К природе

Не так давно в печати были приведены правдивые слова де Буалье о новом направлении искусства к жизни, к природе.

«Нас утомил культ нереального, абстрактного, искус­ственного... И мы вырвались на открытый воздух... И у нас из груди исторглись крики восторга и упоения: как хороша природа! как красива жизнь!» — говорил де Буалье.

Действительно, теперь везде, то там, то тут, раздается этот возглас: «как хороша природа»...

Мы отбрасываем всякие условности, забываем недав­нюю необходимость смотреть на все чужими глазами, и хотим стать к природе лицом к лицу, в этом индивидуаль­ном стремлении приближая наше время, вернее сказать, близкое будущее к одной из хороших прошлых эпох — к эпохе Возрождения.

Художники настоящего времени горячо стремятся к передаче природы; стараются они взглянуть на природу, на жизнь глазом индивидуальным, и в разнообразии их воззрений передаваемая природа начинает жить. Истин­ное упрощение формы (без символического шаблона и академической утрировки), восхищение перед легким ре­шением задачи приближения к впечатлению природы, прозрачность фактуры,— именно высокая техника, даже незаметная в своей высоте, все эти основания лежат в корне новейших художественных стремлений всех родов искусства.

Этим стремлением к природе, конечно, не исключается творчество историческое, ибо мы любим его не постольку, поскольку оно является приятным патриотическому чув­ству, поучительным или же иллюстрацией исторического источника, а оно дорого нам и ценно также потому, что дает нам художественную концепцию несравненно само­бытной былой природы и восстановление человеческой личности, несмотря даже на сильную неуравновешенность многих сторон ее, все же может быть полнейшей при большей простоте.

Стремление к природе, натурализм, само собой, разуме­ется, понимается не только в широком значении в смысле стремления вообще к жизни, но и в буквальном, являю­щемся непременным следствием первого понимания, т. е. в смысле стремления к самой канве жизни, стремления в природу. Беру первый попавшийся пример. На недав­ней парижской выставке одним из любопытных уголков ее была швейцарская деревня. Интересно было наблю­дать впечатление, производимое ею на большинство пуб­лики; лица как-то успокаивались, улыбки делались менее искусственными и напряженными, и часто тянулась рука снять шляпу,— это хороший жест! Искренне является он только перед величавым,— снимем ли мы шляпу перед стариком, в храме ли или перед морской тишиной. Раз­давались голоса: «...и не подумаешь, что в центре Парижа!» «Даже воздух словно бы чище, кажется»,— слышалось на различных наречиях, а ведь это была лишь грубая подделка, так что подобные отзывы можно было объяс­нить лишь чрезмерною окружающею суетою и усиленным над природой насилием.

Сильно в человеке безотчетное стремление к природе (единственной дороге его жизни); до того сильно это стремление, что человек не гнушается пользоваться жал­кими пародиями на природу — садами и даже комнатными растениями, забывая, что подчас он бывает так же смешон, как кто-нибудь, носящий волос любимого человека.

Все нас гонит в природу: и духовное сознание, и эстетические требования, и тело наше — и то ополчилось и толкает к природе, нас, измочалившихся суетою и из­верившихся. Конечно, как перед всем естественным и простым, часто мы неожиданно упрямимся; вместо шагов к настоящей природе стараемся обмануть себя фальшивыми, нами же самими сделанными ее подобиями, но жизнь в своей спирали культуры неукоснительно сближает нас с первоисточником всего, и никогда еще, как теперь, не раздавалось столько разнообразных призывов к природе.

Парадоксальною должна представляться пресловутая нелюбовь Джона Рескина к железным дорогам. Его тре­бование сообразоваться при всяких сооружениях с окру­жающим пейзажем могло казаться странным, но в этом последнем желании нет ничего излишнего; наоборот, те­перь оно должно считаться практически необходимым и непременным условием во всех проявлениях созидательной работы.

Различные заботы о здоровье природы уже давно при­знаются насущными; мы разводим леса, углубляем реки, удобряем землю, предотвращаем обвалы,— все это требует усиленной работы и затрат. Но целесообразное пользова­ние пейзажем, природою тоже ведь одно из существен­нейших условий ее здоровья, и притом для выполнения этого условия ничего не надо тратить, не надо трудиться, не надо «делать», надо только наблюдать, чтобы и без того делаемое совершалось разумно. И для осуществления этой задачи, прежде всего, необходимо сознание, что самый тщательный кусок натурального пейзажа все же лучше даже вовсе не самого плохого создания рук человека. Всякий клочок природы, впервые подвергающийся обра­ботке рукою человека, непременно должен вызывать чув­ство, похожее на впечатление потери чего-то невозвра­тимого.

