Почему же удача?

Объяснением служат те десятилетия, которые отделяют сегодняшний советский театр кукол от того, каким он был в тридцать втором году.

За это время кукольный театр прошел такой большой путь, что если я с сегодняшних позиций буду судить о качестве «Джима и Доллара» и давать ему оценку, то вряд ли он заслужит даже такой скромный балл, как три с минусом.

Но если представить себе, что было в этом спектакле нового для того времени, оценочный балл нужно повысить и поставить нашему спектаклю пять.

Качественно новое было во всех компонентах этого спектакля.

Прежде всего сама пьеса была много лучше большинства пьес, игравшихся тогда в кукольных театрах.

Каркас драматургического построения был точным, профессионально грамотным. Сюжет развивался непрерывно и логично.

Герои говорили не залихватским райком, а хорошей литературной прозой, причем рассчитанной на произнесение ее не человеком, а именно куклой. Каждая фраза была сжата, лаконична, без натуралистических психологизмов. Не было и характерных для того времени декларативных монологов. Диалоги выглядели не словесными пикировками, не болтовней, а рождались действием и действие рождали.

Удались автору и характеристики многих персонажей. Эти характеристики тоже не были декларативными, и образы персонажей создавались не словесными высказываниями, а главным образом поступками. Причем поступками, наглядно видимыми, решенными физическим поведением героев, что для театра кукол особенно важно. Вот почему даже такой бессловесный персонаж, как собака, оказался настоящей интересной ролью, так как поведение Доллара в каждой картине утверждало любовь его к Джиму и беззаветную, смелую и жертвенную дружбу.

Хорошо была написана и роль Джима. Здесь под словом «написана» я подразумеваю не только то, что Джим говорит, но и то, что он делает. Каждая фраза Джима идейно и тематически расширяла каждый его поступок, но никогда не была оторвана от него, а ведь любить героя зритель по-настоящему может только за поступки.

Джима зрители любили с первых же секунд его появления и желали ему удачи во всем. Они волновались за его судьбу, а волнение за судьбу любимого героя и есть тот основной стержень, на котором, как правило, держится восприятие спектакля. И если это волнение неослабно существует от начала спектакля до его конца, значит, драматургия автору удалась. Значит, удалось то, что Станиславский называет «сквозным действием».

Но удались автору не только образы двух основных героев, ведущих сюжет. Удались и эпизодические роли – боцман, дирижер джаза Том Томсон из Томпаго Томби, африканский плантатор, итальянские полицейские, жандарм. Автор сумел, сохранив реалистическую основу, придать этим образам черты эксцентрического комизма, а это и есть формула сатирического обобщения, чрезвычайно совпадающего с выразительными возможностями кукол.

Опять я должен оговориться и напомнить читателю, что все те пятерки, которые я так щедро выдал автору за отдельные составные элементы его пьесы, нужно рассматривать не как оценку абсолютную и вневременную, а как оценку сравнительную по отношению к большинству кукольных пьес того времени.

И до «Джима и Доллара» отдельные составные элементы во многих пьесах могли оказаться хорошими. Бы ли пьесы с хорошей темой, но неинтересным, вялым сюжетом. Были пьесы с интересным сюжетом, но написанные плохим, чаще всего примитивно стилизованным языком. Были пьесы литературно грамотные, но безусловно не кукольные, так как образы героев противоречили выразительным свойствам кукол. Были пьесы с внешне интересными для кукол характеристиками персонажей, но с более чем сомнительной темой.

Одним словом, были всякие пьесы. Но мало, почти совсем не было пьес, в которых и современность темы, и драматургическое построение, и язык, и образы были бы единокачественны.

Именно в этом смысле пьеса Андрея Павловича Глобы «Джим и Доллар» являлась одной из лучших кукольных пьес того времени.

Удачей спектакля была и работа художницы Татьяны Борисовны Александровой.

И до «Джима и Доллара» в некоторых спектаклях других кукольных театров перемены декораций происходили на глазах зрителей – например в спектаклях, поставленных Евгением Сергеевичем Деммени в Ленинграде. Но это относилось именно к декорациям. Физическое место действия оставалось неизменным. Новым в решении спектакля художницей Александровой была возможность изменения в каждой картине всей сценической площадки.

Были и актерские удачи в спектакле.

За четыре года, в течение которых театр играл «Джима и Доллара», некоторые роли игрались разными актерами, но в наибольшем количестве спектаклей роль Джима сыграла Екатерина Васильевна Успенская, а роль Доллара – Евгений Вениаминович Сперанский, теперь она – заслуженная, а он народный артист республики. Играли они очень хорошо. В их исполнении совершенно отсутствовала та крикливая нарочитость, которая была свойственна многим кукольным спектаклям и многим актерам того времени.

