Любовь и приятие. Счастье и благополучие детей зависят от степени любви и поддержки, которые они от нас получают

Счастье и благополучие детей зависят от степени любви и поддержки, которые они от нас получают. Мы обязаны быть на стороне ребенка. А это значит: давать ему свою любовь, но не собственническую и не сентиментальную. Следует вести себя по отношению к ребенку так, чтобы он чувствовал: вы любите и одобряете его. Это возможно. Я знаю множество родителей, принявших сторону своих детей, ничего не требующих взамен и в результате получающих очень многое. Они понимают, что дети — это не маленькие взрослые. Когда десятилетний сын пишет домой: «Дорогая мамочка! Пожалуйста, пришли мне десять шиллингов. Надеюсь, что у вас все хорошо, привет папе», — родители улыбаются, понимая, что именно такими словами изъясняется десятилетний ребенок, если он искренен и не боится быть откровенным. Родители другого типа, неправильные, вздыхают над подобным письмом и думают: эгоистичное создание, вечно чего-то просит.

Правильные родители моих учеников никогда не спрашивают у меня, как дела у их детей, они все видят сами. Неправильные без конца засыпают меня нетерпеливыми вопросами: «Он уже научился читать? Когда, наконец, он станет аккуратным? Она хоть когда-нибудь ходит на уроки?»

Все упирается в веру в ребенка. У некоторых она есть, у большинства — нет. И если у вас нет такой веры, дети это чувствуют. Они чувствуют, что ваша любовь не слишком глубока, потому что иначе вы доверяли бы им больше. Если вы принимаете детей, вы можете говорить с ними о чем угодно и обо всем, потому что сам факт приятия снимает большинство запретов.

Однако встает вопрос: возможно ли принимать детей, не принимая самих себя? Если вы не осознаете себя, то вообще не можете принимать себя или не принимать; иначе говоря, чем глубже вы понимаете себя и свои мотивы, тем более вероятно, что вы сумеете себя принять.

Я искренне надеюсь, что более глубокое знание себя и природы ребенка поможет родителям уберечь своих детей от неврозов. Я повторяю: родители разрушают жизнь своих детей, навязывая им устаревшие представления, манеры, нравственные правила. Они приносят ребенка в жертву прошлому. Сказанное особенно справедливо в отношении тех родителей, которые авторитарно навязывают своим детям религию — точно так же, как когда-то ее навязали им.

Мне хорошо известно, как трудно отрекаться от того, что казалось нам важным, но только через отречение мы приходим к жизни, к прогрессу, к счастью. Родители обязаны отрекаться. Им необходимо отвергнуть ненависть, прячущуюся под личиной авторитета и критики. Они должны отречься от нетерпимости, которая порождена страхом. Им придется отречься от старой морали и расхожих истин.

Проще говоря, родитель должен стать личностью. Он обязан знать, на чем он стоит. Это нелегко, потому что человек в мире не один, он сложным образом сочетает в себе ценности всех людей, которых ког- да-либо встречал. Родители действуют как бы от имени собственных родителей, потому что каждый мужчина несет в себе своего отца и каждая женщина — свою мать. И именно навязывание этой жесткой власти вскармливает ненависть, тем самым создавая трудных детей. Все это прямо противоположно тому, что позволяет принимать ребенка, одобрять и поддерживать его.

Сколько раз я слышал от девочек: «Что бы я ни делала, мама никогда не бывает довольна. У нее все получается лучше, чем у меня, и она просто свирепеет, когда я ошибаюсь в шитье или вязании».

Обучение нужно детям гораздо меньше, чем любовь и понимание. Чтобы быть естественным образом хорошими, им нужны поддержка и свобода. И только сильный и любящий родитель способен дать ребенку свободу быть хорошим.

Мир страдает, мягко говоря, от избытка осуждения, а в действительности — от избытка ненависти. Именно ненависть, накопленная родителями, делает ребенка трудным, точно так же, как ненависть, разлитая в обществе, создает проблему правонарушителей. Спасение — в любви, но беда в том, что никого нельзя принудить любить.

Родители трудного ребенка должны сесть и задать себе такие вопросы: поддерживал ли я по-настоящему моего ребенка? Доверял ли ему? Проявлял ли я понимание?Я не теоретизирую. Я знаю, что трудный ребенок может прийти в мою школу и стать нормальным и счастливым, а также что основные ингредиенты процесса лечения — проявления приятия, доверия, понимания.