И надо сказать, что требования заботливого отношения к природе и сохранения ее характерности нигде не при­менимо так легко, как у нас. Какой свой характер могут иметь многие европейские области? Придать характер тому, что его утратило, уже невозможно. А между тем, что же, как не своеобразие и характерность, ценно всегда и во всем? Не затронем принципа национальности, но все же скажем, что производства народные ценятся не столько по своей исключительной целесообразности, сколько по их характерности.

Русь только начинает застраиваться. Русь начинает менять первобытное хозяйство на новейшее. Русь теперь вводит разные важные статьи благоустройства; многочис­ленные ее пункты еще, по.счастью, сохранились девствен­ными и характерными. Ничего там не нужно ни сносить, ни переделывать, но лишь наносить и делать…

Указание на многие девственные места Руси вовсе не следует понимать в том смысле, что вопрос экономии природой у нас находится в благополучном состоянии. Конечно, у всех бездна разбросанных по всей будничной жизни примеров холодной жестокости при обращении с природой, жестокости необъяснимой, доходящей до неле­пости.

К сожалению, соображения бережливого отношения к природе нельзя ни навязать, ни внушить насильно, только само оно может незаметно войти в обиход каждого и стать никому снаружи незаметным, но непременным стимулом создателя.

Скажут: «Об этом ли еще заботиться? На соображения ли с характером природы тратить время, да времено-то и без того мало, да средств-то и без того не хватает».

Но опять же и в третий раз скажу, ибо вопрос о рас­ходах настолько всегда краеугольный, что даже призрак его нагоняет страх, средств это никаких не стоит, а раз­говор о времени и лишнем деле напоминает человека, не полощущего рта после еды по недостатку времени. Вот, если будут отговариваться прямым нежеланием, стремлением жить, как деды жили (причем сейчас же учинять что-либо такое, о чем деды и не помышляли), тогда другое дело. Тогда давайте рубить леса, класть шпа­лы по нарочито лучшим местам, тогда как также удобно, в смысле практическом, было бы их положить в соседнем направлении; давайте в Архангельске ставить колоннаду, а в Крыму тесовые срубы; тогда... мало ли что еще мож­но придумать подходящего для последнего образа мысли.

В то время, когда усиленно начинают искать орнамент и настоящий стиль, когда, вдумавшись в памятники древ­ности, поиски за орнаментом обращают к той же окружа­ющей природе; когда своеобразность в человеке начинает цениться несравненно, тогда не заботиться о природе, факторе этой своеобразности,— грешно.

Чтобы заботиться о чем бы то ни было, надо, конечно, прежде всего, знать этот предмет заботы. Знаем ли мы, русские, нашу природу? Возьмем среднее и принуждены будем сказать: «Не знаем».

«Хотим ли мы знать нашу природу?»

«Этого не заметно».

«Принято ли у нас знакомиться с нашей природой?»

«Нет, не принято».

После всех этих неблагополучных заключений попро­буем найти смягчающее вину обстоятельство.

«Возможно ли у нас ознакомление с природою?» Ответ: «С трудом». Правда, последний ответ умаляет тяжесть указанных признаний, но, с другой стороны, ведь только спрос создает предложение.

— Почему у вас такая неприспособленность ко все­му? — спрашиваете вы при случайной остановке на за­холустном постоялом дворе, раскинутом в превосходней­шей местности. «Кормилец, да нешто с нас спрашивает кто-нибудь? Нешто кому это надобно? Вот ты проехал, да недели две назад приказчик из экономии со становыми останавливались, а теперь и неведомо, когда гостя до­ждешься».— «Почему вы не хотите ознакомиться с внут­ренними областями?» — спрашиваете любителя путевой жизни. «Да что вы, хотите, что ли, меня клопам на рас­терзание отдать? Пли, чтобы цинга у меня сделалась?»

Всегда жалуются обе стороны друг на друга. И теперь, когда всмотритесь во все эти строго организованные по­ездки под всеми углами и по всем радиусам Европы, то прямо смешными становятся наши два-три общепринятых маршрута, от них же первые «по Волге» и «по Черному морю» и полное пренебрежение ко многим остальным, в самом деле, прекрасным.

И хоть бы что ни говорилось, за исключением одного процента, все все-таки поедут по избитым путям; никаких приспособлений для более разнообразных поездок все-таки сделано не будет; никто на пешеходные путешествия (столь принятые по Европе) не дерзнет, и все-таки мы будем ощущать слишком мало стыда, слыша, что неко­торые иностранцы видели Россию лучше, нежели искон­ные ее жители, имеющие притом возможность такого ознакомления.

