Истоки русской интеллигентности

Известно, что слово «интеллигентность» произошло от понятия «интеллигенция», которое во времена Пушкина если и использовалось, то очень редко[1], поэтому, во избежание недоразумений сразу замечу, что речь пойдет не о термине, а о явлении интеллигентности как совокупности личностных качеств, появившейся гораздо раньше, чем соответствующее ей название.

И второе, не менее важное замечание, по своей дерзости сравнимое разве что с утверждением о том, что интеллигентность является национальной чертой русского народа: К интеллигенции, как социальной категории, интеллигентность имеет точно такое же отношение, как и ко всем остальным категориям, существовавшим и существующим в России. Как свойство личности она могла быть свойственна человеку любого образования, любой профессии, любого вида деятельности. Иными словами, русская интеллигентность есть явление первичное по отношению к категории, называемой интеллигенцией, и далеко не всегда эту категорию характеризующее. Или, как пишет Л.А.Келеман, мнение которой в данном вопросе полностью разделяю: «… не русская интеллигенция, как таковая, является причиной интеллигентности»[2]. Причина русской интеллигентности – в стремлении русского человека иметь свой нравственно-этический идеал.

И сразу же, поскольку это имеет принципиальное значение, сделаю еще одно уточнение, касающееся освещаемой в данной статье позиции.

В другой своей работе[3] Л.А.Келеман пишет: «…можно констатировать, что в настоящее время происходит переход от понимания интеллигентности только как проявления нравственно-этической составляющей русской интеллигенции к осмыслению того положения, что появление данной сущности (интеллигентности) не может быть ограничено ни временными, ни пространственными границами России. Поэтому осмысление интеллигентности должно строиться на объяснительной стратегии многочисленных идей и интуиций, содержащихся в воззрениях и учениях мыслителей различных стран и эпох, начиная с периода древности»[4]. Ценность и перспективность такого перехода опровергается собственными же словами автора этой работы: «…интеллигентность предстает и как нечто абстрактно-всеобщее, и как совершенно конкретное и действительное, а, следовательно, ее нельзя представлять как явление, тождественное самому себе в истории человечества»[5]. Поэтому подчеркиваю, в данной статье делается попытка проанализировать происхождение не интеллигентности вообще, а русской интеллигентности конкретно. Под русской интеллигентностью подразумевается именно та совокупность личностных качеств, которая образует нравственно-этический идеал человека, впитавшего в себя особенности не какой-нибудь, а именно русской культуры, в том числе, национальной.

Чтобы разобраться, почему к происхождению интеллигентности интеллигенция непосредственного отношения не имеет, вспомним характеристику русской интеллигенции Г.П.Федотова. «Говоря простым языком, - писал он, - русская интеллигенция “идейна” и “беспочвенна”»[6]. Беспочвенность идеализма интеллигенции «есть отрыв: от быта, от национальной культуры, от национальной религии, от государства, от класса, от всех органически выросших социальных и духовных образований»[7]. А причину этого отрыва следует искать в том, что «дворянская империя и мужицкое царство, — совершенно, разные идеи»[8]. Если в основе монархизма русского дворянства, в рядах которого позже появились первые интеллигенты, «лежала идея рыцарской верности государю-сеньору, верности данной присяге, своему, дворянскому слову»[9] и, как следствие, дворянство «могло обожать государя, но не позволяло унижать себя» [10], то народ «относился к царю религиозно. <…> По отношению к нему не могло быть и речи о каком-либо своем праве или своей чести. Перед царем, как перед Богом, нет унижения»[11]. То есть, интеллигенция была не только оторвана от своего народа, но и вследствие несовпадения основополагающих идей и мировоззрения в целом, приблизиться к нему не могла в принципе, даже гипотетически.