Нормальному ребенку поддержка необходима не меньше, чем трудному. Вот единственное указание, которому обязан следовать каждый родитель и педагог: «Ты должен быть на стороне ребенка». Именно подчинение этому указанию и делает Саммерхилл успешной школой, потому что мы самым определенным образом стоим на стороне ребенка и ребенок пусть неосознанно, но понимает это.

Я вовсе не хочу сказать, что мы все — ангелы. Случается, что мы, взрослые, устраиваем скандалы. Если бы я красил дверь, а Роберт пришел и бросил глиной в свежую краску, то я в сердцах наорал бы на него и выругался, потому что он с нами уже очень давно и не имеет никакого значения, какие именно слова вырвутся у меня. Но, предположим, Роберт только что перешел к нам из школы, полной ненависти, и бросание грязью — попытка бороться с властью, с авторитарностью. В этом случае я бы присоединился к нему и мы вместе с ним бросали бы глину, потому что его спасение важнее, чем свежевыкрашенная дверь. Я знаю, что я должен оставаться на его стороне, пока Роберт не изживет свою ненависть, чтобы он смог опять стать доступным для нормального общения. Это нелегко. Однажды я стоял и смотрел, как мальчишка уродует мой драгоценный токарный станок. Я знал, попробуй я запротестовать, мальчик немедленно идентифицирует меня со своим строгим отцом, который всегда угрожал отлупить его, если

Роберт тронет его инструменты. Странно, но вы можете оставаться на стороне ребенка, даже позволяя себе время от времени обругать его. Если вы на стороне ребенка, он это понимает. Мелкие несогласия, которые иногда возникают у вас по поводу картофельной грядки или поцарапанного инструмента, не затрагивают основу отношений. Если вы не тащите во взаимодействие с ребенком свой авторитет и нравственные правила, ребенок чувствует, что вы на его стороне. В прежней жизни ребенка авторитет и мораль были чем-то вроде полицейского, который всегда ограничивал его действия.

Когда восьмилетняя девочка, проходя мимо меня, говорит: «Нилл — дурацкий дурак», я знаю, что ее слова — негативистский способ выразить любовь, сообщить мне, что у нее все хорошо. Дети не так сильно любят, как сильно хотят быть любимыми. Для всякого ребенка одобрение взрослого означает любовь, а неодобрение — ненависть. В Саммерхилле отношение детей к персоналу, к другим сотрудникам — точно такое же, как и ко мне. Дети чувствуют, что персонал — на их стороне. Всегда.

Я уже говорил об искренности свободных детей. Эта искренность — результат того, что их принимают. У них нет никаких искусственных стандартов поведения, которым они должны соответствовать. У них нет ни искусственных стандартов, ни каких-либо ограничивающих табу, ни необходимости жить во лжи.

Новые ученики, приходящие из школ, где они должны были подчиняться авторитетам, обращаясь ко мне, говорят «мистер». И только обнаружив, что я — никакая не власть, они отбрасывают этого «мистера» и зовут меня просто «Нилл». Дети никогда не стремятся добиться моего личного одобрения — только одобрения всего школьного сообщества. Но в дни моего директорства в сельской школе в Шотландии всякий ребенок с радостью задержался бы после уроков, чтобы помочь мне прибраться в классе или выставить за дверь ежа, добиваясь — неискренне — моего одобрения, поскольку я был начальником. Ни один ребенок в Саммерхилле никогда не сделает ничего, чтобы добиться моего личного одобрения, хотя некоторые посетители могли бы прийти к иному выводу, наблюдая, как отдельные мальчики и девочки помогают мне пропалывать грядки. Мотивы их действий не имеют никакого отношения ко мне лично. В этом конкретном случае дети занимались прополкой потому, что постановление общего собрания, принятое самими учениками, предписывало всем, кто старше 12 лет, отрабатывать каждую неделю 2 часа на огороде. Позднее это правило было отменено.

