Молодой лев

В истории XX века немало выдающихся фигур – гениев и злодеев, однако личность Уинстона Черчилля, безусловно, наиболее значительная и наиболее привлекательная в человеческом своем качестве. Писать о его жизни – приятное занятие, увлекательнее разве что – читать о ней. Чтение это способно многому научить, прежде всего, молодых людей. Как извлечь уроки из трудного детства. Как достичь максимума своих возможностей – физических, моральных и интеллектуальных. Как, поставив на карту все, добиться успеха и уйти от неминуемого, на первый взгляд, поражения. Как, наконец, с энергией и самозабвением предаваясь самым амбициозным проектам, оставаться верным дружбе и не растерять благородства, сострадания и порядочности.

Никто другой не сделал более для защиты свободы и демократии – традиционных ценностей западной цивилизации. Никто другой не привлекал к себе столько внимания – как своими драматическими падениями и взлетами, так и возвышенной риторикой, речами и книгами, внезапным гневом и острым словом. 60 долгих лет он прочно занимал выдающееся место в общественной жизни собственной страны и всего мира, и это место пустует после его ухода. Никому после него не удавалось столь успешно совмещать такие разные роли. Как мог один человек работать так много, так долго и так эффективно? Однажды в самом начале своей политической карьеры, молодой Черчилль оказался на обеде рядом с Вайолет Асквит, дочерью тогдашнего министра финансов. Отвечая на ее вопрос, он произнес: «Все мы черви. Но мне кажется, что я блистательный червь». Так в чем же причина его исключительности? Давайте попробуем разобраться.

Уинстон Леонард Спенсер‑Черчилль родился 30 ноября 1874 года. Его родителями были лорд Рэндольф Черчилль, младший сын 7‑го герцога Мальборо, и Дженни, вторая из четырех дочерей Леонарда Джерома, американского бизнесмена. Ребенок должен был родиться в Мейфэре, в лондонском доме Черчиллей, где все уже было для этого подготовлено. Но случилось так, что во время визита в Бленхейм, родовое поместье лорда Рэндольфа, Дженни упала, и ребенок родился на два месяца раньше срока, в наспех прибранной дворцовой спальне на первом этаже. С тех пор это для него характерно – непредсказуемость, поспешность, риск, опасность и драматизм. Роды были изматывающими и продолжались восемь часов, но ребенок появился на свет в «добром здравии» и был «поразительно красив». У него были рыжие волосы – «цвета бронзовой клюшки для гольфа», нежная розовая кожа и сильные легкие. Потом он будет щеголять тем, что излишне нежная кожа вынуждает его носить только шелковое белье. Еще он уверял, что ни разу в жизни не надевал пижамы.

Подобно своей матери, Черчилль был активен, импульсивен и подвержен риску несчастных случаев, но на протяжении всей своей долгой жизни он почти не болел. В преклонном возрасте он страдал тугоухостью, но это был едва ли не единственный его недуг. Он слегка шепелявил (что практически неразличимо на аудиозаписях). Но отчасти поэтому он уделял особо пристальное внимание своим зубам и ходил к лучшему дантисту того времени сэру Уилфреду Фишу. Тот смоделировал для Черчилля зубные протезы, изготовленные знаменитым техником Дереком Кадлиппом. (Они хранятся в музее Лондонского Королевского Хирургического колледжа.) Черчилль серьезно относился к своему здоровью, у него был свой врач Чарльз Макморан Уилсон, которому он пожаловал титул лорда Морана (доктор Фиш, в свою очередь, был произведен в рыцари).

Черчилль ценил хорошую еду, особенно стейки, устрицы и филе камбалы. Каждый день он выпивал немалую порцию бренди или виски с содовой. Тем не менее после его смерти выяснилось, что печень его была в превосходном состоянии и чиста, как у младенца. Черчилль был способен переносить длительные и интенсивные физические и интеллектуальные нагрузки, долгое время мог обходиться без сна. Но он умел расслабиться, получал удовольствие от разнообразия своих многочисленных занятий и порою мог вздремнуть в коротких перерывах. По возможности он проводил утро в постели с телефоном, диктовал и принимал посетителей. В 1946 году, когда мне было 17, мне посчастливилось задать ему вопрос: «Мистер Черчилль, какова причина вашего успеха?» Он мгновенно ответил: «Сохранение энергии. Никогда не стой, если можешь присесть, и никогда не сиди, если можешь прилечь». После чего он погрузился в свой лимузин.

