Глава 35. Судья правды прикоснулся ко мне своими жесткими руками и осмотрел своими слезящимися глазами

Судья правды прикоснулся ко мне своими жесткими руками и осмотрел своими слезящимися глазами.

Я старалась не дрожать.

Мария расчистила пространство в комнате, половина изменившихся толпилась там, другая половина ела. Но Мария хотела снять меня на камеру, чтобы объяснить, кем мы были, и что могли делать. Была середина ночи, но наша история, возможно, будет в эфире несколько дней.

Я связала свои мысли со съемочной группой, чтобы успокоить их. Демонстрации волновали людей. Судья правды сидел напротив меня и искренне верил, что он сможет прочесть мои настоящие мысли, держа меня за руку и задавая вопросы. Камеры были обращены на нас, и гул разговоров над нашими головами поднимался сзади и транслировался на экран. Я связала мысли с интерфейсом, чтобы убедиться, что он улавливает мои мысленные ответы.

«Тебя зовут Кира Мур?» — спросил судья правды.

«Да».

Он нахмурил лоб, вероятно ожидая эмоций. Конечно, он не получит от меня ничего, пока я не влезу в его разум и не захочу, чтобы он узнал мои мысли.

«Тебе шестнадцать?»

«Да».

«Ты живешь на Мэнор Роуд в Гарни, штат Иллинойс?»

«На данный момент я живу в комнате в «Трибун Тауэр», — это вызвало смех всех присутствующих.

«Ты родилась в 2090 году?» — этот вопрос был с подвохом. Если бы я родилась в 2090, мне должно было быть двадцать лет, а не шестнадцать. Я могла бы контролировать, какие вопросы он задает, и это выглядело бы, как настоящие мысли. Но это не поможет.

«Нет».

«Ты веришь, что можешь контролировать мысли других людей?»

«Да», — это явно шокировало его. От меня не исходило никаких мыслей или эмоций, которые могли бы выдать, что я вру.

«Тебе поставили диагноз отклонения?» — хорошо, это меня раздражало.

«Нет. Хотя у меня могли быть отклонения, раз я являюсь джекером», — больше смеха.

Его очки съехали на нос. «Ты контролируешь сейчас мои мысли?»

«Нет», — это было правдой. Я уже объяснила, что могу сказать все что угодно, и он поверит в это. Но это произойдет только, если я проникну в его мысли. Чтобы он не решил, это будет его собственный выбор.

«Ты можешь контролировать мои мысли?»

«Да», — он остановился, вероятно, требуя доказать. Я не хотела, но если бы он попросил, я бы сделала это.

Вместо этого он спросил. «Как долго ты контролируешь мысли?»

«Около шести месяцев».

Я представляла, как Раф просыпается утром и видит меня в новостной ленте. Я была рада, что уже все ему рассказала, и он не услышит в новостях, что я лгала ему. Если бы я поверила Рафу с самого начала, возможно, я была бы сейчас с ним, держась за руки и глядя в эти насыщенно карие глаза, а не на старого мужчину и съемочную группу. Все было почти также плохо, как звучало.

Судья правды в конечном итоге был удовлетворен. Или, по крайней мере, не желал признать, что он не мог отличить мои настоящие мысли.

Люди Марии также опросили изменившихся, и их лица засветились на экране. Нам некуда было идти, поэтому мы остановились в «Триб-Тауэр» и ждали, когда родители изменившихся увидят новости и явятся сюда. Здесь было не так много кроватей, поэтому мы спали на полу. Изменившиеся свалились как щенки.

На следующее утро несколько старших джекеров пришли к Марии со своими историями. Они подверглись допросу судьи правды, и это заставило меня смеяться. Они должны были скрываться у всех на виду, ведь джекерам удалось избежать лагеря. Через некоторое время я перестала смотреть повторы новостей, видео со мной, рассказывающей все о больнице. Снова и снова мелькало мое лицо.