Чтоб это несовпадение преодолеть, еще до появления интеллигенции основополагающие идеи должны были стать одинаково приемлемыми, как для дворянства, так и для остального народа. Но для этого необходимо иметь нечто среднестатистическое, всеми понимаемое и одинаково разделяемое и принимаемое. Поскольку нищему, неграмотному и далекому от политики народу было сложно постичь премудрости привилегированных сословий, представителям последних вместо того, чтобы подражать столичным франтам и лондонским денди, следовало обратить свои взоры на то лучшее, что было в простых истинно русских людях, сделав его своим национальным достоянием. Но дворянство оставалось довольным собой и поэтому невменяемым, а народ становился все более равнодушным и безучастным. И, несмотря на свое откровенное признание: «… ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам бог ее дал»[12], о состоянии российского общества в 30-е годы XIX столетия Пушкин, как видим, отзывается без особого восторга: «…наша общественная жизнь — грустная вещь. Что это отсутствие общественного мнения, это равнодушие ко всему, что является долгом, справедливостью и истиной, это циничное презрение к человеческой мысли и достоинству — поистине могут привести в отчаяние»[13].

Поэтому наиболее светлые головы понимали, что русское общество нуждается в улучшении, а для этого всем, - от батрака до вельможи, - надо меняться. Но для этого необходимо знать, в какую сторону, нужны были ясные идеалы, образцы, ориентиры. Таким ориентиром могла стать описанная доступным языком совокупность личностных качеств, позволяющая как действительному члену императорской академии, так и непросвещенному крестьянскому сознанию прояснить для себя и понять, что, например, рыцарская верность и честь это хорошо, а унижение и «циничное презрение к человеческой мысли и достоинству», это плохо. Но как, если не с помощью художественных образов, спровоцировать необходимую для этого работу мысли? Поэтому, сочиняя сами, писали, заимствуя, переводили, напечатав, распространяли. При этом в основном показывали, от чего нужно избавляться. Так, издаваемый А.П.Сумароковым ежемесячный журнал «Трудолюбивая пчела», к примеру, «высмеивал дворянский космополитизм, тунеядство, самодурство, невежество, взяточничество. Боролся за чистоту русского языка»[14], а «Лучшие комедии Княжнина <…> были главным образом направлены против французомании, тщеславия, желания «казаться, а не быть», отчасти против сословных предрассудков и т. д.»[15].

При знакомстве с биографией Пушкина обращает на себя внимание тот факт, что он, несмотря на рано постигшую его популярность, не был поражен гордыней (высокомерием, чванством, снобизмом) лишающей человека стремления учиться, получать все новые и новые знания: «Учителями Пушкина-поэта стали Батюшков, признанный мастер «лёгкой поэзии», и Жуковский, глава отечественного романтизма» // «Влияние Фонвизина чувствуется в сатирической поэме Пушкина «Тень Фонвизина» (1815); с творчеством Радищева связаны «Бова» (1814) и «Безверие» // «Пушкин говорил, что, подражая в молодости Давыдову, «усвоил себе его манеру навсегда» // «Лирика Пушкина ещё подражательна, полна литературных условностей и штампов, тем не менее уже тогда начинающий поэт выбирает свой, особый путь. Не замыкаясь на поэзии камерной, Пушкин обращался к темам более сложным, общественно-значимым» // «Если поэма «Руслан и Людмила» была итогом школы у лучших русских поэтов, то первая же «южная поэма» Пушкина «Кавказский пленник» (1822) поставила его во главе всей современной русской литературы, принесла заслуженную славу первого поэта, неизменно ему сопутствующую до конца 1820-х гг. Позднее, в 1830-е годы получил эпитет «Русский Байрон» // «Вместе с тем поэт пытается обратиться к российской древности, наметив планы поэм «Мстислав» и «Вадим» (последний замысел принял и драматургическую форму)» // «Увлечённый личностью Байрона, по собственному признанию поэт «сходил с ума» от него» // «Художественную форму стиха Пушкин разрабатывал, обращаясь к древнегреческой поэзии, изучая её в переводах» // «Переосмыслив образное мышление античных поэтов в романтическом ключе, взяв лучшее из творчества своих предшественников, преодолев штампы элегического стиля, он создал свой собственный поэтический язык» // «Сформировавшийся в 1818—1820 годах под влиянием французских элегий и лирики Жуковского условно-меланхолический стиль претерпел серьёзную трансформацию и слился с новым «байроническим» стилем. Сочетание старых, усложнённых и условных форм с романтическими красками и напряжённостью ярко проявились в «Кавказском пленнике» // «Новое восприятие действительности, наметившееся в его творчестве в конце 1820-х годов, требовало углублённых занятий историей: в ней следовало найти истоки коренных вопросов современности» // «… в 1833 г. предпринимает поездку на Волгу и Урал, чтобы воочию увидеть места грозных событий, услышать живые предания о пугачёвщине. Пушкин едет через Нижний Новгород, Казань и Симбирск на Оренбург, а оттуда на Уральск, вдоль древней реки Яик»[16].

