Моя душа стала для них полем битвы

Мне было двенадцать, когда я стал трофеем в необъявленной войне между моими родителями. Мое тело и право юридической опеки над ним в буквальном смысле превратились в поле битвы. Я не мог ни осознать, ни выразить чувство насилия над собой, которое я испытывал. Я не получал физических ударов. Внешне я был достаточно избалованным ребенком, а карманных денег у меня было всегда столько, сколько я просил. Моя трагедия заключалась в том, что бушующая война была невидимой даже для меня. Она происходила внутри, на психологическом уровне. Ни увидеть, ни выразить ее я не мог. Я находился в эмоциональной тюрьме с невидимыми решетками, невидимыми побоями, невидимыми врагами.

Слепая зона в культуре опасна, как и слепая зона в поле зрения водителя. Одна из основных задач психотерапевта – помочь пациенту найти слова, чтобы сделать видимыми незримые душевные муки. Часто бывает так, что сердечный разговор с другим человеком – это все, что отделяет нас от эмоциональной смерти. В детстве родители учат нас всех смотреть в обе стороны перед тем, как перейти дорогу, не бегать с ножницами, не трогать ядовитый плющ, держаться подальше от змей, скорпионов, бешеных собак и быстро едущих машин. Поскольку опасность физической смерти присутствует повсюду, в каждой культуре с незапамятных времен существуют техники выживания для детей. Тем не менее о психической опасности мы только начинаем говорить, и вследствие этого современные развитые страны по‑прежнему цепляются за средневековый миф о выживании, игнорируя при этом другие, не менее опасные, невидимые раны.

Мы продолжаем рассматривать растущий уровень депрессии, суицидов, профессионального выгорания и психосоматических заболеваний как клиническую проблему, соответственно приравниваемую к индивидуальной, как если бы это были вирусы, атакующие какого‑то конкретного человека, но безопасные для нас. Крайне редко обращают внимание на их истинную суть: эти проблемы приобрели характер эпидемии, коллективного страдания, существование которого необходимо признать и заняться им на уровне культуры в целом. Если бы мы всерьез относились к научным исследованиям в нашей области, нам пришлось бы согласиться с тем, что психологическая болезнь, достигшая размеров эпидемии, должна восприниматься иначе. Нам следовало бы задаться вопросом: «Что в нашей культуре делает человеческую психику такой уязвимой?»

У меня был пациент, который пришел на консультацию прямо из офиса. Он представлял собой самый вопиющий пример психологической слепоты, с которым мне когда‑либо приходилось сталкиваться. Это была первая встреча с ним, и выглядел он, как будто только начал приходить в себя от шока после автомобильной аварии: поверхностное дыхание, дикий взгляд, зрачки, расширенные от страха.