Глава шестая. Как-то раз, когда мне было десять лет и я заболела азиатским гриппом, мама пошла гулять со старшими сестрами

Как-то раз, когда мне было десять лет и я заболела азиатским гриппом, мама пошла гулять со старшими сестрами, а меня оставила дома одну. Она не посчитала нужным сказать мне, куда они идут и в какое время вернутся, зато заперла за собой дверь, так что по крайней мере я могла не опасаться внезапного визита дяди Билла.

Вернувшись домой, мама поднялась в мою комнату, сжимая в руках маленький черный комочек.

– У меня для тебя подарок, – сказала она.

Сначала я, конечно, не поверила. Наверное, очередная злая шутка. С чего вдруг ей покупать мне подарок? Однако, присмотревшись, поняла, что это крошечный черный щенок. Высунув розовый язычок, он преданно смотрел на меня. Я потянулась к нему:

– Можно его погладить?

– Нет, сперва ты должна научиться ухаживать за ним.

Это был щеночек пуделя, маленькой декоративной породы; такие собаки и в старости похожи на щенков. Мама назвала его Бобби. Он был самым очаровательным псом на свете, и я очень быстро к нему привязалась. Довольно скоро я поняла, почему мама сказала, что Бобби – моя собака: она хотела, чтобы я его выгуливала, кормила, приучала к туалету, то есть взяла на себя всю ответственность по уходу за ним. Саму ее больше привлекала другая, необременительная сторона обладания собакой. Ей нравилось, когда Бобби сидит у нее на коленях, нравилось гладить его, и, когда была в настроении, она даже скармливала ему за столом лакомые кусочки. Бобби менял «хозяина» по пять раз на дню. Когда нужно было за ним убирать, он моментально становился «моей собакой».

Меня это ничуть не смущало. При первой же возможности я выводила его на прогулку, и иногда мы с Бобби доходили до самого моря, хотя до него было почти четыре мили пути. Мы весело играли на побережье: я кидала палку, а Бобби находил ее и приносил обратно, или мы вместе барахтались в волнах прилива. Когда у меня были деньги, я покупала мороженое, делила пополам, и мы съедали его. Обратно мы ехали на автобусе без крыши. Мне нравилось ехать на переднем сиденье, Бобби сидел у меня на коленях, и ветер трепал его уши.

Для того чтобы немного заработать на карманные расходы, я помогала Тому разносить газеты. Он был тяжел на подъем и почти всегда просил меня сбегать за ними в киоск и начать упаковывать их, пока он встает и собирается. Я каждый раз соглашалась и бежала раскладывать каждую газету в отдельный целлофановый пакет. Когда Том наконец приходил, все было уже готово.

Потом мы шли разносить эти газеты; Том, не слезая с велосипеда, сворачивал каждую из них и указывал, в какой дом ее нужно доставить. Я бежала исполнять его указания, а Бобби бежал рядом со мной. Доставив одну газету, я возвращалась за следующей. В конце недели Тому платили шестнадцать пенсов. Шесть он отдавал мне. Совсем немного, но я была рада и этому. Я нисколько не обижалась, потому что любила Тома, хоть мама его и избаловала.

Теперь, когда у меня был Бобби, появился отличный предлог сбегать из дома, если мамина ругань становилась невыносимой: нужно выгулять собаку. Бобби был ласковым и преданным псом, я очень его полюбила. Он дожидался меня из школы, прибегал встречать, едва я ступала на порог, и всюду ходил за мной, пока я делала работу по дому. Когда после маминых разносов или очередной прогулки с дядей Биллом меня охватывала тоска, Бобби приходил и смотрел на меня понимающими глазами, которые говорили: «Все будет хорошо. Я тебя люблю».

Мне было хорошо с Бобби, мы весело проводили время, но в моей жизни веселого было мало. Все складывалось ужасно. Дядя Билл начал каждый день подвозить меня домой из школы.