В результате, впитав в себя лучшие образцы как зарубежной, так и русской культуры, в том числе народной, Пушкин создавал образы, отличающиеся от уже существующих тем, что воплощено в них было все лучшее, что содержала на тот момент мировая цивилизация. Как писал автор знаменитого утверждения «Пушкин – наше все» А.А.Григорьев, «Пушкин — пока единственный полный очерк нашей народной личности, самородок, принимавший в себя, при всевозможных столкновениях с другими особенностями и организмами, — все то, что принять следует, отстранивший все, что отстранить следует, полный и цельный, но еще не красками, а только контурами набросанный образ народной нашей сущности, — образ, который мы долго еще будем оттенять красками»[17]. И сделано это было без проявления пренебрежительного отношения к Отечеству и плебейского преклонения перед Европой, а с любовью к России и почтением к Западу, поскольку автор понимал, что «в Европе Россия не теряет, а, напротив, обретает свою самобытность. «Золотой век» русской самобытной культуры наступал именно тогда, когда Россия была частью культуры общеевропейской. И наоборот: вне Европы Россия теряет свою самобытность. Поэтому европеизм и самобытность не только не противоречат друг другу, а, напротив, плодотворно подпитывают друг друга»[18]. И, как пишет А.А.Кара-Мурза, в самом Пушкине «подлинный европеизм и глубочайшая русскость слились воедино»[19].

Поэтому созданный Пушкиным идеал русского человека не был замкнут на собственных достоинствах, а был открыт всему миру и был к нему повернут всем своим существом. Ф.М.Достоевский писал: «Да, мы именно видим в Пушкине подтверждение всей нашей мысли. Значение его в русском развитии глубоко знаменательно. Для всех русских он живое уяснение, во всей художественной полноте, что такое дух русский, куда стремятся все его силы и какой именно идеал русского человека. Явление Пушкина есть доказательство, что дерево цивилизации уже дозрело до плодов и что плоды его не гнилые, а великолепные, золотые плоды. Всё, что только могли мы узнать от знакомства с европейцами о нас самих, мы узнали; всё, что только могла нам уяснить цивилизация, мы уяснили себе, и это знание самым полным, самым гармоническим образом явилось нам в Пушкине. Мы поняли в нем, что русский идеал — всецелость, всепримиримость, всечеловечность. В явлении Пушкина уясняется нам даже будущая наша деятельность. Дух русский, мысль русская выражались и не в одном Пушкине, но только в нем они явились нам во всей полноте, явились как факт, законченный и целый...»[20].

Чтобы созданный идеал был воплощен, нужно иметь хотя бы малейшее представление о том, какова при этом роль человека. Поэтому своим творчеством поэт пытается помочь читателю разобраться в этом, пропагандируя качества, наличие которых необходимо для достижения предложенного идеала: «Пушкинская идея выражает самобытность и идеал нашего Отечества, то есть вершину развития самобытности союза славянских и тюркских народов: дружелюбие, желание добра, терпимость и уступчивость, отсутствие надменности и стремление к равенству, доверчивость. Это стремление к духовному единству противоположных по темпераменту и разумению людей, стремление к многочисленным, крепким, близким отношениям между людьми проявляется в русской общинности»[21]. Фактически это именно те качества, которые потом назовут характерными для русской интеллигентности.

Нет необходимости анализировать, выписывать и приводить выдержки из лирических, прозаических и публицистических произведений, в которых упомянуты и освещены качества, составляющие основу и характеристики того свойства, которое русские люди называют интеллигентностью, но в качестве примера несколько моментов из так называемого духовного завещания Пушкина[22] привести можно:

- «Батюшка сказал мне: «Прощай, Петр. Служи верно, кому присягнешь; слушайся начальников; за их лаской не гоняйся; на службу не напрашивайся; от службы не отговаривайся; и помни пословицу: береги платье снову, а честь смолоду».

- «Иван Кузмич, вышедший в офицеры из солдатских детей, был человек необразованный и простой, но самый честный и добрый».

