Восемнадцатая глава

Каждый вдох холодного утреннего воздуха обжигал легкие. Каждая неровность каменистой тропинки острой болью отзывалась в мышцах ног. Я забыл, как тяжело бегать по крутым склонам, а ведь сейчас я лишь повторял тот маршрут, который еще мальчишкой пробегал почти каждый день. Четыре мили по самым крутым холмам в округе. До вершины холма оставалось каких‑то двести ярдов, но с каждым шагом я бежал все медленней. Как же мне удавалось преодолевать эти мили в двенадцать лет, подумал я.

Я узнавал каждый валун необычной формы, каждый неожиданный поворот тропинки, я вспоминал напряжение и боль моих давних пробежек. В сущности, я и хотел такого возвращения к ежедневной борьбе с крутыми подъемами и холодным ветром. Сначала эта борьба была для меня лишь способом заглушить другую боль – о потере отца, но постепенно я втянулся, и привычка преодолевать усталость, дискомфорт и боль стала моей второй натурой. В сущности, я просто потакал своим желаниям: я нашел возможность каждый день на час‑другой замыкаться в собственном мире, центром которого было мое тело, мои многострадальные мышцы, а фоном служили иногда изумительные в своей красоте, иногда пугающие холмы. Каждый день я вступал в жестокую битву, каждый день я одерживал заслуженную победу.

И на этот раз в конце концов я добрался‑таки до вершины холма. Начался спуск по гребню длиной в полмили между долинами Бартуэйт и Хелмби. Я запетлял, уклоняясь от острых камней и плотных кустов вереска, то и дело попадавшихся на древней пастушьей тропе, каждую минуту рискуя вывихнуть лодыжку.

Из вересковых зарослей выпорхнула стайка куропаток. Птицы летели невысоко и скоро скрылись из виду. Со дна долины Бартуэйт только начал подниматься туман, приоткрыв серебряную ленту реки. Сверкая в лучах утреннего солнца, река резко поворачивала налево и скрывалась за сиреневым склоном холма. Я оглянулся на широкую коричневую полосу вырубленного леса в самом начале долины и помчался дальше от нее, к аккуратно разделенному на зеленые поля долу, к серым каменным строениям просыпавшейся деревни. До меня донеслись тарахтенье трактора, лай требующих завтрака собак. В родительский дом я вернулся усталым, но у меня созрело решение.

Надеяться на то. что мне удастся уговорить Маблторпа, было бессмысленно. Даже если я найду хорошего адвоката, в конце концов молодой лорд все равно выселит мать. Если учесть, что ее психика постоянно балансировала на грани реального и воображаемого мира, то последствия ее выселения могли быть самыми непредсказуемыми. Но, возможно, мне удастся выкупить дом. Уверенность в том, что мать останется под той же крышей до конца своих дней, придала бы сил и мне и ей.

К сожалению, у меня не было пятидесяти тысяч фунтов. Впрочем, немного я заработал на акциях «Джипсам», и теперь на моем счету накопилось тысяч десять. Заложив квартиру, я мог получить еще двадцать тысяч. Но как выкупить дом за тридцать тысяч фунтов?

Наверно, нужно забыть о гордости и попытаться договориться с Маблторпом, подумал я. Я позвонил в «Хелмби‑холл» и попросил еще раз принять меня. Мы встретились в том же кабинете, что и накануне. Я предложил Маблторпу продать мне дом за тридцать тысяч фунтов. Я сожалел об оскорбительном замечании, брошенном в его адрес днем раньше, но сегодня и лорд Маблторп был настроен более мирно. Быть может, мои слишком резкие слова подействовали на него благотворно.

– Тридцать пять тысяч, – сказал он. – Не меньше.

– Хорошо, тридцать пять, – согласился я и протянул руку.