В любом обществе, однако, существует естественное желание одобрения. Преступник — это тот, кто утратил желание получить одобрение со стороны большей части общества, или, точнее, преступник — это тот, кого вынудили сменить желание одобрения на его противоположность, на презрение к обществу. Преступник — всегда первостатейный эгоист: дайте мне быстро обогатиться, и к черту ваше общество. Тюремное заключение только укрепляет его эгоизм. Тюремный срок просто делает преступника волком-одиночкой, плюющим и на себя самого, и на скверное общество, которое его наказывает. Наказание и тюремное заключение не могут изменить преступника, потому что для него они лишь доказательство ненависти общества к нему. Общество таким образом уничтожает для преступника всякую возможность стать его, общества, нормальным членом и снискать одобрение других. Эта неправедная, негуманная тюремная система не приносит никакой пользы, потому что не затрагивает в заключенном ничего психологически значимого.

Таким образом, я утверждаю, что важнейшая составляющая всякой исправительной школы — возможность общественного признания. До тех пор пока мальчики должны приветствовать надсмотрщиков, стоять в военном строю и вскакивать при появлении директора, настоящей свободы нет, а следовательно, нет и возможности общественного признания. Гомер Лейн[29]обнаружил, что, когда в «Маленькое содружество» приходил новый мальчик, он обычно использовал ту же технику, что и прежде у себя в трущобах, чтобы добиться признания у своих новых товарищей. Он хвастался своими неблаговидными поступками, ловкими кражами из магазинов и шустрыми побегами от полицейских. Обнаружив, что его хвастовство обращено к ребятам, переросшим такую форму искания общественного одобрения, новичок оказывался в затруднительном положении. Часто он презрительно отвергал новых товарищей как маменькиных сынков. Но постепенно естественное стремление к признанию заставляло его все же искать одобрения нового окружения. И без всякого индивидуального психоанализа со стороны Лейна он приспосабливался к своим новым товарищам. Обычно уже через несколько месяцев он был вполне социально адаптирован.

* * *

Давайте теперь взглянем на обычного, симпатичного, приветливого отца семейства, который каждый вечер возвращается домой пятичасовой электричкой.

Я тебя знаю, Джон Браун. Я знаю, что ты хочешь любить своих детей и быть любимым ими в ответ. Я знаю, что, когда твой пятилетний сын просыпается в 2 часа ночи и упорно вопит без всякой видимой причины, ты в этот момент не чувствуешь к нему особой любви. Не сомневайся, у него есть какая-то причина для плача, хотя тебе и не удается ее сразу обнаружить. Если ты рассердился, попробуй не показывать этого. Мужской голос пугает ребенка гораздо сильнее, чем женский, и невозможно знать, какие страхи закрепятся у ребенка на всю жизнь из-за того, что не вовремя прозвучал громкий сердитый голос.

«Не берите ребенка к себе в постель», — говорится в сборнике инструкций для родителей. Забудьте об этом. Дайте малышу столько объятий и тисканья, сколько можете.

Не используйте своих детей как средство для похвальбы, причем равно избегайте восхвалений и обвинений. Не следует хвалить ребенка в его присутствии. «О, да, Мэри очень хорошо продвигается. На прошлой неделе она была первой в своем классе. Такая умница!» Это не значит, что вы вообще никогда не должны хвалить своего ребенка. Очень хорошо сказать: «Ты сделал замечательного змея», но хвалить сына только для того, чтобы произвести впечатление на гостей, — неправильно. Юные гусята, когда вокруг витает восхищение, так легко начинают вытягивать свои шейки, подражая лебедям. В результате представление ребенка о себе становится нереалистичным. Никогда не следует поощрять ребенка к уходу от реальности, к созданию вымышленного образа себя самого. Однако, если ребенок оступается, не упрекайте его. Даже если школьный табель полон плохих оценок, ничего не говорите. И если Билли приходит домой в слезах, потерпев поражение в драке, не называйте его маменькиным сынком.

Если вы когда-нибудь произносите слова «когдая был в твоем возрасте», вы совершаете ужасную ошибку. Короче говоря, вы должны принимать своего ребенка таким, какой он есть, и воздерживаться от попыток формировать его по своему образу и подобию.

Мой девиз для семьи — и в образовании, и в жизни — ради всего святого, дайте людям жить своей собственной жизнью. Он годится для любой ситуации.

Это единственный подход, который способствует развитию терпимости. Странно, что слово «терпимость» не пришло мне в голову раньше. Это самое правильное слово для свободной школы. Мы ведем детей путем терпимости, проявляя терпимость к ним.