На обед Мария заказала пиццу. Тринадцатилетние изменившиеся могли съесть невероятное количество пищи, хотя двенадцатилетний Ксандер съел больше, чем трое из них вместе взятые. Я жевала кусок с пеперони с дополнительным сыром, когда на экране появились снимки лагеря. Я прекратила жевать. Я знала, что Мария отправила оператора в лагерь, но не знала, что уже есть фотографии.

«Главные новости» мелькало красным под фотографией лагеря, и репортаж Марии крутили в нижней части экрана. Открытые грузовики, заваленные телами заключенных. Фотография были размытыми, словно были сделаны с большого расстояния, и Мария говорила о новом виде человека-джекера, который мог контролировать мысли.

Заключенные не двигались. Мои глаза кольнуло. Я сказала себе, что им пришлось пустить газ для транспортировки или заключенные джекеры вырубили бы охранников. И федералы не убьют их, пока они необходимы для экспериментов Кестреля. Да и он, вероятно, еще спит в своей квартире под действием газа.

Фотографии заставили мой желудок сжаться. Я положила пиццу обратно. После мелькания нескольких фотографий, они начали повторяться. Внимание изменившихся было приковано к экрану. Мне не нужно было влезать в их разумы, чтобы узнать, что эти фотографии воскрешали их воспоминания.

Я подошла к столу Марии, где она была занята отправкой сообщений с ее телефона.

— У тебя есть фотографии, — мой голос похож на шепот.

Мария повернулась ко мне. — Мой фотограф успел передать всего несколько фотографии, прежде чем они остановили его, — горечь в ее голосе проделала дыру в моем желудке.

— Мария, мне так жаль… Что они сделали с ним?

— Он в порядке, — быстро сказала она. — Он проснулся в Альбукерке. Пока я не показала ему фотографии, он не знал, почему оказался там. Он ничего не помнил.

Мария была на удивление спокойной, учитывая мой прогноз. Я сглотнула. — Как вы думаете, они придут за нами? — изменившиеся собрались на ковре, в восторге от новостей и нескольких журналистов.

— Нет. Они не могут стереть мысли всех в Северной Америке, Кира. История слишком громкая, чтобы федералы притворялись, что этого не произошло.

— Но фотограф.., — я махнула в сторону целой серии фотографий на экране.

— Он получит другую камеру и вернется туда. Они собираются освободить заключенных, Кира. Ты сделала невероятное, придя ко мне, — я надеялась, что она была права. Надеялась, что федералы не могли просто заставить нас исчезнуть. Ее телефон снова завибрировал, и она отвернулась, чтобы мысленно ответить. Это была, вероятно, ее журналистская часть жизни, но из-за фотографий мне было трудно дышать. В хаосе от спасения изменившихся из больницы я оттолкнула мысли о лагере в сторону. Но я не забыла.

Я помнила удушающую жару. Держание за руки в грузовике с Саймоном. Мои ноги бегущие через пустыню. Кровь Саймона на моих руках. Стены комнаты давили меня. Я побежала к окну в дальнем конце комнаты.

Мои руки прижались к холодному стеклу, и я выдыхала облачка пара на поверхность окна. Мое затрудненное дыхание сделало город Чикаго расплывчатым. Я закрыла глаза и прижалась лбом к холодному стеклу. Сзади послышались шаги.

— Ты в порядке? — спросила Лани. Она положила свою маленькую ручку мне на плечо.

Мне удалось улыбнуться. — Да. Знаешь, тяжело видеть это снова, — я оставила их справляться с этим в одиночку. Я сделала глубокий вдох и повернула голову к ним, прижавшимся друг к дружке. — Давай посмотрим, как дела у других.

Лани взяла меня за руку и повела к остальным. Изменившиеся справлялись лучше, чем я, и вскоре потеряли интерес к новостям в пользу пиццы. Как только фотографии начали снова показывать, я заметила копну рыжих волос. Если Моллой был все еще жив, он определенно планировал мое убийство несколькими болезненными способами.

В новостях Мария призывала к расследованию, и я могла понять, почему федералам придется закрыть лагерь. Они могли держать опасных джекеров в тюрьме, но не было причин для задержания детей-джекеров.

