоимостями. Очевидно, с другой стороны, что меновая стоимость товаров отвлекается от их полезности». «В пределах менового отношения товаров каждая данная потребительная стоимость играет совершенно ту же роль, как и всякая другая, если только она имеется в надлежащей пропорции»⁰⁹⁵.

Почему же, спрошу я снова теперь, принцип стоимости не может так же хорошо заключаться в одном из этих общих свойств, а не в том свойстве, что они — продукты труда? Ведь в пользу последнего у Маркса не имеется даже следа положительного обоснования; он обосновывает это исключительно путем отрицания, а именно, что удачно подвергнутая отвлечению потребительная стоимость не является принципом меновой стоимости. Но разве это отрицательное обоснование не подходит в той же самой мере ко всем другим, Марксом не замеченным общим свойствам?

Более того. На той же самой странице, на которой Маркс отвлекается от влияния потребительной стоимости на меновую стоимость при помощи мотивировки, что одна потребительная стоимость имеет такое же значение, как и любая другая, если только она имеется в надлежащей пропорции, на той же самой странице Маркс говорит о продуктах труда следующее: «Однако и самый продукт труда приобретает у нас совершенно новый вид. В самом деле, раз мы отвлеклись от его потребительной стоимости, мы вместе с тем отвлеклись также от тех его материальных составных частей и форм, которые делают его потребительной стоимостью. Теперь это уже не стол, или дом, или пряжа, или какая-либо другая полезная вещь. Все чувственно воспринимаемые свойства погасли в нем. Равным образом, теперь это уже не продукт работы столяра, или плотника, или прядильщика, или вообще какого-либо иного определенного производительного труда. Вместе с полезным характером продукта труда исчезает и полезный характер представленных в нем работ, исчезают, следовательно, различные конкретные, определенные формы этих работ, последние не различаются более между собой, а сводятся все к одинаковому человеческому труду, «к абстрактно человеческому труду».

Прежде всего это были влияния авторитета. Великие авторитеты Смит и Рикардо учили тому же самому положению — по крайней мере тогда так думали. Конечно, они его столь же мало обосновывали, как и Маркс, и только постулировали, исходя из известных, общих, расплывчатых впечатлений. Напротив, там, где они правильно смотрели на вещи, и в тех областях, где нельзя было избежать этого верного подхода, они явным образом вступали с ним в противоречие. Для эмпирически развитого народного хозяйства Смит, точно так же как это делает и Маркс в своем третьем томе, учил о тяготении стоимостей и цен к уровню издержек, которые включают кроме труда еще и среднюю прибыль на капитал; Рикардо в знаменитом IV разделе «О стоимости» равным образом со всей ясностью и выразительностью указал, что наряду с непосредственным и посредственным⁰⁹⁸ трудом определяющее влияние на стоимость благ оказывают также величина капитала и продолжительность его вложения. А для того чтобы без явного противоречия иметь возможность предаваться излюбленной философской мечте о труде как об «истинном» источнике стоимости, они вынуждены были удалиться с ним в сказочную страну и в сказочные времена, где нет ни капиталистов, ни землевладельцев. Здесь можно было бы утверждать это без всяких возражений, так как никакая проверка невозможна. Эта проверка была невозможна опытным путем, так как для этого отсутствовал опыт, она была невозможна и с помощью научно-психологического анализа, так как они от такого анализа — подобно Марксу — уклонялись: они не обосновывали, они постулировали в качестве «естественного» состояния идиллию трудовой стоимости⁰⁹⁹.

Понятно, что в этом отношении он не мог просто опираться на классиков, так как они ничего не обосновывали. Но он, как мы знаем, не мог также ни апеллировать к опыту, ни пытаться дать хозяйственно-психологическое обоснование, так как эти пути явно привели бы его к положению прямо противоположному тому, что он доказывал. Поэтому он и обратился к логически-диалектической спекуляции, которая так соответствовала его умственному складу. Но здесь это означало: помоги чем можешь помочь. Он знал, что он хочет и что он должен вывести, и он до тех пор с поразительной ловкостью мастерил и подгонял покорные определения и посылки, пока заранее известный вывод действительно не выступил во внешне приличной форме силлогизма.

Возможно, что он при этом был так ослеплен своими собственными убеждениями, что совсем упустил из виду те логические и методологические нелепости, которые в этом случае необходимо должны были вкрасться; возможно, что он их замечал, но оправдывал их перед самим собой в качестве простых формальных вспомогательных средств, Но что я мог бы утверждать, так это то, что едва ли когда-нибудь такой могучий ум, каким был Маркс, давал бы образец столь тяжелой, столь постоянно и столь явно фальшивой логики, чем это сделал Маркс в систематическом обосновании своего основного положения.