Я надеялся, что деньги я где‑нибудь найду. Маблторп вяло пожал мою руку. Наверно, мы оба вспомнили о дружбе, связывавшей наших отцов, и стыдились за вчерашнее. Мы расстались не друзьями, но и не врагами. Я рассказал о своих планах маме, и она осталась очень довольна. По ее настоянию я остался еще на два дня. После напряжения нескольких последних педель вынужденное безделье и смена обстановки пошли мне на пользу. Мне даже удалось более или менее забыть о моем положении в компании «Де Джонг». Менее успешными оказались попытки выбросить из головы Кэти. Иногда я вдруг задумывался, понравится ли ей Бартуэйт. Идиотская мысль! У меня не было ни малейшей надежды полагать, что она когда‑либо увидит эти места. Я готов был рвать на себе волосы из‑за того, что каким‑то образом испортил то, что казалось началом очень прочной связи.

Еще мне нужно было занять где‑то двадцать пять тысяч долларов. В принципе это было возможно. Через год‑другой работы на рынке облигаций моя зарплата должна намного вырасти, тогда отдать долг не составит труда. Если только начатое Ассоциацией рынка ценных бумаг расследование не будет иметь последствий.

Мы сидели в комнате для совещаний нашей фирмы, где неделю назад меня допекал мистер Берриман из ассоциации. На полированном столе красного дерева стоял магнитофон. Хамилтон сел напротив меня.

Он позвонил мне и попросил приехать в понедельник к одиннадцати часам. Во мне пробудились прежние страхи. Если бы я был оправдан, то мне нужно было бы, как обычно, явиться на работу к половине восьмого.

Хамилтон был мрачен. Не склонный к многословию и в лучшие времена, на этот раз он отделался коротким;

– Хорошо провели отпуск?

Я что‑то пробормотал в ответ, но он пропустил мои слова мимо ушей и сказал:

– Послушайте эти записи.

Я остолбенел. Я отчаянно пытался припомнить, не сболтнул ли я за последние два месяца что‑то такое, что могли бы вменить мне в вину. Догадаться, что же именно записано на пленке, было невозможно, потому что я не делал ничего противозаконного.

Хамилтон нажал кнопку «воспроизведение», и в комнате загудел голос Кэша:

– Ты изменил свое решение насчет «Джипсам»?

– Нет, – ответил я.

Когда слышишь свой голос в записи, всегда остается странное ощущение. Я не сразу узнал себя: этот голос был чуть выше и акцент выражен сильнее.

– Но я хотел бы попросить тебя об одолжении. – Это опять я.

– Конечно. – Голос Кэша.

– Как проще всего купить акции на нью‑йоркской фондовой бирже?

– О, нет проблем. Я могу открыть там счет на твое имя. Тебе нужно будет только позвонить Мириам Уолл из отдела частной клиентуры нашей фирмы. Подожди минут пять, я предупрежу ее, что ты будешь с ней разговаривать.

Хамилтон выключил магнитофон. С минуту никто из нас не произнес ни слова. Я первым нарушил молчание.

– Это ничего не доказывает, – сказал я и тут же пожалел о своих словах. Они прозвучали как жалкое оправдание.

Хамилтон слегка насупил брови, несомненно, в знак того, что такая же мысль пришла и ему.

– Конечно, этот разговор ничего не доказывает, – сказал он. – Но он кое‑что добавляет к другим уликам, которые Ассоциация рынка ценных бумаг уже собрала против Кэша. Они поймут так, что Кэш сообщил вам, каким образом вы можете приобрести акции компании, относительно состояния которой он располагает конфиденциальной информацией. Классический способ подкупа клиентов, чтобы делать вместе с ними свои дела. Так это звучит.

– Но на самом деле было совсем не так, – запротестовал я.

– Вы говорили об акциях «Джипсам оф Америка», не так ли?

– Да.

– И Кэш бросил все дела, чтобы помочь вам открыть собственный счет?

– Ну да. Но он хотел помочь мне как клиенту. – Я замолчал, пытаясь собраться с мыслями. Очевидно, меня загнали в угол. Я хотел найти путь к спасению. В конце концов я повторил то, что было на самом деле. – Изучив финансовое состояние корпорации, я понял, что вскоре ее могут перекупить. Поэтому мы с Дебби решили купить акции. До этого никто из нас не покупал акции американских корпораций, и нам казалось естественным обратиться к Кэшу. Все очень просто.

Хамилтон долго разглядывал меня. Лучше его никто не умеет разгадывать характер человека, подумал я. Он должен понять, что я говорю правду.