- «Как тебя назвать не знаю, да и знать не хочу... Но бог видит, что жизнию моей рад бы я заплатить тебе за то, что ты для меня сделал. Только не требуй того, что противно чести моей и христианской совести»[23].

Сам Пушкин предпочитал «ни совести, ни помыслов, ни шеи» не гнуть, выбирая права и свободу. В.П.Старк заключает, что в стихотворении «Из Пиндемонти»[24] «… сформулировано идеальное поэтическое и человеческое кредо Пушкина, выстраданное всею жизнью. Если в «Мирской власти» Пушкин показал ничтожество земной власти, то теперь он провозглашает свободу и ценность человеческой личности, высшие права человека и поэта по сравнению с ценностью «мирской власти» и исходящих от нее прав. Пушкин дает уничтожающую оценку всем известным ему формам государственного правления. Его позиция — позиция вольного, свободного человека. То, о чем просил лирический герой первого стихотворения цикла — «Отцы пустынники и жены непорочны...», провозглашается в последнем как жизненный идеал поэта: это — отречение от «мирской власти», от духа «любоначалия»[25]. Особо хочется отметить, что свободы от кого-либо поэт не добивается, ему даже все равно, от кого зависеть, но не все равно, перед кем держать ответ и для чего[26]:

… Иная, лучшая, потребна мне свобода:
Зависеть от царя, зависеть от народа —
Не все ли нам равно? Бог с ними.
Никому
Отчета не давать, себе лишь самому
Служить и угождать; для власти, для ливреи
Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи….

Как известно, ангелом Пушкин, особенно в молодые годы, не был. Но, выкристаллизовывая в своем сознании идеалы, он по мере взросления мог не только приближаться к ним, но и с высокомерием относиться при этом, как это часто бывает, к грешным мира сего. Но этого мы в нем не наблюдаем. «Пушкин не ограничивается тем, что развертывает в своем романе о петровском времени [Арап Петра Великого, - прим. Мих.] конфликт между стариной и новизной. Он показывает сложность, неоднородность и самой новизны. Дворянская молодежь по-разному восприняла процесс европеизации старой Московской Руси, который происходил в эпоху Петра. <…> Некоторые из них, усвоив передовой западноевропейский опыт, возвращались домой с горячим патриотическим желанием использовать его для развития своей родины (напомню, что и сами слова «патриот», «сын отечества» появились у нас именно в петровское время). Другие, и таких было едва ли не большинство, усваивали в результате своего пребывания в «чужих краях» только внешний лоск и манеры («политесс», легкость нравов), становились «русскими парижанцами», разодетыми и причесанными по последней моде, высокомерно презирающими свое «грубое» и «непросвещенное» отечество, ловко болтающими по-французски, щеголяющими поверхностным вольнодумством, что не мешало им оставаться грубыми и заядлыми крепостниками»[27]. Это размышление Д.Д.Благого свидетельствует о наличии у Пушкина качеств, свойственных носителям интеллигентности, - понимание неоднозначности ситуации или явления, объективность оценок, отсутствие категоричности и склонности пользоваться вместо аргументов универсальными ярлыками.

В контексте рассматриваемой темы особого внимания заслуживает вопрос, может ли интеллигентность сочетаться с каким бы то ни было насилием. Согласно утверждению, высказанному Ю.М.Лотманом, мы «встречаем иногда противопоставление двух терминов: «просветитель» и «революционер», полагая, что первый надеется исправить мир просвещением, а второй — насилием»[28]. Можно ли взгляды Пушкина назвать революционными, призывающими к борьбе с режимом? Ответ на этот вопрос находим у Б.П.Башилова: «Пушкин учил любить свободу, право, не революцию, а постепенное, но упорное стремление к лучшему социальному строю»[29]. Кроме того, вполне очевидно, что Пушкин был не только в постоянном поиске ответов на интересующие его вопросы, касающиеся преобразований общественной жизни, но и в стремлении усовершенствовать имеющиеся. Поэтому, его юношеская «Вольность» есть призыв к свободе, как к цели борьбы за человеческое достоинство, а в зрелом возрасте напутствием мудрого Гринева он излагает свое представление об условиях ее достижения: «Молодой человек! если записки мои попадутся в твои руки, вспомни, что лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от улучшения нравов, без всяких насильственных потрясений»[30]. Не только на родине автора этого напутствия, но и во всем мире в течение последних двухсот лет могли не единожды убедиться в важности этих слов. И отдельные наши современники, «сложность» и «неоднородность» происходящего понимающие, мудрость поэта подчеркивают своими выводами: «История России и не только ее, но и других стран подтверждает наибольшую результативность развития прогресса общества и жизни народа эволюционным путем»[31]. Но до настоящего времени понимают это, к сожалению, не все.