Он расчленяет. В одном пункте несоответствие его тезиса с опытом вопиюще. К этому пункту он и обращается, хватая быка за рога. А именно, в соответствии со своим основным принципом, он учил, что стоимости различных товаров относятся как рабочее время, необходимое для их производства¹⁰⁰. Но даже поверхностному наблюдателю ясно, что это положение противоречит определенным фактам, что, например, дневной продукт скульптора, столяра-художника, скрипичного мастера, машиностроителя и т.п. имеет гораздо большую стоимость и, конечно, не равную стоимости дневного продукта простого ремесленника или фабричного рабочего, хотя в обоих случаях «овеществлено» одинаковое количество рабочего времени. Маркс сам начинает рассуждать об этих фактах при помощи мастерского диалектического приема. Он говорит о них в таком тоне, будто они не противоречат его основному принципу, но представляют собой лишь легкий вариант его, который, однако, умещается внутри правила и разве что требует некоторого объяснения и более точного определения последнего. Он именно разъясняет, что под трудом, в соответствии с его теоремой, следует понимать «затрату простой рабочей силы, которой в среднем располагает телесный организм каждого обыкновенного человека, не обладающего никакой специальной подготовкой» — другими словами — «простой средний труд»¹⁰¹. «Сложный труд», — продолжает он, — есть только возведенный в степень или, скорее, помноженный простой труд, так что меньшее количество сложного труда равняется большему количеству простого. Опыт показывает, что такое сведение сложного труда к простому совершается постоянно. Товар может быть продуктом самого сложного труда, но его стоимость делает его равным продукту простого труда и, следовательно, сама представляет лишь определенное количество простого труда. Различные пропорции, в которых различные виды труда сводятся к простому труду как к единице их меры, устанавливаются «общественным процессом за спиною производителей и потому кажутся последним установленными обычаем».

Факт, с которым мы имеем дело, состоит в том, что продукт одного дня или одного часа квалифицированного труда имеет большую стоимость, чем продукт одного дня или одного часа простого труда — например, дневной продукт скульптора по стоимости равен пятидневному продукту каменотеса. Маркс учил, что вещи, приравниваемые друг к другу в процессе обмена, должны содержать «нечто общее одинаковой величины» и этим общим должны быть труд и рабочее время. Труд ли вообще? Так заставляют предполагать первые, общие рассуждения Маркса до с. 13, но это было явно неверно, ибо пять дней труда, конечно, не являются «той же самой величиной», что и один день труда. Поэтому Маркс не говорит теперь уже более просто труд, но «простой труд»: общим должно быть, таким образом, содержание одинакового количества труда определенного рода, а именно—простого труда.

Но это, если взглянуть хладнокровно, еще менее верно, так как в продукте скульптора вообще не овеществлен никакой «простой труд», не говоря уже о простом труде в таком же количестве, как в пятидневном продукте каменотеса. Трезвая истина такова, что оба продукта овеществляют различные виды труда и в различном количестве, и это, как всякий непредубежденный читатель должен признать, является полнейшей противоположностью тому положению вещей, которого требует и которое должен утверждать Маркс, а именно, что они являются овеществлением труда одного и того же рода и в одинаковом количестве!

Правда, Маркс говорит: сложный труд «имеет такое же значение» (gilt), как умноженный простой труд, но «значить» это не то, что «быть», а теория идет ведь к сущности вещей. Конечно, люди могут считать в каком-либо отношении равными дневной труд скульптора и пятидневный труд каменотеса, так же как и приравнивать, например, одну козу пяти зайцам. Но если такое приравнивание не оправдывало бы статистиков, утверждающих с научной серьезностью, что будто бы в округе, в котором обитают 100 диких коз и 500 зайцев, имеется 1000 зайцев, то столь же мало может быть оправдано серьезное утверждение статистика цен или теоретика стоимости, что в дневном продукте скульптора будто бы овеществлено пять дней простого труда и что это является реальным основанием для приравнивания в процессе обмена этого продукта продукту пятидневного труда каменотеса.

Маркс делает попытку оправдать свой маневр со «сведением» сложного труда к простому, и притом как раз на основе опыта: «опыт показывает, что такое сведение сложного труда к простому совершается постоянно. Товар может быть продуктом самого сложного труда, но его стоимость делает его равным продукту простого труда и, следовательно, сама представляет лишь определенное количество простого труда».