Этот жизнерадостный и здоровый ребенок был старшим из двух сыновей знаменитых родителей. Отец его, лорд Рэндольф Черчилль (1849‑1895), получил образование в Итоне и в Мертон‑колледже, Оксфорд. Он был членом парламента, с 1874 по 1885 представлял Вудсток, на окраине которого расположен замок Бленхейм, а с 1885 и до самой смерти представлял округ Южный Паддингтон. Его политическая карьера была стремительной и бурной, не обошлась без громких скандалов. Вместе с другими недовольными депутатами он создал влиятельную оппозиционную группу, которая оказывала жесткое сопротивление либеральному большинству и поддерживала некую, как он говорил, «Тори‑демократию» (1880‑1884). Но когда в частной беседе его спросили, каковы его политические идеалы, он немедленно ответил: «О, оппортунизм, разумеется». Он был противником ирландской политики Гладстона, целью которой было предоставление Ирландии гомруля (внутреннего самоуправления). Сэр Рэндольф последовательно выступал против гомруля, именно ему принадлежит известный лозунг: «Право свое, волю свою Ольстер добудет в бою». Он был талантливым оратором и к середине 1880‑хявлялся одним из четырех политиков, чьи речи Центральное агентство новостей транслировало в полном объеме. Остальные трое: премьер‑министр Гладстон, лидер тори лорд Солсбери и активный радикал‑империалист Джозеф Чемберлен. В 1885‑1886 годах политическая карьера лорда Рэндольфа достигла своего апогея. На тот момент он являлся министром иностранных дел Индии, а затем на протяжении шести месяцев министром финансов. Но во время подготовки первого проекта бюджета у него произошла серьезная ссора с премьер‑министром относительно статей расходов. Солсбери получил поддержку большинства в Кабинете, и лорд Рэндольф был отстранен от должности, с удивлением обнаружив, что переиграл сам себя. Это был случай из разряда тех, когда говорят: «собака лает, а караван идет». Он так и не сумел оправиться после той злополучной ошибки. В то же время загадочная и быстро прогрессирующая болезнь начала подтачивать его здоровье. Одни говорили, что это был сифилис, другие – об умственном расстройстве, которое лорд Рэндольф якобы унаследовал от родственников по материнской линии, Лондондерров. Со временем его выступления становились все более путаными и отрывистыми, их все тяжелее было воспринимать на слух, наконец, в 1895 году смерть опустила занавес милосердия над руинами его карьеры.

Уинстону было всего двадцать лет, когда умер отец. Призрак бесславного конца отцовской карьеры мучительно преследовал его, пока он не вытеснил этот страх и не написал потрясающую двухтомную биографию, представив лорда Рэндольфа одним из величайших трагических героев английской политической истории. Уинстон редко видел своего отца: вначале тот был слишком занят, затем сломлен, и это еще больше усилило его горе. Из немногочисленных разговоров с отцом с глазу на глаз он помнил каждое слово.

Много ли Уинстон унаследовал от отца – это отдельный вопрос. Мне кажется, немного. На самом деле, в нем мало было от Черчиллей, которые, по большому счету были людьми посредственными. Даже основоположник династии, Джон, первый герцог Мальборо, по мнению проницательного Карла II, мог так и остаться тихим провинциальным джентльменом, если бы не амбиции его блистательной жены Сары Дженнингс. Потомки его ничем не прославились. Пятеро из первых семи герцогов страдали хронической депрессией. Известно, что и Уинстон страдал от периодических приступов черной меланхолии, которые сам он называл «тоской зеленой[1]». Они наступали как реакция на сильные потрясения и быстро рассеивались под действием напряженной работы. Унаследованный от отца экстремизм и резкость политических суждений часто работали против него на протяжении всей его карьеры, но было несколько ситуаций, когда и сам он заходил слишком далеко и жестоко за это поплатился. Однако в целом он помнил все ошибки лорда Рэндольфа, и всякий раз ему удавалось удержаться на краю пропасти. В нем не было никаких признаков умственного расстройства, которое сгубило его отца. На исходе девятого десятка Уинстон был вполне дееспособен, ум его был ясен, несмотря на общее физическое угасание.