Правда, от всякого смельчака, отважившегося отсту­пить от традиций и пробраться куда-нибудь в укромный, обойденный железными путями уголок, вы наслышитесь всегда прямо невероятных рассказов о трудностях пути его (и мне лично приходилось испытывать немало курь­езов, даже при следовании довольно обыденным маршру­том), но почти без исключений, вторая часть рассказа — впечатление природы, быта и древности — с избытком покрывают первую. И немудрено! — возьмите любую область. Возьмите суровую Финляндию с ее тихими озе­рами, с ее гранитами, молчаливыми соснами. Возьмете лиКивач и бодрый северный край. Возьмете ли поэтичную Литву или недавние твердыни замков балтийских — сколько везде своеобразного! А Урал-то! А протяжные степи с отзвуками кочевников! А Кавказ с милою патриархальностыю еще многих племен. Да что говорить о таких заведомо красивых местах, когда наши средние губернии подчас неожиданно дают места красоты и характера чрезвычайного. Вспомним озерную область — губернии Псковскую, Новгородскую, Тверскую, с их окрестно­стями Валдая, с их Порховскими, Вышгородами, с их привольными холмами и зарослями, смотрящими в причудливые воды озерные, речные. Как много в них грустной мелодии русской, но не только грустной и ве­личавой, а и звонкой и плясовой, что гремит в здоровом, рудовом бору и переливается в золотых жнивьях.

О бок с природой стоит любопытная жизнь ее обита­телей. Сбилась уже эта жизнь; разобраться в ней уже трудно без книжных указаний, но все же для пытливого уха среди нее всегда зазвучат новые струны, и дально­зоркий глаз всегда усмотрит новые тона.

Много на Руси истинной природы, надо беречь ее.

«У вас много своеобразного и ваш долг сохранить это»,— твердил мне на днях один из первых художников Франции.

Говоря о заботливом отношении к природе, попутно нельзя не сказать тут же двух слов о сохранении мест, уже освященных природою, о сохранении исторических пейзажей и ансамблей.

О сохранении исторических памятников теперь, слава богу, скоро можно уже не говорить, на страже их скоро станут многолюдные организации с лицами просвещен­ными во главе. Но мало охранить и восстановить самый памятник, очень важно, насколько это в пределах возмож­ного, не искажать впечатления его окружающим.

Не буду говорить о таких мелочах, как надстройка над древней крепостной башней белой отштукатуренной колокольни (кажется, в Порхове), но, например, сооруже­ние Больших Гостиных Рядов в Москве — дело прекрас­ное, но отступи оно еще дальше от Кремля, и Лобное Место не стало бы казаться плевательницей, а Василий Блаженный стоял бы много свободнее. И поэтому каждый раз, проезжая мимо Рядов, невольно бросаешь недоволь­ный взгляд на них.

Всякое общение с природой как-то освящает человека, даже если оно выражается в такой грубой форме, как охота. Охотникам знакомо тягостное чувство при отъезде из природы; охотник скорей других прислушается в городе к далекому свистку паровоза и вздохнет не о том, что лишняя птица остается живою, а почему не он уезжает в природу.

Всегда особенно много ожидаешь и притом редко в этом ошибаешься, когда встречаешься с человеком, имев­шим в юности много настоящего общения с природой, с человеком, так сказать, вышедшим из природы и под старость возвращающимся к ней же.

«Из земли вышел, в землю уйду».

Слыша о таком начале и конце, всегда предполагаешь интересную и содержательную середину и редко, как я сказал, в этом обманываешься.

Иногда бывает и так, что под конец жизни человек, не имеющий возможности уйти в природу физически, по крайней мере, уходит в нее духовно; конечно, это менее полно, но все же хорошо заключает прожитую жизнь.

Люди, вышедшие из природы, как-то инстинктивно чище и притом уж не знаю, нашептывает ли это мне всег­да целесообразная природа, или потому, что они здоровые духовно, но они обыкновенно лучше распределяют свои силы и реже придется вам спросить вышедшего из при­роды: зачем он это делает, тогда, как период данной дея­тельности для него уже миновал?

«Бросайте все, уезжайте в природу»,— говорят челове­ку, потерявшему равновесие, физическое или нравствен­ное, но от одного его телесного присутствия в природе толк получится еще очень малый и хороший результат будет лишь, если ему удастся слиться с природой духовно, впитать духовно красоты ее, только тогда природа даст просителю силы и здоровую, спокойную энергию.