Хорошо. Согласимся временно с этим и присмотримся лишь внимательнее, каким образом и на основании каких факторов должен быть определен масштаб этого привлекаемого Марксом эмпирически происходящего сведения. Здесь мы сталкиваемся с весьма естественным, но и весьма компрометирующим теорию Маркса явлением, а именно, что масштаб сведения определяется не чем иным, как самими фактическими меновыми отношениями. Отношение, в котором сложные виды труда в процессе образования стоимости их продуктов должны быть пересчитаны в простой труд, определяется или поддается определению не a priori из какого-либо свойства, внутренне присущего сложным видам труда, — это решает не что иное, как действительный результат, действительные меновые отношения. Маркс сам говорит это: «Его стоимость делает его равным продуктом простого труда», и он указывает на «общественный процесс», благодаря которому «различные пропорции, в которых различные виды труда сводятся к простому труду как к единице их меры, устанавливаются за спиной производителей», и что поэтому эти пропорции «кажутся установленными обычаем».

Что же означает при этих обстоятельствах указание на «стоимость» и на «общественный процесс» как на факторы, определяющие масштаб сведения? Оно представляет, оставляя в стороне все остальное, явный порочный круг в объяснении. Предметом, требующим объяснения, должны быть меновые отношения товаров, например, почему статуэтка, которая стоила одного дня труда скульптора, обменивается на воз щебня, который стоил пяти дней труда камнедробильщиков, а не на большее или меньшее количество щебня, которое стоило десяти или только трех днейтруда? Как это нам разъясняет Маркс? Меновое отношение таково, а не иное, потому что день труда скульптора должен быть сведен как раз к пяти дням простого труда. А почему он должен быть сведен как раз к пяти дням? Потому что опыт показывает, что так происходит сведение путем общественного процесса. А что это за общественный процесс? Тот самый, который должен быть объяснен, тот самый, при помощи которого продукт одного дня скульптора приравнивается по стоимости к продукту пяти дней обычного труда. Если бы этот продукт постоянно обменивался на продукт только трех дней простого труда, то Маркс точно так же предложил бы рассматривать этот масштаб сведения — 1:3 как соответствующий опыту и обосновывал бы на нем объяснение, почему статуэтка должна быть обменена как раз на продукт трех дней труда камнедробильщика, а не больше и не меньше. Одним словом, ясно, что таким путем мы ничего не можем узнать о подлинной причине, почему продукты различных видов труда обмениваются друг на друга в том или ином отношении, они обмениваются так потому, — говорит нам Маркс, хотя и несколько иными словами, — что они так обмениваются в действительности!

Замечу еще мимоходом, что эпигоны Маркса, может быть, сознавая только что изображенный порочный круг, сделали попытку поставить сведение сложного труда к простому на другой реальный базис. «Это не фикция, а факт, — говорит Грабский¹⁰³, — что час сложного труда содержит в себе большее число часов простого труда». Ибо нужно, чтобы быть последовательным, принимать в расчет также и тот труд, который был затрачен на усвоение искусства (Kunstfertigkeit). Я полагаю, что не следует тратить много слов, чтобы обнаружить полную несостоятельность и этого указания. Против того, чтобы к непосредственному труду прибавить соответствующую долю падающего на него труда по обучению, я ничего не могу возразить. Но очевидно, что из этой добавки труда только тогда можно было бы выводить различия между сложным и простым трудом, если бы добавочное количество труда по обучению соответствовало количественным различиям сложного и простого труда. В рассматриваемом, например, нами случае в одном часе труда скульптора действительно заключалось бы пять часов простого труда лишь тогда, если бы каждому одному часу работы соответствовали четыре часа обучения, или же, считая более крупными единицами, если бы из 50 лет, посвященных обучению и работе по своему призванию, скульптор должен был бы
40 лет обучаться, чтобы иметь возможность работать в течение 10 лет. Никто, однако, не станет утверждать, что такое или приблизительно такое соотношение имеет место в действительности.

С помощью точно такого же рода аргументации можно было бы выставить и утверждать то положение, что принцип и масштаб меновой стоимости заключаются в вещественном содержании товара, что товары обмениваются в отношении овеществленного в них количества вещества, 10 кг вещества, заключенных в одной товарной форме, обмениваются всегда на 10 кг вещества в другой товарной форме. Если бы против этого утверждения вполне естественно возразили, что это явно неверно, ибо, например, 10 кг золота обмениваются не на 10, но на 40 000 кг железа или на еще большее число килограммов угля, то мы возразили бы по примеру Маркса: при образовании стоимости дело идет о содержании общего среднего вещества. Последнее функционирует в качестве единицы меры. Качественные, красивые, ценные вещества «имеют значение (gelten) только как возведенное в степень, или, скорее, помноженное простое вещество, так что меньшее количество квалифицированного вещества равняется большему количеству простого вещества. Опыт показывает, что такое сведение совершается постоянно. Товар может быть сделан из самого изысканного вещества, но его стоимость делает его равным товарам из простого вещества и, следовательно, сама представляет лишь определенное количество простого вещества».