Если Хамилтон и поверил мне, то не совсем.

– Все же мне кажется странным, что вы поступили именно так, – начал он. – Однако в Ассоциации рынка ценных бумаг уверены, что вы воспользовались конфиденциальной информацией. Вы правы, неопровержимых улик у ассоциации нет. Расследование подобных нарушений обходится дорого и часто ни к чему не приводит. Но ассоциация всегда может сломать карьеру подозреваемого независимо от того, виновен он или нет.

Глядя на стол прямо перед собой, Хамилтон помолчал, потом продолжил:

– Я должен думать прежде всего об интересах фирмы. Ассоциация может предать расследование гласности или даже оштрафовать нас. Едва ли есть необходимость объяснять вам, какое впечатление это произведет на те компании, которые доверяют нам управлять своими деньгами. Как вам известно, мы ведем переговоры с потенциальными японскими клиентами. Для нашей фирмы эти переговоры могут иметь очень большое значение. Я не допущу их срыва. – Он бросил на меня взгляд. – Поэтому я принял решение. В сложившейся ситуации это единственное решение, которое учитывает интересы всех сторон. Сегодня я приму ваше заявление об увольнении. Вы будете числиться на работе еще два месяца, этого вполне достаточно, чтобы найти другую работу. В течение этих двух месяцев вы можете, если у вас возникнет такое желание, приходить сюда, но ни при каких обстоятельствах вы не будете совершать сделки от имени фирмы. Вне стен этой комнаты никто не узнает об истинных причинах вашего увольнения.

Мне очень жаль, – закончил Хамилтон, – но так будет лучше для всех, особенно для вас.

Вот так. Я был поставлен перед свершившимся фактом. Хамилтон нашел выход из положения. «Де Джонг» будет процветать, словно ничего и не произошло. И я ничего не мог с этим поделать. Согласиться на такое поражение было тяжело.

– А если я не напишу заявления? – сказал я.

– Даже не спрашивайте, – ответил Хамилтон.

На какое‑то мгновение я почувствовал почти непреодолимое желание бороться, не соглашаться с Хамилтоном, потребовать полного расследования. Но все это было бесполезно. В любом случае я стану козлом отпущения, а согласившись с Хамилтоном, я хотя бы получу шанс найти другую работу.

Несколько минут я молчал, чувствуя, как кровь приливает к щекам. Мной овладевали гнев, стыд, а больше всего – глубочайшее отчаяние. Я хотел что‑то сказать, но не мог произнести ни слова и лишь глубоко вздохнул. Держи себя в руках, приказал я себе. Разобраться можно будет и позже. Не говори ничего, не выходи из себя, не демонстрируй никаких эмоций, просто уходи.

– Хорошо, – сказал я, встал, повернулся и вышел из комнаты.

Мне нужно было забрать кое‑что со своего рабочего места. Записную книжку с телефонными номерами и прочие мелочи. Я вошел в операционную комнату. Все замерли. Я чувствовал направленные на меня взгляды, но не обращал внимания ни на кого. Мои щеки все еще горели. Я молча взял записную книжку, другие личные вещи, бросил все это в портфель и ушел. Никто не проронил ни слова. Одному Богу известно, что они думали. Меня это уже не должно было интересовать.

Я остановил такси прямо возле подъезда. Путь домой не отнял много времени, но за эти минуты мне удалось разделить кипевшие во мне эмоции, каждую из которых я поместил в свою нишу. Поодиночке с ними легче будет справиться.

Больше всего меня захлестывал гнев. Гнев на несправедливость, ведь меня признали виновным, лишив права на защиту. Все сочли, что я виновен, потому что так им было выгоднее. Я был очень зол на Хамилтона, который допустил такую несправедливость. Разве он не мог что‑нибудь предпринять в мою защиту? Уж он‑то наверняка смог бы найти выход из этой нелепой ситуации. Но ради фирмы он пожертвовал мной. Честно говоря, я думал, что значу для него больше. Впрочем, по здравом размышлении я пришел к выводу, что Хамилтон в своей обычной манере взвесил все «за» и «против», оценил перспективы борьбы до конца, счел их неудовлетворительными и потому принял другое решение. Бесполезно просто кричать: «Это несправедливо!»