Тем ж важно, что искусство теперь направляется уси­ленным ходом в жизнь, в природу и толкует зрителям и слушателям разнообразными наречиями красоту ее.

Но нельзя исключить из красоты и жизнь вне природы.

Пусть города громоздятся друг на друга, пусть они закутываются пологом проволочной паутины, пусть на разных глубинах шныряют змеи поездов и к небу вавилон­скими башнями несутся стоэтажные дома. Город, вырос­ший из природы, угрожает теперь природе; город, соз­данный человеком, властвует над человеком. Город в его теперешнем развитии уже прямая противоположность природе; пусть же он и живет красотою прямо противоположною, без всяких обобщительных попыток согласить несогласимое. В городских нагромождениях, в новейших линиях архитектурных, в стройности машин, в жерле пла­вильной печи, в клубах дыма, наконец, в приемах науч­ного оздоровления этих, по существу, ядовитых начал — тоже, своего рода, поэзия, но никак не поэзия природы. И ничего устрашающего нет в контрасте красоты го­родской и красоты природы. Как красивые контрастные тона вовсе не убивают один другого, а дают сильный ак­корд, так красота города и природы в своей противополож­ности идут рука об руку и. обостряя обоюдное впечатле­ние, дают сильную терцию, третьей нотой которой звучит красота «неведомого».

Рерих Н.К. Избранное / Сост. В.М. Сидоров. – М.: Сов. Россия, 1979. – 384 с., С. 208 – 215.

ПРАКТИКУМ

1. Почему распадаются цивилизации? В современной науке предлагалось много ответов. Истощение почвы, вырубка лесов, эпидемии, перенаселенность, протекционистская торговая политика, технологическая отсталость в вооружении – каждый из факторов выдвигался в качестве причины, подорвавшей основы великих империй прошлого. В предположениях о причинах этих процессов и их последствиях проявились широкий разброс и поразительная изобретательность.

До прошлого века большинство исследователей приписывали упадок цивилизационных распорядков духовным причинам… Хроники еврейской, исламской, китайской и ацтекской истории также были пропитаны идеями морального упадка, влекущего за собой наказание, в зависимости от авторских намерений, либо через проявление Божьего гнева, либо через нашествие варваров…

Дж. Фон дер Муль «Почему распадаются цивилизации?». Цит. по кн. Сравнительное изучение цивилизаций: Хрестоматия: Учебное пособие для студентов вузов / Сост., ред. и вступ. ст. Б.С. Ерасов. – М.: аспект Пресс, 1998. – С. 227-229.

1. Назовите возможные причины упадка цивилизаций.

2. Какой смысл вы видите в понятии «цивилизация» Фон дер Муля?

3. *Выявите в еврейской, исламской и китайской культурах системы духовных запретов, охраняющих жизнеспособность цивилизаций.

2. …мировоззрение, зиждущееся только на истории и естественных науках и соответственно лишенное таких качеств, как оптимизм и этичность, даже в законченном виде всегда будет оставаться «немощным» мировоззрением, ко­торое никогда не сможет породить энергию, необходимую для обоснования и поддержания идеалов культуры.

Бердяев Н. Философия неравенства. М., 1990. С. 248-249.

1. На чем зиждется мировоззрение культуры и мировоззрение цивилизации?

2. Почему при всей силе и мощи технической цивилизации мировоззрение ее остается «немощным»?

3. Может ли техника быть идеалом культуры?

4. Материальные достижения, конечно, делают человечество, как таковое, более независимым от природы, чем раньше. Вместе с тем, однако, они уменьшают количество независимых существ внутри са­мого человечества. Ремесленник под воздействием машины превращается в фабричного рабочего. Место независимого ком­мерсанта все чаще занимает чиновник в силу того, что в слож­ных условиях современного производства шансы на существование имеют лишь предприятия, располагающие крупным ка­питалом. Даже те слои общества, которым удалось сохранить более или менее крупную собственность или отстоять право на более или менее независимую деятельность, из-за характерной для современной экономической системы неуверенности в на­дежности достигнутого все шире вовлекаются в борьбу за су­ществование.

Возникающее состояние зависимости и подчинения усугуб­ляется еще и тем, что производственная жизнь объединяет все большее число людей в крупные агломерации, отрывая их от кормилицы-земли, от собственного дома и от природы. Тем са­мым люди тяжело травмируются психически. Утверждение о том, что с потерей собственного участка земли и собственного жилища у человека начинается противоестественная жизнь, оказывается на поверку слишком правильным, чтобы считаться парадоксальным.

Швейцер А. Упадок и возрождение культуры. Избранное. М., 1993. – 512 с., с.238.