Я полагаю, что непредубежденный читатель легко узнает в приведенной аргументации оба ингредиента марксова рецепта: подмену понятия «быть» понятием «значить» и порочный круг в объяснении, который заключается в выведении масштаба сведения из фактических меновых отношений, которые как раз и нуждаются в объяснении!

Наряду с этим у него имеются еще и другие, менее бросающиеся в глаза несоответствия фактической действительности, а именно те, источником которых является влияние величины вложения капитала на определение фактической цены благ, несоответствия, которые, как выше было отмечено, подробно рассматривает Рикардо в IV отделе главы «О ценности». По отношению к этим несоответствиям Маркс применяет другую тактику. Некоторое время он совершенно их не замечает. Он игнорирует их на протяжении двух томов. Он абстрагируется от них в порядке предпосылки на протяжении всего первого и второго томов, как будто они не существуют. Во всем дальнейшем изложении своей теории стоимости, равно как и при развертывании своей теории прибавочной стоимости, он исходит из предположения, частью молчаливо допускаемого, частью ясно высказанного, что товары в действительности обмениваются по своим стоимостям, иначе говоря, в точном отношении овеществленного в них труда¹⁰⁴.

Также и это абстрагирование, взятое в виде предположения, связанного у него с чрезвычайно искусным диалектическим приемом. Именно: имеются некоторые фактические отклонения от теоретической нормы, от которых теоретик действительно может абстрагироваться: это — случайные и скоропреходящие колебания рыночных цен вокруг их постоянного нормального уровня. В тех случаях, когда он заявляет о своем намерении отвлечься от отклонений цен от стоимостей, Маркс не упускает из виду обратить внимание читателей на эти «случайные обстоятельства», от которых нужно «отвлечься», на «постоянные колебания рыночных цен», которых «повышения и понижения взаимно компенсируются» и которые «сами собой сводятся к средней цене как к своей внутренней норме» ¹⁰⁵. Такими указаниями он добивается одобрения читателей по поводу своего абстрагирования. Но что он при этом абстрагируется не просто от случайных колебаний, но также и от «отклонений» прочих, продолжительных, типичных, существование которых образует прямо-таки интегральную часть самой нормы, требующей объяснения, это остается скрытым для недостаточно внимательного читателя, и он, не догадываясь, проходит мимо методологического смертного греха автора.

Ведь это же методологический смертный грех, когда в научном исследовании игнорируется как раз то, что должно быть объяснено. Целью марксовой теории прибавочной стоимости является не что иное, как выдержанное в его духе объяснение прибыли на капитал. Но прибыль на капитал как раз и коренится в постоянных отклонениях товарных цен на суммы их трудовых издержек. Если поэтому игнорируются эти «отклонения», то тем самым игнорируется как раз главное, что должно быть объяснено. Да будет мне позволено повторить заключительные слова моей тогдашней критики: «Они (сторонники теории эксплуатации) устанавливают закон, что стоимость всех товаров основывается на воплощенном в них рабочем времени, чтобы вслед за тем все случаи образования стоимостей, которые с этим «законом» не гармонируют (как, например, разница между стоимостями, которая, как прибавочная стоимость, приходится на долю капиталистов) — объявить «противоречащими закону», «неестественными», «несправедливыми» и подлежащими уничтожению. Таким образом, они сперва игнорируют исключения, чтобы быть в состоянии объявить закон стоимости всеобщим законом. После того как они таким образом добились разными ухищрениями его всеобщности, они опять возвращаются к исключениям, чтобы на них положить клеймо нарушителей закона. Такого рода умозаключение нисколько не лучше умозаключения, что «все люди глупы», которое было бы выведено как «всеобщий закон» при игнорировании существования умных людей из того, что на свете есть много глупых людей, а затем потребовало бы исключения всех умных, «противоречащих закону»¹⁰⁷.

Благодаря своему маневру отвлечения Маркс, конечно, приобретает большое тактическое преимущество. Он устранил из своей системы мешавшую ему действительность «путем предположения» и избежал поэтому, пока была возможность придерживаться этого устранения, всякого столкновения с ней. Это было возможно по отношению к остальной, значительно большей части первого тома, всего второго, а также для первой четверти третьего тома. В средних звеньях марксовой системы поток логического развертывания и взаимной увязки действительно протекает с импонирующей законченностью и внутренней последовательностью. Маркс может здесь придерживаться правильной логики, потому что он заранее путем «предположения» привел факты в соответствие со своими идеями, а поэтому он и может остаться верным своим идеям, не вступая в противоречие с фактами, а где Маркс может придерживаться правильной логики, это у него получается мастерски. Эти средние части системы, при всей ложности ее исходного пункта, благодаря их исключительной внутренней последовательности навсегда обеспечивают за ее творцом славу первоклассного мыслителя. Читатели, преодолев бурное начало, в течение этого продолжительного движения средних частей, в сущности действительно безукоризненных по своей внутренней последовательности, начинают сживаться — что для практического влияния марксовой системы оказалось не менее кстати — с миром марксовых идей и начинают доверять ходу их развития: они действительно также превосходно вытекают одна из другой и прекрасно укладываются в одно целое. И вот Маркс предъявляет к этим укрепившимся в доверии читателям целый ряд притязаний весьма затруднительного свойства, которые он в конце концов вынужден выставить в третьем томе.