При всем своем свободолюбии и непокорности, как уже было сказано, Пушкин умел быть непредвзятым и объективным. В своей статье о Радищеве, написанной в 1836 году, он не становится на сторону автора Путешествия на том основании, что тот, как и он сам, подвергал критике устои самодержавия, а прямо указывает на его недостатки и заблуждения: «Он есть истинный представитель полупросвещения. Невежественное презрение ко всему прошедшему, слабоумное изумление перед своим веком, слепое пристрастие к новизне, частные поверхностные сведения, наобум приноровленные ко всему, — вот что мы видим в Радищеве. Он как будто старается раздражить верховную власть своим горьким злоречием; не лучше ли было бы указать на благо, которое она в состоянии сотворить?»[32]. И в конце своего размышления подводит черту, конкретизирующую мысль: «… нет убедительности в поношениях, и нет истины, где нет любви»[33]. Разве это не призыв к интеллигентности?

Поэтому не случайно в статье, посвященной памяти поэта, В.О.Ключевский подчеркнул, что «у Пушкина реально-точно и жизненно-просто и все освещено каким-то внутренним светом, мягким и теплым. Источник этого света - особый взгляд на жизнь, вечно бодрый, светлый и примирительный, умеющий разглядеть затерявшиеся в житейской сумятице едва тлеющие искры добра и порядка и ими осветить темный смысл людских зол и недоразумений. <…> Да разве это чье-либо национальное дело или монополия каких-либо избранных поколений, а не всегдашняя и общая задача человеческого духа - внести нравственный порядок в анархию людских отношений, как некогда творческое слово вызвало зримый нами космос из мирового хаоса?»[34]. Да, о вкладе Пушкина в создание нравственно-этического идеала, впоследствии названного интеллигентностью, лучше сказать трудно, - он внес «нравственный порядок в анархию людских отношений».

А как же потомки, воспользовались полученным наследием? Известно высказывание Н.В.Гоголя о том, что Пушкин «это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится чрез двести лет»[35]. Двести почти на исходе. Близки ли мы к тому уровню интеллектуального и нравственного развития, которого достиг наш великий предок, оправдываем ли мы надежды автора лестного для нас предположения? Оно было высказано Гоголем в 1835 году, а уже через одиннадцать лет он напишет: «Влияние Пушкина как поэта на общество было ничтожно. Общество взглянуло на него только в начале его поэтического поприща, когда он первыми молодыми стихами своими напомнил было лиру Байрона; когда же пришел он в себя и стал наконец не Байрон, а Пушкин, общество от него отвернулось. Но влияние его было сильно на поэтов»[36, 37]. Но, если учесть, что поэтов в России традиционно убивали[38], в лучшем случае «закрывали им рты», можно ответить не только на выше сформулированный вопрос, но и на вопрос, «почему?». В этих ответах содержится также причина нелегкой судьбы и участи интеллигентности, носителями которой были и остаются все те же поэты, в прямом и переносном смысле этого слова. А написанное Г.П.Федотовым во времена сталинских репрессий утверждение о том, что, якобы «через сто лет Пушкин дошел до народа. <…> … в рабочем, в крестьянине родился человек, и Пушкин стоит у купели крестным отцом»[39], - следует воспринимать с большой осторожностью, поскольку «крестники» поэта, независимо от их происхождения, тут же становились жертвами режима, поскольку с свободой, честью, достоинством и вообще с настоящей интеллигентностью тот не сочетался.

Но и сегодня от нашего отношения к Пушкину зависит очень многое. И не только сегодня, но и в будущем. Слова Николая Петракова о том, что «отношение к Пушкину — это своего рода лакмусовая бумажка, по которой можно распознать отношение любого человека к России»[40], еще долго будут актуальными. Потому что от любви и понимания Пушкина зависит наше отношение к воспетым им качествам, называемым русской интеллигентностью, а значит и судьба России.