После полудня фотограф Марии вернулся в лагерь, но он был пуст. Федералы перевезли всех заключенных, но не было и слова об освобождении кого-либо из них. По правде говоря, о лагере вообще не было слова.

Мария предоставила снимки пустого лагеря, окруженного колючей проволокой и сеткой, но федералы отрицали, что это был лагерь для военнопленных. Я не понимала, как тайный лагерь в пустыне можно было объяснить, но они утверждали, что фотографии были фальсифицированы.

В тот же день флот устроил целое шоу, открывая подвал больницы, только чтобы найти склад с медикаментами. Они открывали каждую ячейку и показывали коробки с перчатками и шприцами, и это разозлило меня так, что пришлось побыть одной в комнате. Конечно, правительство будет скрывать то, что они сделали. Это заставило меня сжать кулаки и пнуть ковер.

У меня все еще был пузырек Кестреля с жидкостью и моим именем на нем, но я не могла придумать, как использовать его, чтобы доказать, что эксперименты на самом деле были. Кестрель либо взял мою ДНК, вводя ее всем детям, прошедшим через больницу, или он уже начал экспериментировать на мне? Был только пузырек с моей ДНК или какая-то сыворотка, которую он уже вводил мне, и это послужило причиной, почему я отличалась от других?

Нет. Я отличалась от других джекеров, но у меня был непроницаемый разум и до встречи с Кестрелем.

Мое видео из подвала и пузырек не были доказательством, что были какие-то эксперименты. Была только лаборатория и пузырек с жидкостью.

Без доказательств дети-джекеры, которых я бросила в лагере, застряли в новой тюрьме федералов. Никто не будет их искать, потому что никто не верит, что они существуют. У меня был шанс освободить их, но я не воспользовалась им. Я спасла несколько читающих, живущих в Рок-Поинт, штат Аризона, но это не было достаточным утешением, когда я представляла, какие ужасы терпели изменившиеся.

Кестрель, казалось, исчез. Не смотря на обвинения джекеров и агентов в больнице, федералы отрицали, что агент Кестрель вообще существовал. Когда группа Марии приехала к нему на квартиру, она была вычищена, словно там никто и не жил. Я не знала, сбежал ли он, или федералы укрывали его, что делало его официально свободным, чтобы он мог продолжать свои отвратительные эксперименты.

В любом случае, Кестрель знал, что я освободила изменившихся и должен был понять, кто стрелял в него дротиками и украл брелок и машину. Он не простит меня только потому, что я оставила его машину в целости и сохранности на парковке больницы. И если он все еще проводил свои эксперименты, он хотел задействовать в них меня.

Я хотела бы уничтожить все настоящие воспоминания Кестреля обо мне, когда у меня был шанс.

По крайней мере, моя семья была в безопасности. Я попросила Марию проверить их, и она сказала, что агенты больше не следят за моим домой. Моя семья также спрашивала обо мне, желая, чтобы я вернулась домой.

Я не была уверена хорошая ли это идея. Даже если федералы открыто не преследовали мою семья, отец, возможно, был не доволен, что я раскрыла семейный секрет на телевиденье.

Было много тех, кого рассердит это.

К вечеру начались протесты. Недовольные читающие собрались у входа в «Триб-Тауэр» и протестовали против опасных фриков, способных контролировать мысли, которых держат на десятом этаже.

У меня были серьезные сомнения относительно движения общественности, пока не начали приходить родители изменившихся. Большинство из них заставили верить, что их дети сбежали, или что они были украдены. Они были взволнованы их возвращением. Изменившиеся не могли притворяться нулями или читающими, но они могли пойти домой. Федералы, казалось, больше волновались об отрицании своей причастности к лагерям и скандальным экспериментам, чем преследованием детей.