Как Маркс ни старается это отсрочить, он все же должен обратиться к фактам действительной жизни. Он должен в конце концов сознаться перед своими читателями, что товары — и притом постоянно и необходимо — в действительной жизни обмениваются не в отношении овеществленного в них рабочего времени, но частью выше, частью ниже этого соотношения, в зависимости от того, приходится ли на вложенный капитал меньшая или большая сумма средней прибыли, — короче, что наряду с рабочим временем координирующим основанием, определяющим меновое отношение товаров, является также и вложение капитала. Отсюда вытекают для Маркса две трудные задачи. Он должен, во-первых, попытаться оправдаться перед своими читателями в том, что он сначала и так долго учил, что труд является единственным определяющим основанием меновых отношений; и, во-вторых, он должен так теоретически истолковать факты, противоречащие его теории, чтобы это объяснение явно не совпадало бы целиком с его теорией трудовой стоимости, но чтобы, с другой стороны, оно ей все-таки не противоречило.

Маркс всячески старается отвести в своей системе возможно более подчиненное место конкуренции и действующим в ней силам. Он ее или совершенно не рассматривает, или по крайней мере старается, где только и как только это возможно, затушевать характер и степень ее влияния. Это обнаруживается в различных случаях самым поразительным образом.

И прежде всего это имеет место уже в выведении им своего закона трудовой стоимости. Всякий непредубежденный знает и видит, что то самое влияние, которое вообще оказывает затраченное количество труда на длительный уровень цен на благо, а это влияние, конечно, не столь исключительно, как об этом говорит закон стоимости Маркса, проявляется только посредством игры спроса и предложения или же посредством конкуренции. В отдельных случаях обмена или при монополии могут образоваться такие цены, которые не имеют никакого отношения к овеществленному рабочему времени (независимо также и от притязаний вложенного капитала). Маркс, естественно, знает это также. Однако с самого же начала при обосновании своего закона стоимости он об этом не упоминает. Если бы он это сделал, то нельзя было бы отделаться от дальнейшего вопроса и от исследования того, каким образом и посредством каких промежуточных звеньев среди всех тех мотивов и факторов, которые действуют под флагом конкуренции, именно рабочему времени должно достаться единственно решающее влияние на высоту цен. Неизбежный же при этом более полный анализ указанных мотивов, без сомнения, сильней выдвинул бы на передний план потребительную стоимость товаров, чем это имеет место у Маркса, многое показал бы в другом освещении, и вообще обнаружилось бы много такого, чему Маркс в своей системе не хотел придавать никакого значения.

Поэтому он молчаливо проскальзывает мимо того пункта, где при систематическом обстоятельном обосновании своего закона стоимости он должен был бы изложить промежуточную роль конкуренции. После он о ней вспоминает, но, судя по месту и по характеру этого упоминания, он вспоминает о ней не как о важном звене в теоретической системе, но в беглых случайных замечаниях, отмечая в двух словах факты, — одним словом как нечто, что более или менее понятно само по себе и для чего не требуется утруждать себя более глубоким обоснованием.

В наиболее сжатом виде Маркс регистрирует этот факт на с. 156 третьего тома, где он выдвигает следующие три условия обмена товаров по ценам, которые приблизительно соответствуют их «стоимостям», т.е. овеществленному рабочему времени:
1) чтобы обмен товаров «перестал быть чисто случайным или единичным явлением», 2) чтобы товары «производились с той и другой стороны в относительных количествах, приблизительно соответствующих взаимной потребности в них, что устанавливается взаимным опытом, получаемым при сбыте, и таким образом с течением времени развивается как результат самого обмена» и 3) «чтобы никакая естественная или искусственная монополия не давала возможности сторонам, совершающим сделку, продавать выше стоимости или не вынуждала уступать ниже ее». Следовательно, в качестве условий того, чтобы его закон стоимости вообще мог проявить свое действие, Маркс требует оживленной двусторонней конкуренции, достаточно продолжительной для того, чтобы приспособить производство к обнаружившемуся на опыте сбыту или же к потребностям покупателей. Это место мы должны хорошенько запомнить.