– Как это мило с его стороны, правда, Кэсси? – говорила мама. – Не забудь сказать спасибо.

Он всегда вез меня домой окольными путями, останавливался в какой-нибудь рощице и заставлял делать гадкие вещи на заднем сиденье. Его «игры» стали еще отвратительнее. Как-то раз, когда я «нашла» спрятанную в штанах «игрушку», он приказал мне взять эту мерзость в рот и облизать. Я сопротивлялась, но он схватил меня за шею и силой запихал это мне в рот. Я забилась в истерике, мне казалось, я задохнусь. Напуганный, он вынужден был остановиться, сердито пообещав, что поиграет так со мной в другой раз. Сама мысль об этом приводила меня в ужас. Как люди могут это делать? Как они при этом дышат? Неужели их не тошнит?

Я изобретала всевозможные отговорки, чтобы только не садиться в машину Билла: слишком много уроков, много работы по дому, – говорила, что нужно идти на заседание «Юношеской бригады» или выгуливать собаку. Еще один предлог появился у меня после того, как мама заставила меня петь в церковном хоре. Там как раз требовались новые певчие. Мама хотела произвести хорошее впечатление на викария и записала меня в хор, так что теперь я должна была дважды петь во время воскресной службы и ходить на репетиции по средам. Иногда по субботам приходилось петь на свадьбах. Меня это более чем устраивало! Четыре раза в неделю я могла быть уверена, что Билл не сможет заставить меня играть в ненавистные «игры»! Четыре раза в неделю я находилась вдалеке от мамы и ее вечных криков. Хор стал для меня настоящим убежищем, где я могла быть собой, а не объектом ее ругани и насмешек. В церкви я чувствовала себя защищенной. Дядя Билл, ставший для меня воплощением зла, не мог меня там достать.

Когда я была младше, мне нравилось ходить в воскресную школу, и уже тогда я верила в Бога. Я надеялась, что теперь, когда я пою в церковном хоре, Бог услышит мои молитвы и станет охранять меня от зла. Только бы он защитил меня от дяди Билла! Вот чего я желала сильнее всего.

В церкви во время репетиций мне нравилось буквально все: красивая музыка, другие участники хора, которые были очень милы со мной, сама атмосфера. Прошло совсем немного времени после моего вступления в хор, а наш викарий, который был раньше миссионером в Африке, уже предложил мне посещать школу для конфирмантов, в которой детей готовили к конфирмации, и стать полноправным членом церковной общины. Я согласилась не раздумывая, в надежде на то, что, став еще ближе к Богу, смогу рассчитывать на его покровительство. К тому же посещение классов означало, что как минимум еще один вечер в неделю я буду недоступна для Билла с его «играми».

Никто, кроме Бога, не мог меня защитить. Я рассказала матери, что ее друг сделал со мной, как он трогал меня между ног и причинил мне боль, но все равно она с легкой душой отпускала меня, когда Билл предлагал меня покатать.

– Ступай, дочка, – говорила она, – и хорошенько повеселись.

Мать никогда не ругала меня при Билле. Всякий раз, как он приходил, она сияла от счастья и была сама доброта, но я все равно знала: стоит лишь слово поперек сказать, и мне не поздоровится. Однажды я уже пыталась и потом несколько месяцев жила в настоящем кошмаре.

Когда я начинала сопротивляться приставаниям дяди Билла и отталкивала его, он говорил, что имеет полное право делать со мной, что пожелает. Меня это ставило в тупик. Кто дал ему такое право? Неужели всякий мужчина может по собственной прихоти заставить любую понравившуюся ему девочку «поиграть» с его гениталиями или засунуть руку ей в трусики?

– Тебе же самой нравится, – говорил он, ухмыляясь. – Я точно знаю. Мужчины это чувствуют.