Страх

Я провел немало времени, врачуя раны, которые нанесли детям те, кто заставлял их жить в страхе. Страх может сделать жизнь ребенка совершенно ужасной, и он должен быть устранен полностью — страх перед взрослыми, страх перед наказанием, боязнь неодобрения, страх перед богом. В атмосфере страха способна процветать только ненависть.

Мы столь многого боимся — бедности, насмешек, привидений, грабителей, несчастных случаев, общественного мнения, болезни, смерти. Жизнь человека — история его страхов. Миллионы взрослых боятся гулять в темноте. Тысячи испытывают смутное чувство беспокойства, когда в их дверь звонит полицейский. Большинство путешественников подумывают о том, что их корабль может утонуть, а самолет — разбиться. Тот, кто ездит по железной дороге, старается брать билеты в средние вагоны поезда. Формула «Безопасность прежде всего» выражает главную заботу человека.

В истории были времена, когда боязнь быть убитым заставляла человека убегать и прятаться. С тех пор жизнь стала гораздо безопаснее, и, кажется, нет необходимости так уж о ней беспокоиться, тем Не менее сегодня человечество, похоже, испытывает больше страхов, чем наши предки в каменном веке. Для первобытного человека страшными чудовищами были только огромные звери, у нас же этих чудовищ — множество: поезда, пароходы, самолеты, грабители, автомобили и самое страшное из всех — возможность быть выведенным на чистую воду. Страх нам все же необходим. Страх заставляет нас аккуратно переходить улицу.

В природе страх служит цели сохранения вида. Кролики и лошади выжили благодаря страху, заставлявшему их убегать от опасности. Страх — важный фактор в законах дикой природы.

Страх всегда эгоистичен: мы боимся за собственную шкуру или за тех, кого любим, но все-таки прежде всего и больше всего — за свою шкуру. Когда я был мальчиком, я всегда боялся вечером в темноте ходить на ферму за молоком. Однако, когда со мной шла сестра, я никогда не боялся, что ее убьют по дороге. Страх должен быть эгоистичен, потому что всякий страх — это страх смерти.

Герой способен превратить свой страх в положительную энергию, он оседлывает свой страх. Страх страха, страх испугаться — самый тяжелый страх для солдата. Трус не способен превратить свой страх в позитивное действие. Трусость — гораздо более распространенное качество, чем храбрость.

Все мы — трусы. Одни умудряются скрывать свою трусость, другие выдают ее. Трусость всегда относительна — вы можете быть героем в одной ситуации и трусом в других. Я вспоминаю себя новобранцем и свой первый урок по гранатометанию. Один из нас не сумел забросить гранату в яму. Она взорвалась и свалила с ног несколько человек. К счастью, никого не убило. В тот день занятия прекратили, но на следующий день нас снова отвели строем на площадку для метания. Когда я взял в руки свою первую гранату, они тряслись. Сержант презрительно посмотрел на меня и сказал, что я — паршивый трус. Я согласился. Сержант, человек, совершивший подвиги, достойные Креста Виктории, не знал физического страха, но вскоре после этого происшествия он признался мне: «Нилл, я ненавижу гонять роту, когда ты в строю, я все время смертельно боюсь». Пораженный, я спросил почему. «Потому что у тебя диплом магистра искусств, — ответил он, — а я коверкаю слова».

Психология не помогает нам понять, почему один ребенок с рождения наделен мужеством, а другой — дрожащей душой. Возможно, значительную роль здесь играют условия внутриутробного развития. Если это нежеланный ребенок, то вполне возможно, что мать к моменту его рождения каким-то образом передает ему свое беспокойство. Допускаю, что нежеланный ребенок рождается с робкой душой, с характером человека, который боится жизни и стремится остаться в чреве.

Мы, конечно, не в силах изменить пренатальные[30]условия, но многих детей — и я утверждаю вполне определенно — делает трусами воспитание в раннем детстве. Трусость такого рода можно предотвратить.