Между тем, от матери Уинстон унаследовал самые характерные свои черты: энергию и любовь к авантюрам, амбициозность, гибкий ум, умение сопереживать, отвагу и стойкость, а кроме того огромное и всепоглощающее жизнелюбие. Он поставил себе цель – стать самым влиятельным политиком Вестминстера, это было своего рода мужской проекцией безудержного желания матери быть самой блестящей леди округа Мейфэр. Дженни сохраняла этот титул более десяти лет, и причиной тому была не только красота ее лица и осанки, – ее манера двигаться, говорить, смеяться, танцевать, ее взгляд были исполнены дьявольским очарованием. Однажды, уже будучи пожилой дамой, она сказала: «Я никогда не примирюсь с тем, что не я самая красивая женщина в этой комнате». Она привыкла к тому, что стоило ей появиться, и все мужские взгляды были прикованы к ней. В ее характере было очень много американского. Она верила, что все в ее руках, все возможно, что традиции, условности и сам порядок вещей могут быть принесены в жертву честолюбию. Леди Рэндольф любила риск и быстро забывала о разочарованиях. Все эти качества она передала своему первенцу. (Младший брат Уинстона, Джек, с раннего детства был на вторых ролях, унаследовав в большей степени характер семейства Черчиллей). Мать также научила Уинстона всегда быть в центре беседы.

В середине 1870‑х годов, после того как лорд Рэндольф по обыкновению попытался отбить женщину у своего старшего брата и восстановил против себя принца Уэльского, Черчиллям пришлось скрываться в Дублине. Герцог Мальборо был в срочном порядке провозглашен вице‑королем Ирландии, и семейство Черчиллей занималось электрификацией Дублинского замка до тех пор, пока гроза не миновала. В детской памяти Уинстона дедушка предстает вице‑королем, произносящим пламенные речи перед дублинской элитой во дворе замка. Все речи были о войне.

Уин стон редко видел своих родителей, в детстве главным человеком для него была няня, миссис Элизабет Энн Эверест (1833‑1895), скромная женщина из Кента, он называл ее «Вумани»[2]или «Вум»[3]. Она страстно любила мальчика, и ее письма к нему необыкновенно трогательны. Он тоже был исключительно привязан к ней и посвятил ей те главы своего единственного романа «Саврола»[4], где речь идет о преданности домашней прислуги. Без нее детство Уинстона могло стать катастрофой, ее присутствие в доме и ее любовь сделали его счастливым. Отношения с няней были одним из прекраснейших моментов в его жизни. Она помогала и поддерживала его в школьные годы, между тем как родная мать не могла, да и не хотела этого делать. Он отвечал ей преданностью, доверяя все свои тревоги и опасения. Уинстон считал, что родители поступили с ней нечестно, дав ей расчет, когда перестали в ней нуждаться, и оставив ее в бедности. И хотя он был еще школьником, он делал для нее все, что мог; он стал посылать ей деньги, как только смог себе это позволить. Он посетил ее перед смертью, а на похороны взял с собой брата Джека. Он заказал для нее надгробный камень, сделал надпись на нем и ежегодно платил местному флористу, чтобы тот следил за порядком на могиле.

Уинстон любил своих родителей безграничной и беспричинной любовью пылкого ребенка. Они же, когда не отсутствовали, отвечали ему равнодушием и упреками. Он был не из тех детей, которым учеба дается легко и естественно, он был средним учеником. Отец счел это провалом и поставил на нем крест. Уинстон слабо проявил себя в частной школе, и лорд Рэндольф решил не отправлять его в Итон: недостаточно умен. Вместо Итона он был зачислен в Хэрроу. Однажды отец зашел в детскую и увидел колонну оловянных солдатиков. Тысяча фигурок составляла пехотную дивизию, к ней прилагался отряд кавалерии. (Джек представлял вражескую армию, все его солдатики были черного цвета, и ему запрещалось иметь артиллерию.) Лорд Рэндольф осмотрел войска Уинстона и спросил у сына, не хотел бы тот сделать армейскую карьеру, решив для себя: «это все, на что он способен». Уинстон понял это так, что отец желает для него военных побед и видит в нем наследника славных традиций рода Мальборо, он с восторгом ответил: «Да». Итак, судьба его была решена.