Как он ошибался! Я люто ненавидела его игры. В моей жизни не было ничего хуже этого, но он все заставлял меня, и это продолжалось неделю за неделей, круглый год. Единственное, что я могла придумать, это занять себя по максимуму, чтобы не осталось ни одной минуты свободного времени, которой дядя Билл мог бы воспользоваться и затащить меня к себе в машину.

Мне исполнилось одиннадцать лет, пришла пора сдавать экзамены; они должны были показать, хватит ли у меня ума и способностей учиться в классической школе[7]или же придется переходить в среднюю современную школу[8].

Мать рассчитывала, что я смогу пройти конкурс в классическую школу, хотя ее не волновало мое будущее, она просто хотела похвастаться потом перед соседками. Как-никак, а успехи детей – это всегда заслуга родителей. Том провалился на экзаменах, потому что плохо занимался в школе, но мама не могла долго сердиться на своего любимца. Оставалась я. Я была просто обязана добиться выдающихся результатов в учебе.

Моя успеваемость резко ухудшилась, что неудивительно, если учесть, насколько я была травмирована всем происходящим. Я не могла расслабиться. Не могла никому доверять. Надо было готовиться к экзаменам, но я просто не могла сконцентрироваться, в любую минуту мог прозвенеть звонок, возвещавший о том, что дядя Билл снова хочет «поиграть» со мной; к тому же я всегда боялась, что мать начнет орать на меня из-за любого пустяка.

Первую часть экзаменов я высидела, но перед второй простудилась и очень ослабла. Горло болело, кашель никак не проходил, по ночам я не могла уснуть, не могла заставить себя поесть. Во второй день испытаний я кое-как доплелась до школы, уселась на свое место и уставилась в листок с заданием, голова кружилась все сильнее и сильнее. Тут у меня начался сильный приступ кашля, который я никак не могла унять. Кто-то из учителей решил вывести меня из класса и дать воды, но едва я привстала из-за парты, как в глазах потемнело, и я рухнула на пол.

Классная руководительница отвела меня домой; вызвали врача, который, выслушав мои легкие, сказал, что у меня пневмония. Он прописал антибиотики и постельный режим, я должна была провести дома несколько недель, чтобы силы восстановились. Врач также сказал, что при малейших признаках ухудшения меня положат в больницу.

Узнав о моей болезни, мама пришла в ярость. При враче она пыталась изображать взволнованную мать, но стоило ему ступить за порог дома, как она начала меня ругать:

– Как ты мне надоела! Теперь еще придется тебя выхаживать! Как будто у меня дел других нет!

Потом ее осенило.

– Я так понимаю, экзамены ты провалила и ни о какой классической школе теперь уже и речи быть не может, – с ненавистью проговорила она. – Ты специально все это подстроила, чтобы мне навредить. Гадкая девчонка, только о себе и думаешь.

Мне было тяжело понять, как можно «подстроить» воспаление легких и в чем меня опять обвиняют. Вряд ли я добровольно согласилась бы провести несколько недель в четырех стенах один на один со злой матерью. Тем более что не могла улизнуть ни под каким предлогом: на время болезни мне запретили гулять с собакой, ходить на репетиции хора и в школу для детей, готовящихся к конфирмации. Днями напролет мне придется выслушивать оскорбления, во время болезни это будет особенно невыносимо. Сильные приступы сухого кашля совсем меня истощили. Все давалось с трудом, даже дышать было тяжело.

Казалось, хуже быть не может, но тут пришел дядя Билл.

– Иди развейся, Кэт, – сказал он матери. – Тебе нужно памятник поставить за то, как ты за ней ухаживаешь. Если вдруг захочешь по магазинам пробежаться или в парикмахерскую сходить, то я всегда могу с ней посидеть… Мне будет даже приятно, – прибавил он, подмигнув мне.

– Пожалуйста, не уходи! – тихо упрашивала я маму.

Она с иронией сказала:

– Умница, так любит маму! – Посмотрела на Билла, потом на меня и добавила: – Не волнуйся, глупышка. Дядя за тобой присмотрит. Все будет хорошо.