Один известный психоаналитик рассказывал мне такой случай из своей практики. Его пациент, молодой человек, в 6 лет был пойман отцом за проявлением живого сексуального интереса к семилетней девочке. Отец его жестоко выпорол. Порка сделала мальчика трусом навсегда. На протяжении всей жизни он испытывал непреодолимое стремление повторять этот ранний опыт. Он как бы снова и снова искал порки, наказания в той или иной форме. Так, он мог влюбиться только в «запретный плод» — в уже помолвленную или замужнюю женщину и постоянно пребывал в ужасном страхе, что муж (или жених) его поймает и отколотит. Этот страх распространялся на все. Душа этого человека была несчастной, робкой, всегда приниженной, он постоянно ожидал опасности. Его робость проявлялась в каждой мелочи. В яркий солнечный день, если ему надо было пройти полмили, он брал с собой плащ и зонтик. Он говорил жизни нет.

Наказывать ребенка за детский сексуальный интерес — надежный способ сделать его трусом. Другой надежный способ — грозить ему адским пламенем.

Фрейдисты много говорят о комплексе кастрации. Такой комплекс, безусловно, есть. В Саммерхилле был однажды маленький мальчик, которому внушили, что, если он будет трогать свой пенис, тот отвалится. Этот страх одинаков у мальчиков и девочек. И имеет ужасные последствия, потому что страх и желание никогда не ходят врозь. Страх кастрации — часто желание кастрации как наказания за мастурбацию или средства освободиться от искушения.

Для запуганного ребенка секс — это вообще всё! Да-да, ребенок использует секс в качестве козла отпущения, на которого можно повесить все свои страхи. Ему ведь сказали, что секс — это грех. Ребенок с ночными кошмарами — часто тот, кто боится своих мыслей о сексе. Может ведь прийти дьявол и забрать его в ад — ведь разве он не порочный мальчик, который заслуживает наказания?! Злой дух, призрак и гоблин — разные обличья дьявола. Страх коренится в нечистой совести, а нечистую совесть ребенку создает невежество родителей.

Одна из распространенных форм страха у детей связана с тем, что дети и родители спят в одной комнате. Четырехлетний малыш может увидеть и услышать то, что он не способен понять. Отец становится для него плохим человеком, который мучает маму. Из раннего непонимания и страхов иногда вырастают садистские наклонности. Мальчик, идентифицируя себя с отцом, становится юношей, у которого представления о сексе связаны с причинением страдания. Из страха оказаться не на высоте он может сделать со своей партнершей то, что, как ему кажется, его отец делал с матерью.

Попробуем различить страх и ужас. Страх перед тигром — естественный и здоровый страх. Страх сесть в машину, которую ведет неумелый шофер, тоже естествен и здрав. Если бы у нас не было такого страха, нас бы всех давно переехало автобусами. Но страх перед пауком, мышью или призраком отнюдь не является естественным и здоровым. Такого рода страх как раз и есть ужас. Это фобия[31], а фобия — иррациональная, преувеличенная тревога по какому-нибудь поводу. При фобиях ужас вызывается предметами сравнительно безопасными. Предметы эти просто символы, хотя тревога, которую они вызывают, вполне реальна.

В Австралии страх перед пауком вполне разумен, потому что там его укус может быть смертелен, но в Англии или США боязнь пауков иррациональна и, следовательно, является фобией. Паук в данном случае — символ чего-то другого, чего человек на самом деле боится в глубине души. Так, боязнь призраков у ребенка — это фобия. Призраки символизируют что-то, чего ребенок боится на самом деле. Возможно, смерти, если его воспитывали в страхе божием, или собственных сексуальных импульсов, если семья научила ребенка бояться и подавлять их как греховные.

Меня однажды попросили посмотреть школьницу, у которой была фобия дождевых червей. Я попросил ее изобразить червя, и она нарисовала пенис. Потом она рассказала мне о солдате-эксгибиционисте[32], которого она часто встречала по дороге в школу. Это ее напугало. Страх был перенесен на червей, но задолго до того, как фобия сформировалась, девочка уже испытывала чрезмерный, невротический интерес к источнику фобии. Невротический интерес — результат ее воспитания (или отсутствия такового) в вопросах пола. Таинственность и секретность, которыми окружали такие вопросы взрослые, вызвали в ней ненормальный интерес к ним. Конечно, лучше бы ей вообще никогда не встречаться с этим солдатом, но, получи она правильное воспитание в вопросах пола, оно помогло бы ей пройти испытание без невротической реакции, без закрепившейся тревоги по поводу мужского полового органа.

Довольно часто фобии возникают у совсем маленьких детей. У сына строгого отца может развиться фобия лошадей, львов или полицейских. Фобия связана с этими или какими-нибудь другими очевидными символами отца. И снова мы видим ужасную опасность внедрения в жизнь ребенка страха перед властью.