«Успехи» Уинстона в Хэрроу подтвердили сэра Рэндольфа в его опасениях: из этого мальчика ничего не выйдет. Три года он числился в отстающих, пока, наконец, не был переведен в «армейский класс», где готовили для поступления в Сандхерстский Королевский военный колледж. Иные письма лорда Рэндольфа к сыну уничижительны, едва ли не жестоки. В письмах матери больше тепла, но и там зачастую заметны следы отцовского недовольства. Редко кто из школьников когда бы то ни было получал столь жесткие послания от родителей. Отец полагал, что ему следовало пойти в пехоту, между тем сам Уинстон выбрал для себя кавалерию. В пехоту брали с высоким проходным баллом, но стоило это дешевле. Для родителей, главным образом, для лорда Рандольфа это было немаловажно. Лорд Рэндольф получал доходы от Бленхейма, жена его унаследовала отцовское состояние. И все же им едва хватало – великосветская жизнь обходилась дорого, сбережений у них не было, долги росли. Уинстону удалось поступить в Сандхерст только с третьей попытки, но усилия его были оправданы. Он поступил в кавалерию, в 4‑й гусарский полк. Лорд Рэндольф был зол, но время его было на исходе. Он отправился в Южную Африку в надежде поправить семейные дела на золотых и алмазных приисках. Это казалось чрезвычайно выгодным вложением и со временем стало приносить значительный доход. Но после смерти лорда Рэндольфа в 1895‑м все активы были проданы за долги. Уже тогда стало ясно, что Уинстону придется самому зарабатывать себе на жизнь.

Поскольку он учился в Хэрроу, он получил хороший старт. Он не добился совершенства в латыни и греческом, но усвоил несколько ходовых латинских цитат, которыми затем пытался щеголять. Но однажды он заметил, как его наставник, преподобный Вэллдон (позже они стали друзьями, а Вэллдон сделался епископом Калькутты), удивленно моргнул, услышав его латынь. Затем похожее выражение появилось на лице премьер‑министра Асквита. С латынью у Уинстона не сложилось, но он достиг кое‑чего другого, в известном смысле – большего: он в совершенстве владел английским языком, устным и письменным. Три года в подготовительном классе и усиленные занятия под руководством такого мастера, как Роберт Сомервилль, сделали свое дело. Уинстон не просто усвоил правила языка, он научился играть словами. И ему это понравилось. Речь, подобно крови, питала его политический организм. Никто из английских политиков не любил слова так, как любил их Черчилль, и никто с такой настойчивостью не делал с их помощью карьеру и не прибегал к ним как к спасению в неспокойные времена.

Язык стал основным источником его дохода с тех пор, как ему исполнилось 21. Он сразу же стал зарабатывать очень большие для молодого автора деньги, а со временем его книги начали приносить огромную прибыль и ему самому, и его потомкам. Он написал тысячи статей для газет и журналов и более сорока книг. Иные из них – довольно толстые. В его отчете о Второй Мировой войне 2 050 000 слов. Для сравнения: в «Истории упадка и разрушения Римской Империи» Гиббона[5]– 1 100 000 слов. Я просчитал количество слов во всех его сочинениях и опубликованных речах: получилось что‑то между 8 и 10 миллионами. Мало кто способен был извлечь подобную прибыль из школьного знания. С этой точки зрения, вопреки общепринятому мнению, полученное Уинстоном образование принесло поразительные плоды.

В искусстве превращения слов в деньги ключевую роль сыграла леди Рэндольф, особенно она преуспела в сборе комиссионных. Она сделала все возможное для смягчения страданий медленно и неуклонно угасавшего лорда Рэндольфа. Но после его смерти в 1895‑м она полностью посвятила себя карьере старшего сына, отныне это стало главным приложением ее сил. Помогая Уинстону, она была бесстрашной, бесстыдной, настойчивой и практически всегда добивалась успеха. Ее положение в столичном свете, ее красота и шарм, ее хитрость проложили путь в кабинеты редакторов и владельцев газет, издателей и политиков, к любому, кто мог оказаться полезным. «Это настойчивый век, – писал Уинстон матери, – и мы должны быть самыми настойчивыми». Они стали самой упорной парой в Лондоне, вернее – во всей империи, которая на тот момент занимала четвертую часть всего земного шара.