Мария разговаривала с родителями, принимая меры, чтобы они забрали своих детей. Всё было хорошо, пока мама Ксандера не выхватила пятнадцать минут славы, заявив, что не хочет его возвращать. Когда Ксандер изменился, он вырубил своего отчима. Вскоре после этого камеры засняли, как Ксандер контролирует продавца, заставляя дать ему мороженое. Поэтому и федералы забрали его. Ему было всего двенадцать, и его мама была бесполезной, яростной алкоголичкой. После ее заявления Ксандер стал ребенком, которому опасно находиться с другими детьми. Протестующие хотели, чтобы его заперли. Кража мороженного сделала его опасным для общества.

Я сказала Ксандеру, что он может остаться со мной.

Когда наступила ночь, изменившиеся были возбуждены тем, какую реакцию вызвали новости и были заперты в комнате. Я старалась занять их, развивая их навыки контроля. У них не было большого опыта, и я должна была постоянно за ними следить.

— Очередь Ксандера, — крикнула я, прерывая спор, возникший среди девушек. Лани шикнула на них, поэтому мне не пришлось влезать в их разумы, чтобы привлечь их внимание. Я этого не делала, даже если это было необходимо, пытаясь, подать хороший пример. По группе пронеслось ворчание, но они дали свое разрешение.

— Помни, — сказала я Ксандеру. — Просто проникни в их мысли.

Ксандер проник во все семь разумов и попытался послать вопрос: «Кто хочет пиццу на десерт?» Его слова отозвались эхом и вернулись обратно. «Пицца! Пиица на десерт!»

У нас уже была пицца на обед и ужин, так что это бесплатно не обойдется. Я влезла в мысли Ксандера. «Полегче, изменившийся. Если бы они были читающими, они бы уже угнали ближайший фургон доставки пиццы».

Ксандер одарил меня улыбкой.

«Осторожно. И очень аккуратно».

Случайные мысли о пицце все еще были в их мыслях. «Кто хочет с сыром на десерт?» Ксандер проник в их мысли. Это был почти нежный шепот, но они слышали. «Дружное нет! Это отвратительно», — им также надоела еда из торговых автоматов. Ксандер напряг спину, пытаясь ответить на семь разных вопросов.

Я не связывала свои мысли с его, не желая присоединяться к какофонии в его мыслях. Вместо этого я подошла и положила руку ему на плечо. Он был сосредоточен и пытался ориентироваться в мысленном разговоре с другими изменившимися.

По крайней мере, он никого не вырубил. Он научится этому.

Ксандер напоминал мне Саймона и то, что он мог быть как он, если нуждался в помощи, когда изменился. Память о Саймоне была мертва в пустыне, но другие воспоминания о нем начали возвращаться — поцелуи и сладкие обещания, а также ложь. Я все еще не понимала всего. Мне было интересно, одобрил бы он выход джекеров в мир.

На следующий день родители изменившихся пришли забрать своих детей. Мария приняла меры, чтобы они могли покинуть здание через крышу, так чтобы их не подвергли осуждению.

Я объясняла родителям, что случилось с их детьми в больнице. По крайней мере, то, что могла. Худшим было то, что было два изменившихся с поврежденными разумами. Они могли контролировать, но часто путали, а если настоящая часть их воспоминаний пропадала, то это была вина Кестреля. Я должна была объяснять родителям, что мозговая ткань их детей была повреждена, и что я не могла ничего сделать, чтобы это исправить.

После этого мне нужно было побыть одной. Я свернулась калачиком в углу комнаты, мечтая десятками способов, как я могла расплатиться с Кестрелем за то, что он сделал. Дротик в грудь был слишком мало.

Один за другим изменившиеся уходили, пока не остались Лани и Ксандер.

Когда пришло время уходить Лани, я наградила ее улыбкой, но на самом деле, я не хотела, чтобы она уходила. Ее улыбка, когда она прыгнула в объятия своего отца, заставила и меня улыбнуться, не смотря на боль в груди. Ее отец пожал мне руку, а ее мама обняла меня. Затем я поспешно отступила. Мне не нужен был судья правды, чтобы видеть, как сильно они любили ее.

Она вернулась туда, где должна быть.

Date: 2015-09-02; view: 233; Нарушение авторских прав