Самый мощный источник страхов у ребенка — идея вечного проклятия.

Нередко на улице приходится слышать, как мать говорит сыну. «Прекрати это, Томми, вон идет полицейский». Наименее значительные последствия подобных высказываний состоят в том, что ребенок рано обнаруживает: его мать — лгунья. Главное и самое скверное последствие — полицейский становится для ребенка дьяволом, человеком, который может забрать и запереть в темноте. Ребенок всегда связывает страх с худшими своими прегрешениями. Так, ребенок, который занимается мастурбацией, может вдруг проявить нездоровый ужас перед полицейским, когда тот застанет его за бросанием камней. На самом деле он страшится наказующего бога и наказующего дьявола.

Немало страхов возникает и из мыслей о наших прошлых проступках. Мы все когда-то убивали людей в своих фантазиях. Я допускаю, что пятилетний ребенок убивает меня в своих мечтах, когда я мешаю исполнению его желаний.

Как часто мои ученики радостно наставляют на меня водяные пистолеты с криком: «Руки вверх, ты убит!», таким символическим образом лишая жизни человека, олицетворяющего власть, и высвобождая свои страхи. Я иногда нарочно по утрам веду себя авторитарно, чтобы посмотреть, как это повлияет на частоту стрельбы в течение дня, — и действительно, в таких случаях меня убивают гораздо чаще. Но на смену фантазиям приходит страх: а если вдруг Нилл вправду умрет, виноват буду я, ведь я хотел этого.

Одна из наших учениц приходила в восторг, затягивая других ребят под воду во время купания. Позднее у нее развилась фобия в отношении воды. Хотя она хорошо плавала, она никогда не заходила в воду там, где глубина превышала ее рост. А произошло вот что: она столько раз в фантазиях топила своих соперников, что теперь боялась возмездия — в наказание за мои мысли я утону. Маленький Альберт обычно приходил в ужас, когда наблюдал с берега за тем, как плавал его отец. Альберт боялся, потому что часто желал отцу смерти. Это страх нечистой совести. Понимание того, что ребенок в своих фантазиях убивает людей, не столь шокирует, если мы осознаем: для ребенка смерть — просто удаление с его пути человека, которого он боится.

Мне приходилось видеть взрослых, бессознательно убежденных в своей ответственности за смерть отца или матери. Страхов такого рода было бы меньше, если бы родители воздержались от возбуждения в ребенке ненависти — криками и битьем — и вытекающего из нее чувства вины. Так что сотни школ, в которых до сих пор применяются телесные или другие суровые наказания, наносят детям непоправимый вред.

Многие люди в глубине души уверены, что если детям нечего бояться, то они не станут хорошими. Но хорошие качества, вызванные боязнью ада, полицейского или наказания, вовсе не достоинство, а просто трусость. Достоинства, которые проявляются лишь в надежде на вознаграждение, похвалу или рай, — род взяточничества. Современная мораль делает детей трусами, заставляя их бояться жизни. Именно этот страх лежит в основе хорошего поведения дисциплинированных учеников. Тысячи учителей прекрасно делают свою работу без всякой необходимости устрашать учеников наказанием. Остальные — некомпетентные люди, неумехи, которых надо гнать из профессии.

Случается, дети принимают наши ценности только потому, что боятся нас. И что же это за ценности у нас, у взрослых! На этой неделе я купил за три фунта собаку, за десять фунтов инструменты для моего токарного станка и табаку на пять гиней. И хотя я много размышляю о пороках нашего общества и осуждаю их, мне не пришло в голову отдать свои деньги бедным. Поэтому я и не внушаю детям, что трущобы — мерзость мира. Раньше я это делал, пока не осознал, какую чушь несу.

Самые счастливые из известных мне семей — те, в которых родители честны и откровенны с детьми и не морализируют. В таких семьях детям неведом страх. Отец и сын там друзья, и такая атмосфера благотворна для любви. В других семьях любовь убивают страхом. Надутая важность одних и принужденная уважительность других не пускают любовь в семью. Навязанное уважение всегда связано со страхом.