Еще меня мучили сожаления. Я успел сродниться с компанией «Де Джонг», я постепенно познавал основы операций с ценными бумагами, и эта работа приносила мне удовлетворение. Хотя Хамилтон фактически выгнал меня, я успел у него многому научиться. Конечно, не всему, но многому. Я не представлял, можно ли найти учителя лучше Хамилтона. Но во всяком случае я не зря провел время и теперь хотел заниматься пенными бумагами и дальше. Самое главное в том, что это у меня хорошо получалось. Просто в другой фирме нужно будет начать все сначала.

А если я не найду другой работы? При этой мысли я чуть было не запаниковал. Что, если я никогда не смогу работать с ценными бумагами? Это будет трудно перенести. К тому же мне нужна не просто работа, а высокооплачиваемая, иначе я не смогу выкупить дом для мамы. Без хорошей работы мне никак не наскрести двадцать пять тысяч фунтов. Одному Богу известно, что будет с матерью, если лорд Маблторп ее выселит. Я представил себе презрительный взгляд Линды, которым она меня непременно одарит, узнав, что мне не удалось заплатить за дом.

Впрочем, паническое настроение скоро прошло. Люди постоянно теряют работу. Если они умеют работать, то быстро находят другую.

Я упрям. Будь я проклят, если это дьявольское стечение обстоятельств навсегда отрежет меня от рынка ценных бумаг. Человек сам управляет своей судьбой. Конечно, не всегда получается так, как хотелось бы, но при настойчивости и терпении всегда можно добиться своего. Главное – не сдаваться; когда что‑то не получается, нужно только проявить больше настойчивости.

Итак, я взял несколько листов бумаги и набросал план моей кампании по поискам нового места работы. Через полчаса были готовы несколько этапов плана, которые – в этом я не сомневался – дадут какие‑то результаты. Теперь за дело.

Я позвонил двум знакомым агентам по трудоустройству и договорился о встрече. Два часа у меня ушло на совершенствование анкеты и автобиографии. Пока все шло хорошо. «Охотники за талантами» будут рады новому клиенту. Мне казалось, что моя анкета выглядит неплохо.

Проблемы начались на следующее утро. Я решил, что лучше всего начать с сейлсменов, с которыми мне приходилось иметь дело каждый день. Вероятно, они знают, кому требуются специалисты, к тому же они имеют представление о моих способностях. После недолгих размышлений я начал с Дейвида Барратта. Он работал на рынке ценных бумаг очень давно и знал сотни людей. Он должен что‑нибудь предложить.

Я набрал номер «Харрисон бразерс». Мне ответил не сам Дейвид, а один из его сотрудников. Он сказал, что Дейвид занят и перезвонит, как только освободится. Я оставил свой номер телефона и стал ждать. Прошло два часа – ничего. Я снова позвонил в «Харрисон бразерс».

На этот раз ответил сам Дейвид.

– Привет, Дейвид, это Пол, – начал я.

Дейвид ответил не сразу:

– О, здравствуйте. Пол. Откуда вы звоните?

– Из дома. Значит, вы уже слышали?

– Да, слышал. – Опять пауза. – Вы еще ничего не нашли?

– Пока нет. Дело в том, что я только начинаю. Поэтому и звоню вам. Вы случайно не знаете, нет ли где‑нибудь интересных вакансий?

– К сожалению, нет. Сейчас на рынке рабочих мест затишье, – сказал Дейвид. – Прошу прощения, меня ждет клиент на другой линии.

– Одну минуту, – успел вставить я.

– Да?

– Вы не могли бы уделить мне полчаса? Мы бы поболтали о моем будущем. Вы знаете рынок намного лучше меня.

– К сожалению, сейчас я очень занят...

– В любое время, когда вам будет удобно, – сказал я, чувствуя, как в моем голосе начинают проскальзывать нотки отчаяния. – За завтраком, после работы, я могу подъехать куда угодно.

– Пол, боюсь, я ничем не смогу вам помочь. – Голос в телефонной трубке звучал вежливо, но твердо. Очень твердо.

– Ладно. Можете звонить своим клиентам, – хмуро сказал я и положил трубку.