Едва вступив в армию, Черчилль (а мы его уже можем называть так), составил план кампании по достижению славы или, по меньшей мере, известности. Солдату нужна война, а Черчилль нуждался в ней больше, чем кто бы то ни было, потому что мог обратить войну в слова, а слова в деньги. Но тот, кто ждет, что война сама найдет его, останется не у дел. Ты должен сам идти на свою войну. Такова была политика Черчилля. Четвертый гусарский Ее Величества полк под командованием друга семьи, полковника Брабазона, был откомандирован в Индию. Но в этот момент более важные события происходили на Кубе, там Америка поддержала повстанцев. Черчилль с матерью задействовали все свои связи, заручились согласием Брабазона, и Уинстон был отправлен на фронт, заключив договор с Daily Graphic на публикацию своих статей. К ноябрю 1895‑го он уже находился в центре событий и в очаге инфекций, столкнувшись со вспышками желтой лихорадки и оспы. «Впервые, – писал он, – я оказался под огнем, я слышал, как пули, со свистом рассекая воздух, вонзаются в плоть». Это напоминает известные слова Джорджа Вашингтона о том, как он впервые услышал свист пуль, это было в 1757 году. В отличие от Вашингтона, Черчилль не находил никакой «прелести в этом звуке». Напротив, он научился укрываться от огня. По моим подсчетам, на протяжении всей своей жизни Черчилль находился под обстрелом около пятидесяти раз и ни разу не был ранен. Он был не единственным иностранцем, приехавшим на Кубу за опытом. Теодор Рузвельт, его старший современник, возглавлял на острове партизанский отряд. У них было много общего, но они так и не поладили. Рузвельт говорил: «Этот молодой человек, Черчилль, не джентльмен. Он не дает себе труда встать, когда входит дама». Судя по всему, так оно и было. Однажды устроившись в кресле, Черчилль покидал его с большой неохотой, это было частью его теории сохранения энергии.

Испанцы наградили Черчилля простым офицерским крестом «За военные заслуги» с красной лентой, он его с благодарностью принял: это была его первая награда, плюс двадцать пять гиней от Daily Graphic – гонорар за пять статей. Итак, его жизнь была предопределена на пять лет вперед. Найти войну. Добиться разрешения и попасть на линию фронта. Писать репортажи в газету, сделать из них книгу. И собирать медали.

Оказавшись в Индии, он сразу же начал «искать войну». Притом он не сидел без дела и не «ждал погоды». Он знал, что необразован, и умолял мать присылать ему большие серьезные книги. И она это делала. День в индийской армии начинался рано, но в полдень, когда солнце было в зените, солдатам полагалось отдыхать. Для большинства наступала сиеста. А Черчилль читал. Так он одолел Гиббона и «Историю Англии» Маколея[6]. Тогда же он прочел атеистический трактат Уинвуда Рида «Мученичество человека»[7], после чего сделался пожизненным вольнодумцем и критиком любой официальной религии (впрочем, выражался он достаточно осторожно – ярлык атеиста мог всерьез повредить политической карьере). Он читал все, что попадало под руку и имело хоть какую‑то ценность, и никогда не забывал прочитанного. Тем не менее он всегда ощущал пробелы в образовании и, следуя советам, с радостью восполнял их необходимыми книжками.

В августе 1897 года Черчилль принял участие в своей первой британской кампании: Малакандский полевой корпус по приказу сэра Биндона Блада выступил против восставших пуштунов. Блад был известной личностью, потомком того самого капитана Блада, который пытался похитить сокровища короны во времена Карла I. Экспедиция увенчалась успехом, Черчилль впервые увидел бой, попал под обстрел и многое узнал о сущности карательных операций и приемах ведения партизанской войны. Мать организовала для него колонку «писем» в Daily Telegraph. Его же разозлило, что под «письмами» не было имени автора, – он жаждал славы. И он запросил за эти «письма» 100 фунтов. Он печатался также в индийской газете Allahabad Pioneer и параллельно писал книгу «История Малакандского полевого корпуса»[8]. Это была его первая книга, копию он отправил принцу Уэльскому и получил ответное письмо с благодарностью, похвалами и обещанием рекомендовать эту книгу друзьям. Блад также был весьма доволен и благосклонно отозвался о Черчилле в своем рапорте командованию. Блад дожил до глубокой старости и умер в 1940 году, спустя два дня после получения знаменательной новости о том, что его бывший подчиненный стал премьер‑министром. Черчилль же проследовал далее за успехом, будучи прикомандированным к Тирахским экспедиционным войскам: очередной опыт и очередная медаль.

В 1897‑м Черчилль обратился к Африке, она на тот момент кишела локальными войнами. Он написал матери, с характерной краткостью и энергией сформулировав свою цель: пробиться в парламент посредством военной славы: «Несколько месяцев в Южной Африке – это медаль, может быть, даже Звезда. Затем по горячим следам в Египет, чтобы вернуться через год‑два с парой новых побрякушек и "вонзить меч в курьерский ящик"[9]».