Более точного обоснования здесь не дается. Напротив, немного дальше и как раз посредине тех рассуждений, где Маркс еще относительно весьма подробно и точно говорит о конкуренции, о ее двух «сторонах» — спросе и предложении — и их отношении к образованию цен, он категорически отклоняет «более глубокий анализ этих обеих общественных движущих сил», как «сюда не относящийся»!¹¹⁰

Более того! Чтобы еще более умалить значение предложения и спроса для теоретической системы и, возможно также, чтобы оправдать свое пренебрежение к этим факторам, Маркс придумал собственную замечательную теорию, которой он касался еще ранее в случайных замечаниях и которую он развивает на с. 169—170 третьего тома. Он исходит из того, что если один из двух факторов перевешивает второй, например, спрос перевешивает предложение или наоборот, то образуются ненормальные рыночные цены, отклоняющиеся от «рыночной стоимости» — «центра колебаний для этих рыночных цен»; напротив, для того чтобы товары продавались по этой своей нормальной рыночной стоимости, спрос и предложение должны покрывать друг друга. К этому он присоединяет следующую замечательную аргументацию: «Если предложение и спрос пок рывают друг друга, то они перестают действовать... Если две силы, равные по величине, действуют в противоположных направлениях, то они взаимно уничтожаются, вовсе не действуют вовне, и явления, возникающие при этом условии, должны быть объяснены как-нибудь иначе, а не действием этих двух сил. Раз спрос и предложение взаимоуничтожаются, они перестают объяснять что бы то ни было, не воздействуют более на рыночную стоимость и оставляют нас в полном неведении относительно того, почему рыночная стоимость выражается именно в этой сумме денег, а не в какой-либо иной». Из отношения спроса и предложения могут быть поэтому объяснены лишь «отклонения от рыночной стоимости», которые вызываются перевесом одной силы над другой, но отнюдь не высота самой рыночной стоимости.

Ясно само собой, что эта редкостная теория Маркса хорошо подходит к его системе. Если длительный уровень цен не может быть объяснен соотношением между спросом и предложением, то совершенно в порядке вещей, что Маркс в своем обосновании не обращался более к этим несущественным факторам и без обиняков ввел в свою систему тот самый фактор, который, по его мнению, один только оказывает реальное влияние на величину стоимости, а именно — труд.

Не менее очевидно, полагаю я, что эта удивительная теория совершенно ложна. Как это часто имеет место у Маркса, ее аргументация основывается на простой игре слов.

Совершенно верно, что при продаже товара по его нормальной рыночной стоимости спрос и предложение должны в известном смысле покрывать друг друга, т.е. что при данной цене товаров их действительно требуется столько, сколько и предложено. Но это верно не только при продаже по нормальной рыночной стоимости, но и при любой, также и отклоняющейся от нее, ненормальной рыночной цене. Далее, всякому, а также и Марксу прекрасно известно, что предложение и спрос представляют собой эластичные величины. Помимо фактического, осуществляющегося в обмене спроса и предложения всегда имеется также еще и «выключенные» спрос и предложение, а именно то множество лиц, которые также желают иметь товары для удовлетворения своих потребностей, но которые не хотят или не могут дать цену, предложенную их более сильными конкурентами, а также и те лица, которые равным образом готовы доставить спрашиваемые товары, однако только по ценам более высоким, чем существующие в данное время на рынке; фраза же, что спрос и предложение «покрываются», относится не ко всему спросу и предложению, но только к его достигшей успеха части. Наконец, также известно, что задачей механики рынка и является как раз выделение этой осуществляющейся части из совокупного спроса и предложения и что процесс ценообразования является самым существенным средством этого выделения.

Невозможно, чтобы было куплено больше товаров, чем продано. Поэтому с обеих сторон может достигнуть успеха лишь одинаковое число претендентов (соотносительно — претендентов на одинаковое количество товаров). Отбор этого равного числа и достигается лишь благодаря тому, что цена автоматически достигает такой высоты, в силу которой лишнее на обеих сторонах исключаются; цена одновременно слишком высока для лишних претендентов на покупку и слишком низка для лишнего числа желающих продать. В определении этой высоты цены принимают участие не только достигшие уже успеха, но также и исключенные соискатели¹¹¹, и уже поэтому неправильно из этого равенства части спроса и предложения, завершающейся в сделке, заключать о полном прекращении всякого слияния спроса и предложения вообще.

Но это неправильно еще и по другой причине. Если мы даже предположим, что при ценообразовании речь идет только о той количественно находящейся в равновесии части спроса и предложения, которая осуществилась в сделке, то совершенно ложным и ненаучным является предположение, что две силы, находящиеся в равновесии, поэтому «перестают действовать». Наоборот, их действием и является достигнутое состояние равновесия, и если речь идет об объяснении этого состояния равновесия со всеми его отличиями, к которым прежде всего относится высота уровня, при котором установилось равновесие, то это равновесие не может быть объяснено, как думает Маркс, только «как-нибудь иначе, а не действием обеих сил», — оно только и может быть действием сил, находящихся в равновесии. Это абстрактное положение, впрочем, лучше всего может быть разъяснено на практическом примере.