Я ничего не понимал. Дейвид всегда охотно откликался на любую просьбу. Его отказ говорил о многом. Возможно, подумал я, у меня сложилось совершенно неверное представление о Дейвиде. Может быть, он был одним человеком с нынешними клиентами и совсем другим – с бывшими? Впрочем, вынужденно признался я, на Дейвида это непохоже.

Не без тревоги я позвонил другому знакомому сейлсмену. Тот же результат. Вежливый отказ. С третьим было даже хуже. Я слышал, как тот говорил:

– Скажи ему, что меня нет. А если он позвонит еще раз, скажи, что я здесь больше не работаю.

Я сидел, тупо уставившись на телефонный аппарат. Дела складывались не блестяще. Кому еще можно было бы позвонить? О Кэше не могло быть и речи. С болью я вспомнил о Кэти, но получить такой же вежливый отказ и от нее – это было бы выше моих сил.

Клер! Уж она‑то наверняка найдет для меня несколько минут.

Я набрал номер. Услышав мой голос. Клер сразу перешла на шепот.

– Пол! Тут такое о тебе болтают! Это правда?

– Не знаю. Что болтают?

– Что тебя поймали за руку на использовании конфиденциальной информации.

Наконец‑то нашелся человек, который прямо сказал, что они все думают.

– Нет, это неправда. По крайней мере никакой конфиденциальной информацией я не пользовался. Но в Ассоциации рынка ценных бумаг действительно так думают. Поэтому я и ушел.

– Ушел? Но все говорят, что тебя выгнали!

– Точнее, вынужден был уйти. – Я готов был положить трубку. Оправдываться и дальше значило бы зря сотрясать воздух. Очевидно, все поверили в мою виновность. В конце концов я тихо сказал: – Я ничего плохого не делал.

– Я знаю, – отозвалась Клер.

Меня захлестнула волна благодарности, я почувствовал облегчение.

– Ты знаешь? Откуда ты можешь знать?

Клер засмеялась.

– Ты – последний человек, который ради собственного обогащения мог бы воспользоваться конфиденциальной информацией. Из всех моих знакомых ты – самый непосредственный. Слишком серьезный. Слишком скучный.

– Я и не пытаюсь это отрицать, – сказал я. Настроение у меня немного поднялось.

Клер перешла на заговорщический шепот:

– Расскажи, что же на самом деле случилось?

Я рассказал, как и почему я купил акции «Джипсам». Когда я упомянул о роли Кэша во всей этой истории. Клер меня прервала:

– Ну и скотина! Как я сразу не догадалась, что без него и здесь не обошлось. Боже мой! Это просто невероятно, что его еще пускают на рынок!

Клер почти угадала. Насколько я понял, за Кэша тоже взялась какая‑то комиссия. Возможно, его дни в «Блумфилд Вайс» тоже сочтены. Это меня немного утешало. Впрочем, подумал я, если кто‑то и сумеет выбраться сухим из воды, то только Кэш.

Я рассказал Клер о своих разговорах с Дейвидом Барраттом и другими агентами.

– Что ж, это меня не удивляет, – сказала Клер. – Знаешь, сейчас все только о тебе и говорят, даже те, кто тебя не знает. Уверяю, никто не станет торопиться принимать тебя на работу.

Удар был слишком тяжел, и Клер это поняла.

– Прошу прощения, Пол, я не то имела в виду, – тут же поправилась она. – Через месяц‑другой скандал забудется. Ты что‑нибудь подыщешь. – Я молчал. – Пол! Пол?

Я пробормотал «до свиданья» и положил трубку.

Вот так. Никуда от этого не уйдешь. На рынке облигаций мне работы не найти, по крайней мере сейчас. Возможно, никогда не найти. Все очень просто. Конец всем моим планам.

В сущности, я все понял после первого же разговора с Дейвидом Барраттом, но пытался убедить себя, что это не так. Я верил, что настойчивость и сила воли помогут мне найти работу. Но ни настойчивость, ни сила воли не заставят людей забыть, что когда‑то я был одним из самых известных финансовых преступников, использовавшим конфиденциальную информацию для собственного обогащения.