Как бы ни был эксцентричен какой-либо образ в кукольном театре, как бы ни был он условен, внутренняя правда образа должна быть не меньшей, чем в театре «человеческом», а актерское понимание этой внутренней правды – большим именно в силу того, что внешним выражением образа является не сам актер, а кукла.

Об этих, как и о других отличительных от «человеческого» театра ощущениях актера театра кукол я буду говорить в специальной главе. Здесь же я коснулся этого вопроса потому, что в игре Успенской и Сперанского было нечто безусловно новое по сравнению с игрой большинства актеров кукольных театров того времени. Это новое и заключалось в той внутренней актерской правде, благодаря которой созданные ими образы наполнялись теплой живой кровью. Зрители полюбили негритянского мальчика и его друга не только за то, чем наделил их автор, но в еще большей степени за то, чем согрели их актеры.

Зрители заразительно и дружно смеялись над серьезностью, с какой Джим и его собака изобретали свои музыкальные инструменты и с какой убежденной азартностью они на них играли. Эта внешне эксцентрическая игра потому-то и была такой комичной, что актеры совсем не комиковали.

Я уже говорил, что словесной роли у собаки не было и чувства свои она могла выражать только тем, что подымала то одно, то другое ухо, виляла хвостом, рычала, радостно лаяла или жалобно повизгивала. А в то же время Сперанский, игравший Доллара, именно благодаря внутренней правде сумел создать трогательный образ настоящего верного друга.

Одинокая маленькая фигурка покинутой собаки, оставшейся на пристани, то растерянно глядящей по сторонам, то настораживающей свои уши, то грустно укладывающей остроконечную мордочку на передние лапы, была такой жалкой, такой убедительной, что в напряженных глазах маленьких зрителей появлялись слезы. А когда Доллар самоотверженно кидался в воду и плыл по «бушующим волнам», то пропадая в них, то появляясь, вытаскивал своего друга на берег, нежно лизал его лицо, внимательно всматриваясь и ища признаков жизни, – слезы наших маленьких зрителей уже текли по щекам, и это были хорошие, нужные, правильные слезы.

Быстрые ребячьи руки насухо вытирали их, когда Джим оживал и, увидев своего спасителя, повторял только одно слово: «Доллар! Доллар! Доллар!» Сколько было тут радости, шума, аплодисментов, бурного восторга – опять-таки нужного, верного!

Настоящей удачей, причем так же, как актерская игра Успенской и Сперанского, удачей безусловной, без поправки на время, была музыка, написанная для спектакля композитором Вадимом Николаевичем Кочетовым. С тех пор и до конца своей жизни этот одаренный музыкант и замечательный человек был одним из постоянных композиторов нашего театра, написавшим музыку ко многим и детским и взрослым спектаклям.

«Джим и Доллар» – первая моя режиссерская работа. До того времени работу режиссера я представлял себе лишь теоретически. Но спектакль этот явился для меня не только экзаменом на то, хороший ли я режиссер или плохой. Он решал основное: есть ли во мне вообще какие бы то ни было режиссерские свойства? И есть ли во мне основное из этих свойств: способность увлечься соединением в единое целое отдельных элементов спектакля, каждый из которых рожден не мной? Соединением созданного автором, композитором, художником, актерами в некий органический монолит.

Конечно, я делал много ошибок. Да и не мне судить о степени моих режиссерских способностей.

Но важным для меня было то, что процесс этого соединения, этой подгонки частей, процесс создания архитектуры спектакля мне очень понравился. Я впервые в своей жизни ощутил режиссерскую эмоцию, абсолютно отличную от эмоции актера. Ощутил как некую новую для себя профессию, профессию увлекательную, страстную.

Мы репетировали долго и внимательно, и подгонка всех составных элементов спектакля – нахождение соразмерности частей, композиции пространства, движения и времени, соотношения темы и формы в каждой данной картине, то есть всего того, о чем я в дальнейшем буду говорить на примерах других спектаклей, – отняла у нас много времени.

Мы стремились к тому, чтобы действие спектакля имело эмоциональную непрерывность; убирали все лишнее, дополняли недостающее. Мы старались, чтобы каждый акт, каждая картина, каждый эпизод были нанизаны на единый эмоциональный стержень, основой которого является заинтересованное внимание зрителей.

Date: 2015-08-24; view: 366; Нарушение авторских прав