Но как выглядело бы дело с точки зрения круга идей Маркса? При достигнутой высоте подъема плотность воздушного шара и плотность окружающего воздуха находятся в равновесии. Они «перестают поэтому действовать», «они перестают что-либо объяснять», они «не действуют на высоту подъема», и если мы поэтому хотим объяснить последнюю, то должны ее «объяснить как-нибудь иначе, а не действием обеих сил». Но чем же?

Еще пример. Если десятичные весы при взвешивании тела показывают 50 кг, как может быть объяснено это положение весов? Не отношением тяжести взвешиваемого тела, с одной стороны, и гири, служащей для взвешивания — с другой, так как при данном положении весов обе силы находятся в равновесии, поэтому перестают действовать и, исходя из их отношения, нельзя ничего объяснить, нельзя объяснить также и положение весов!

Я думаю, что ошибка достаточно очевидна; не менее очевидно и то, что ошибка подобного рода лежит в основе тех рассуждений, при помощи которых Маркс устраняет влияние предложения и спроса на высоту длительного уровня цен. Впрочем, чтобы не возникло какого-либо недоразумения, заявляю: я далек от того мнения, что ссылка на формулу спроса и предложения содержит в себе полное и удовлетворительное объяснение длительного уровня цен. Но для такого более глубоко идущего объяснения необходимым промежуточным звеном и является это отвергнутое Марксом влияние отношения спроса и предложения на процесс образования цен. Объяснения следует искать не вне этого влияния, путь к нему идет через них.

Вернемся опять к нашей нити исследования. Мы видели уже на различных примерах, в какой степени Маркс стремится отодвинуть в своей системе на задний план влияние спроса и предложения. Но теперь, при этом замечательном повороте, который проделывает его система после первой четверти третьего тома, перед ним встает задача объяснить, почему же длительный уровень цен товаров тяготеет не к количествам овеществленного труда, но к отклоняющимся от них «ценам производства».

Той силой, которая осуществляет это, он считает конкуренцию. Конкуренция уравнивает первоначально различные нормы прибыли в различных отраслях производства в зависимости от различного органического состава капитала в одну общую среднюю норму прибыли и в связи с этим цены, взятые за продолжительный срок, должны тяготеть к ценам производства, приносящим одинаковую среднюю прибыль.

Во-первых, ясно, что ссылка на конкуренцию по существу не означает ничего иного, как ссылку на действие спроса и предложения. И в том самом, приведенном нами выше, месте, в котором Маркс наиболее связно изображает процесс уравнения норм прибыли посредством конкуренции капиталов¹¹², он так же и совершенно недвусмысленно допускает, что этот процесс совершается при «таком соотношении между спросом и предложением, что в различных сферах производства создается одна и та же средняя прибыль, и благодаря этому стоимости превращаются в цены производства».

Во-вторых, устанавливается, что в этом процессе речь идет не о простых колебаниях вокруг центра тяготения, соответствующего теории стоимости первых двух томов, т.е. вокруг овеществленного рабочего времени, но о решительном отходе цен к другому, устойчивому центру тяготения, а именно — к цене производства.

И тотчас же встает вопрос за вопросом. Если, по Марксу, отношение между спросом и предложением вообще не может оказывать никакого влияния на устойчивый уровень цен, то как может «конкуренция», которая тождественна с этим отношением, быть той силой, которая передвигает устойчивый уровень цены с уровня «стоимости» к отклоняющемуся от него уровню цены производства?

Не прорывается ли в этом вынужденном и не согласном с теорией обращении к конкуренции, как deus ex machina¹¹³, которая отводит устойчивые цены от соответствующего этой теории центра тяготения, т.е. овеществленного количества труда, к иному центру тяготения, невольное признание того, что «общественные движущие силы», которые управляют действительной жизнью, заключают в себе и приводят в действие такие элементарные определяющие основания меновых отношений, которые не сводятся к рабочему времени, и не является ли просто несовершенным, не соответствующим фактам первоначальный теоретический анализ, считавший исключительно рабочее время основой меновых отношений?

И далее. Сам Маркс нам сказал, — мы это место хорошо запомнили¹¹⁴, — что товары лишь тогда обмениваются приблизительно по своим стоимостям, когда имеется оживленная конкуренция, следовательно, он охарактеризовал тогда конкуренцию как фактор, который имеет тенденцию приближать цены товаров к их «стоимостям». А теперь мы узнаем, что конкуренция является силой, которая, напротив, отклоняет цены товаров от их стоимостей и приводит их к ценам производства!