Но вначале был Египет. Ценой невероятных усилий леди Рэндольф удалось устроить сына в кавалеристский полк, который принимал участие в карательной экспедиции после убийства генерала Гордона в Хартуме. Она вышла на премьер‑министра, действуя за спиной у военного начальства – лорда Китченера, тот был наслышан о Черчилле – настойчивом охотнике за медалями и не хотел держать его при себе. И все же молодой Черчилль прибыл вовремя и принял участие в одной из последних кавалеристских атак в истории британской армии – в знаменитой битве при Омдурмане (1899), после которой армия дервишей прекратила свое существование. Об этой кампании Черчилль писал репортажи для лондонских газет, а кроме того написал одну из лучших своих книг «Речная война»[10], два великолепных тома о блеске и нищете империализма в его зените.

Затем была Южная Африка, откуда Черчилль писал репортажи для Morning Post о ходе англо‑бурской войны. Строго говоря, он не принимал участия в боевых действиях, но он оказывается в бронепоезде в тылу у буров, попадает в засаду, берет на себя руководство операцией по освобождению паровоза, попадает в плен, бежит из тюрьмы, совершает рискованный переход через линию фронта, притом что повсюду были развешаны листовки с обещанием крупного вознаграждения за его поимку. По возвращении он с почестями был встречен в Дурбане, там его принимали как героя. Он немедленно отправляется обратно на фронт, демонстрируя необычайный запас энергии. За несколько часов до того, как буры захватили Йоханнесбург, Черчилль совершал велосипедную прогулку и при появлении врага скрылся, стремительно крутя педали.

Мы привыкли представлять себе Черчилля грузным и малоподвижным, но таким он стал намного позже. В молодости он был гиперактивен. Он стал чемпионом по фехтованию в Хэрроу и затем победил на общешкольном чемпионате, между тем фехтование – один из самых энергичных видов спорта. В Индии он с увлечением играл в поло за команду своего полка и завоевал Все‑индийский кубок Калькутты – на тот момент это было высшим достижением. В Южной Африке большую часть своего времени он провел в походах, износив не одну пару ботинок. Наконец, он был одним из тех тридцати тысяч, кто прошел триумфальным маршем до Претории, столицы буров, вслед за дирижаблем, который в статьях для Morning Post он сравнивал с «облаком, что указывало путь народу Израиля».

Все эти экспедиции и походы подробно описаны в его газетных статьях. К 1900 году он понял, что в карьерном смысле Южная Африка себя исчерпала, война там превратилась в тяжелую и скучную партизанскую кампанию. Он спешит домой. Он уже добился своего – он известен: в течение 1900 года его фотографии появлялись в печати более сотни раз. Он возвращается в Лондон героем. За короткий промежуток времени он издает две книги: «От Лондона до Ледисмита через Преторию»[11]и «Поход Иэна Хэмилтона»[12]. Обращая свою славу в деньги, он выступает с публичными лекциями в Англии, Канаде и Соединенных Штатах. В конечном счете, он зарабатывает 10 000 фунтов, которыми управляет финансовый консультант его отца, сэр Эрнест Кассель. Кроме того, у него теперь целая коллекция наград: испанский крест «За военные заслуги» 1‑й степени[13]; Индийская медаль 1895 с планкой[14]; Королевская Суданская медаль 1896‑1898, без планки[15]; Суданская медаль хедива с планкой[16]и Королевская Южно‑Африканская медаль 1899‑1902 с шестью планками[17]. Он также получил испанскую медаль Кубинской кампании 1895‑1898[18].

Тогда же он делает свои первые шаги в политике. Он баллотируется в парламент от партии консерваторов в Олдхеме в 1899‑м и на следующий год выигрывает «хаки выборы»[19]. Его карьера стремительно идет вверх, он приобретает врагов и критиков, у него репутация дерзкого, высокомерного, самонадеянного, неконтролируемого и хвастливого болтуна. Его обвиняют в небрежении званием английского офицера и статусом журналиста, в потере чести в то время, когда он был в плену. Ортодоксы и «правые интеллектуалы» произносят его имя с негодованием. В то же время, он становится самым известным молодым человеком своего поколения. В феврале 1901‑го он занял угловое место над проходом в Палате общин и произнес свою первую речь. Это было то самое место, с которого в 1886 году его отец заявил об отставке. Ему едва исполнилось 26. И это хорошее начало.