Меня поражала нелепость ситуации. Допустим, я действительно совершил какой‑то мелкий проступок, но ведь меня осуждали те, кто каждый день обманывали своих клиентов, своих сотрудников, даже своих друзей. Конечно, использование конфиденциальной информации – это другое дело. Это заразная болезнь. В свое время эта чума, которую разносил гений рынка бросовых облигаций Майкл Милкен, поползла по Уолл‑стриту, переносилась от одного инвестора к другому, пока чуть ли не все банки Нью‑Йорка не были в большей или меньшей мере ею заражены. С этой эпидемией боролись очень просто. При появлении первых симптомов болезни заболевшего члена общества изолировали и изгоняли. Именно так поступили и со мной.

Трудно было смириться с последствиями. Рынок ценных бумаг – это единственное, чем я хотел заниматься, он стал целью моей жизни. Еще неделю назад цель казалась вполне достижимой, нужно было только год‑другой подучиться. Теперь все изменилось.

Вероятно, многие всю жизнь плывут по течению. Многие, но не я. Если я поставил перед собой цель, я буду ее добиваться. Вся моя жизнь будет посвящена этой цели. В свое время мне было трудно смириться с мыслью о том, что я никогда не стану лучшим в мире бегуном на восемьсот метров, но нельзя было отрицать, что к той цели я подошел очень близко. Другое дело – рынок ценных бумаг, который, в сущности, я только начинал постигать.

Следующие две недели были самыми тяжелыми в моей взрослой жизни. Я все еще рассылал письма и даже два раза ходил на собеседования, но уже без всякой надежды. Я понимал, что проиграл.

Мной быстро овладевала депрессия, глубокая, черная депрессия, подобной которой я прежде никогда не испытывал. Я был опустошен, выпотрошен. Мне стало трудно заставить себя что‑либо делать. Через два‑три дня я бросил бег, каждый день повторяя себе, что непродолжительный отдых не повредит. Я пытался читать романы, но не мог сосредоточиться. Я подолгу валялся в постели, тупо уставившись в потолок. Днем я несколько раз пытался бродить по Лондону, но шум транспорта, выхлопные газы и жара утомляли и раздражали меня. Если человек долго живет, полагаясь на силу воли, то ее утрата способна выбить из колеи.

Кроме того, меня стало мучить одиночество. Раньше меня вполне устраивало собственное общество, но теперь я испытывал потребность с кем‑то поговорить. С тем, кто помог бы мне взглянуть на себя со стороны. Но кто бы это мог быть? О коллегах по бывшей работе не могло быть и речи. Рассказать обо всем старым друзьям и знакомым у меня не хватало мужества. Может быть, это следовало бы сделать. Разумеется, ни при каких обстоятельствах я не мог переложить тяжесть своих забот на плечи матери. Я не забывал, что скоро мне предстоят переговоры с юристами о покупке ее дома. Где я достану деньги? Я вынужден был признать, что теперь, когда рынок ценных бумаг для меня закрылся, мне будет невозможно найти достаточно высокооплачиваемую работу.

Я пытался не думать о деньгах, но от этого мне не становилось легче. Если моя мать лишится дома, то в этом буду виноват я. Я оказался неспособным ей помочь.

В часы одиночества я часто вспоминал Кэти. Когда я испытывал потребность в друге, в собеседнике, почему‑то в моих мыслях таким человеком всегда становилась она. Я не забыл, как быстро мы научились понимать друг друга, с каким интересом и симпатией она отнеслась к моим проблемам. Мне был нужен человек, который так же отнесся бы к моим проблемам и сейчас.

Потом я вспоминал, как резко изменилось отношение Кэти ко мне. Ее упреки, что я ломаю ее карьеру, мои нелепые приглашения на обед. Я не сомневался, она уже слышала о том, что я сделал, – прошу прощения, считается, что сделал. Она должна была благодарить Бога за то, что вовремя прекратила все отношения со мной. Она должна была ругать себя последними словами за то, что когда‑то согласилась выслушать меня. Связь с человеком, обвиненным в использовании конфиденциальной информации, не помогает подъему по скользкой лестнице карьеры.

Date: 2015-08-24; view: 309; Нарушение авторских прав