Возможно ли какое-либо примирение этих высказываний, которые еще к тому же находятся в одной и той же главе, а именно в десятой главе третьего тома, по всей вероятности обреченной на роковую известность? И разве он не утверждает во всем своем произведении, что отношения нашего современного общества мы должны рассматривать и оценивать в свете его трудовой теории? Если же мы зададимся вопросом, где же в современном обществе, согласно его собственным словам, следует искать ту область, где действует его закон стоимости, то наши поиски ни к чему не приведут: или отсутствует всякая конкуренция, и тогда товары вообще обмениваются не по их стоимости¹¹⁵, или же конкуренция проявляет свое действие; тогда они уже обмениваются не по своим стоимостям, а по ценам производства¹¹⁶. Так одно противоречие нагромождается на другое в этой зловещей десятой главе. Я не хочу увеличивать и без того сильно разросшееся исследование перечислением еще всех тех менее значительных противоречий и неточностей, которыми кишит эта глава. Я полагаю, что всякий, кто беспристрастно прочтет эту главу, испытает ощущение, что она не удалась. Вместо самого строгого, выразительного и осторожного изложения, вместо железной логики, к которым мы так привыкли при чтении блестящих частей труда Маркса, здесь мы находим неуверенность и какую-то скачкообразность не только в аргументации, но даже и в употреблении технических терминов. Как поразительна, например, постоянно меняющаяся трактовка спроса и предложения, которые рассматриваются то как эластичные величины с различиями по степени напряженности, что совершенно правильно, то вслед же за этим как простые количества, — следуя наихудшему примеру давно преодоленной «вульгарной экономии»; или как неудовлетворительно и мало последовательно изложение, посвященное факторам, определяющим рыночную стоимость, когда различные части товаров, выбрасываемых на рынок, производятся при неодинаковых условиях производства и т.п.

Причина этого явления кроется не только в том, что эта глава написана стареющим Марксом, ибо и в более позднее время написанных частях неоднократно встречается великолепное изложение. Эта же неудачная глава, на содержание которой уже в первом томе встречаются темные намеки¹¹⁷, несомненно была уже ранее задумана им. Однако Маркс пишет здесь путано и неопределенно потому, что он не мог писать ясно и определенно, не вступая с собой в противоречие и не опровергая самого себя. Если бы он здесь взял за исходный пункт наблюдаемые в действительной жизни меновые отношения, осветил бы их с той же серьезностью и основательностью, с какой провел на протяжении двух томов до крайних логических выводов свою гипотезу о трудовой стоимости, если бы он здесь дал понятию «конкуренции» научное содержание путем тщательного хозяйственно-психологического анализа «движущих сил», проявляющих свое действие под собирательным названием «конкуренции», если бы он здесь не успокаивался и не останавливался до тех пор, пока не было бы выяснено любое промежуточное звено, пока любой вывод не был бы доведен до своего логического конца и пока какое-либо отношение представлялось еще темным или полным противоречий, а в таком более глубоком исследовании или разъяснения нуждается почти каждое слово его десятой главы в нынешнем виде, тогда он был бы вынужден шаг за шагом идти к построению совершенно иной по своему содержанию системы и нельзя было бы избегнуть явного противоречия и опровержения основных положений его первоначальной системы. Избегнуть этого удалось только благодаря приукрашиванию, расплывчатости и темноте — это должен был чувствовать Маркс, если не сознательно, то инстинктивно, когда он прямо отклонял «более глубокий анализ общественных движущих сил».

И в этом, я полагаю, и заключается альфа и омега всех марксовых заблуждений, противоречий и неясностей. Его система не находится ни в какой основательной, тесной связи с фактами. Не путем здоровой эмпирии, не путем основательного хозяйственно-психологического анализа Маркс вывел из фактов основы своей системы, он строит ее на такой непрочной основе, как натянутая диалектика. В этом тот большой грех, который Маркс кладет в колыбель своей системы. Из него с необходимостью вытекают все остальные. Система организована в одном направлении, факты текут в другом направлении, то тут, то там сталкиваясь с нею. Здесь первородный грех порождает все время новые грехи. Но столкновение не должно быть очевидным: поэтому приходится облекать вопрос темнотою или расплывчатостью или изворачиваться диалектическими фокусами, подобно тому, как он делает это вначале и, конечно, когда все это не помогает, приводится противоречить самому себе. Под этим знаком и стоит десятая глава третьего тома Маркса: она приносит настолько запоздавшую плохую жатву, которая должна была произрасти из плохого посева.

Своеобразное теоретическое творчество представляло собой в высшей степени искусно задуманный, с бесчисленными этажами мыслей, возведенными при помощи сказочной силы к комбинированию, удерживаемый при помощи достойной всякого удивления силы мысли, но — карточный дом.