И удалилась, постукивая высокими каблуками по асфальтовой дорожке.

Билл присел на край кровати, его глаза блестели. Он потрогал рукой мой пылающий лоб: у меня был жар.

– Теперь можно и повеселиться, – проговорил Билл. – Я скучал по тебе, малышка Кэсси.

Он сунул руки под одеяло и стал стягивать с меня ночную рубашку. Я попыталась отодвинуться, но бежать было некуда. Он навалился на меня, я начала хрипеть и задыхаться.

– Пожалуйста, не надо! – еле выдавила я. – Мне нечем дышать!

Я подумала, Билл отступился от своих намерений, и вздохнула с облегчением, когда он наконец слез с меня.

– Хорошо, – сказал Билл, – попробуем по-другому.

Он был весь красный от нетерпения и еле сдерживался. Расстегнув штаны, он стащил меня с кровати и поставил перед собой на колени. Я не удержалась и упала.

– Возьми его в рот, черт побери, – произнес он приказным тоном.

Нет, только не это. Господи, нет.

– Я не могу, – запротестовала я, мотая головой из стороны в сторону. – Пожалуйста, я правда не могу.

Он силой раскрыл мой рот и сунул туда свою мерзость. Я не могла дышать – нос был заложен из-за насморка. Мне казалось, рот вот-вот порвется, такой большой орган был у Билла. У меня начались рвотные позывы, но он все не останавливался; в горле першило, но кашлять я не могла; казалось, я сейчас задохнусь. Билл больно сжимал мою шею. Это было ужасно, отвратительно, омерзительно, гадко.

Он на мгновение вынул «игрушку» из моего рта, и меня тут же стошнило на простыни.

– Что за черт, – сказал он, скривившись, – теперь придется убирать за тобой. Но сперва ты доведешь дело до конца.

Мне пришлось обхватить его мерзость руками и двигать ими вверх-вниз до тех пор, пока из него не выстрелила струя белой вязкой жидкости. Все как обычно. Я была целиком во власти дяди Билла. Я не могла ничего с этим поделать. Я лежала обессиленная, пытаясь восстановить дыхание, слишком слабая, чтобы попытаться оттолкнуть своего насильника.

– Ну вот. Это ведь было здорово, да? – сказал он, когда все закончилось.

Я с ужасом посмотрела на него. Он искренне верил, что сотворенное им – это здорово? Как он может так думать? Меня всю передернуло. Здорово?!

С тех пор дядя Билл регулярно приходил меня «проведать», чтобы мама могла «отвлечься от домашних дел». Он так и говорил. На самом же деле он приходил, чтобы среди бела дня делать со мной все, что ему вздумается. Я была пленницей собственной болезни, собственной кровати. Некуда бежать. Негде спрятаться.

Билл по-прежнему приносил гостинцы, мои любимые шоколадные сигареты, только теперь я не могла их есть. Они вызывали у меня отвращение, потому что «он» к ним прикасался. При всех он хвалил меня, называл «отважной маленькой девочкой», но, оставшись со мной наедине, всегда добивался своего, как бы плохо мне ни было. Я молилась о том, чтобы он не приходил, снова и снова упрашивала Бога защитить меня от этого низкого, подлого человека. Я пыталась обмануть маму, притвориться, что мне лучше, чтобы она разрешила мне побыть дома одной, или умоляла ее остаться, не оставлять меня одну с Биллом. Ничего не помогало. Жизнь превратилась в пытку, я была глубоко несчастна и все время всего боялась.

Каково же было мое облегчение, когда доктор сказал, что я здорова и снова могу ходить в школу, на репетиции и в школу для конфирмантов, у меня снова не будет свободного времени, и дядя Билл оставит меня в покое. Я смогу вырваться из-под гнета этого гадкого, мерзкого типа.

Date: 2015-08-24; view: 238; Нарушение авторских прав