У нас в Саммерхилле дети, которые боятся своих родителей, вечно толкутся в учительской. Дети действительно свободных родителей никогда к нам не пристают. Запуганные дети все время пытаются вывести нас на чистую воду. Один мальчик 11 лет, сын очень строгого отца, открывает мою дверь по 20 раз на дню. Заглядывает, ничего не говорит и закрывает снова. Иногда я ему кричу: «Нет, я еще не умер!» Мальчик отдал мне любовь, которую его отец не способен принять, и боится, что его идеальный новый отец может исчезнуть. В действительности за этим страхом прячется желание, чтобы его настоящий отец, совсем не похожий на идеал, куда-нибудь исчез.

С детьми, которые вас боятся, жить гораздо легче, чем с теми, которые вас любят, — в том смысле, что с первыми жизнь течет гораздо спокойнее. Это происходит потому, что когда дети боятся, то стараются обходить вас стороной. В Самммерхилле дети любят нас с женой и всех преподавателей, потому что мы их принимаем, а это все, что им нужно. Они знают, что мы их никогда не осуждаем, и именно поэтому наслаждаются близостью к нам.

У наших малышей мне почти никогда не приходилось наблюдать страха перед грозой. Они спокойно спят в маленьких палаточках в самые суровые бури. Точно так же не обнаруживаю я и страха темноты. Порой восьмилетний мальчишка расставляет свою палатку на дальнем конце поля и спит там один много ночей подряд. Свобода порождает бесстрашие. Сколько раз я видел, как маленькие робкие мальчишки вырастают стойкими бесстрашными юношами. Однако не следует все обобщать, потому что есть интровертированные[33]дети, которые никогда не становятся храбрыми. Призраки некоторых людей сохраняются на всю жизнь.

Если ребенок воспитывался без внешнего запугивания, но, несмотря на это, страхи у него все-таки есть, можно предположить, что он принес свои страхи в мир вместе с собой. Главная трудность в отношении таких страхов заключается в нашем незнании пренаталь- ных условий. Никому не ведомо, может или нет беременная женщина передать еще не рожденному ребенку свои страхи.

В то же время ребенок почти неизбежно приобретает какие-то страхи из окружающего мира. Сегодня даже маленьких детей невозможно уберечь от разговоров о грядущих войнах со всеми их атомными ужасами. Испытывать страх перед такими вещами более чем естественно. Но если вполне естественный страх перед реальными бомбами не усугубляется неосознаваемым страхом секса или ада, то он примет нормальные формы и не превратится в фобию или навязчивый ужас. Здоровые свободные дети не боятся будущего, они смотрят вперед с радостью. В свою очередь, их дети тоже встретят жизнь без болезненного страха перед завтрашним днем.

В свое время Вильгельм Райх[34]указал: при внезапном испуге мы все на мгновение задерживаем дыхание, а ребенок, который живет в страхе, как бы задержал дыхание и так и остался в этом состоянии на всю жизнь. Признаком правильного роста и воспитания ребенка является его свободное, ненарушенное дыхание, оно показывает, что он не боится жизни.

Я должен сказать кое-что важное отцу, который хотел бы вырастить свое дитя свободным от страхов, рожденных ненавистью или недоверием:

Никогда не становись для своих детей начальником, цензором или людоедом, которым пытается выставить тебя жена, когда говорит ребенку: «Вот подожди, придет папа!» Не допускай этого! Иначе тебе достанется вся ненависть, которая в тот момент была бы направлена на твою жену. И не возноси себя на пьедестал. Если сыновья спросят тебя когда-нибудь, мочил ли ты постель или мастурбировал, скажи им правду — мужественно и искренне. Если ты — начальник, ты приобретешь их уважение, но совсем не того типа, какой нужен, — уважение, смешанное со страхом. Если же ты встанешь на один уровень с ними и расскажешь им, каким трусливым мальчишкой был в школе, ты приобретешь их истинное уважение, состоящее из любви, понимания и полного отсутствия страха.

В общем-то родителям сравнительно нетрудно вырастить ребенка, не нагружая его комплексами. Ребенка никогда не следует пугать, у него никогда не следует создавать чувство вины. Никто не в силах избавиться вообще от всех страхов: человек может испугаться, если вдруг громко хлопнет дверь. Но в нашей власти уничтожить нездоровый страх, который навязывается детям: страх наказания, страх перед сердитым богом, страх перед сердитыми родителями.

Date: 2015-09-02; view: 368; Нарушение авторских прав