1. Докажите, что в процессе укрепления независимости от природы человек постепенно теряет внутреннюю свободу?

2. Чем, по мнению А. Швейцера, усугубляется состояние зависимости и подчинения современного человека?

3. Докажите или опровергните мысль А. Швейцера о противоестественности жизни человека в городской среде.

4. Когда вещи, знаки, действия освобождаются от своих идей и концепций, от сущности и ценности, от происхождения и предназначения, они вступают на путь бесконечного самовоспроизводства. Все сущее продолжает функционировать, тогда, как смысл существования давно исчез. Оно продолжает функционировать при полном безразличии к собственному содержанию. И парадокс в том, что такое функционирование нисколько не страдает от этого, а, напротив, становится все более совершенным.

Таким образом, идея прогресса исчезла, но прогресс продолжается…

Ж.Бодрийар. Прозрачность зла. М, 2000, с. 11.

1. Объясните смысл понятия «бесконечное самовоспроизводство».

2. «Бесконечное самовоспроизводство» свойственно культуре, цивилизации или присуще тому и другому явлению?

3. В каком отношении находятся форма и содержание в период развития цивилизации?

4. В чем заключаются качественные различия материального и духовного прогресса?

4. Отличительной чертой «цивилизации» является сокращение активного элемента и полное довольство эмоционально пассивного и трудолюбивого населения. Однако нельзя опускать третий вариант – наличие людей и нетворческих, и не трудолюбивых, эмоционально и умственно неполноценных, но обладающих повышенными требованиями к жизни. В героические эпохи роста и самопроявлений эти особи имеют мало шансов выжить. Они – плохие солдаты, никакие рабочие, а путь преступности в строгие времена быстро приводил на эшафот. Но в мягкое время цивилизации, при общем материальном изобилии для всех есть лишний кусок хлеба и женщина. «Жизнелюбы» начинают размножаться без ограничений и, поскольку они являются особями нового склада, создают свой императив: «будь таким, как мы», т.е. не стремись ни к чему такому, чего нельзя было бы съесть или выпить. Всякий рост становится явлением одиозным, трудолюбие подвергается осмеянию, интеллектуальные радости вызывают ярость. В искусстве идет снижение стиля, в науке оригинальные работы вытесняются компиляциями, в общественной жизни узаконивается коррупция, в военном деле солдаты держат с покорности офицеров и полководцев, угрожая им мятежами. Все продажно, никому нельзя верить, ни на кого нельзя положиться, и для того, чтобы властвовать, правитель должен применять тактику разбойничьего атамана: подозревать, выслеживать и убивать своих соратников.

Здесь…ценятся не способности, а их отсутствие, не образование, а невежество, не стойкость в мнениях, а беспринципность. Далеко не каждый обыватель способен удовлетворить этим требованиям, и поэтому большинство народа оказывается, с точки зрения нового императива, неполноценным, а, следовательно, неравноправным. Но тут приходит возмездие: жизнелюбы умеют только паразитировать на жирном теле объевшегося за время «цивилизации» народа. Сами они не могут ни создать, ни сохранить. Они разъедают тела народа, как клетки раковой опухоли организм человека, но, победив, т.е. умертвив соперника, они гибнут сами.

Л. Гумилев. Этногенез и биосфера Земли.

Вып. 3. Возрасты этноса. Л., 1979. С. 143-147.

1. Назовите в истории культурологической мысли автора, который также как Л. Гумилев разделял процесс развития общества (культуры и цивилизации) на жизненные циклы.

2. Сконструируйте собирательный образ человека периода упадка культуры (по тексту Л. Гумилева).

3. Найдите черты цивилизации, описанные Л. Гумилевым, в современной реальности.

4. Выполните задания, опираясь на предложенный текст Х. Ортега-и-Гассет «Восстание масс». Ответьте на вопросы:

1. Каковы у автора основания различать «массу» в социокультурном и социальном плане?

2. В чем Вы видите позитивную и негативную роль «массы» в культуре?

3. Следуя логике автора, попытайтесь найти проявления массовой культуры в различных сферах жизнедеятельности современного человека.

6. …об­щество благодаря достигнутой организации стало невиданной ранее силой в духовной жизни. Несамостоятельность современ­ного человека по отношению к обществу принимает такой ха­рактер, что он уже почти перестает жить собственной духов­ной жизнью. Он уподобляется мячу, утратившему свою эластич­ность и сохраняющему вмятину от любого нажима или удара. Общество располагает им по своему усмотрению. От нeго человек получает, как готовый товар, убеждения — нацио­нальные, политические и религиозные,— которыми затем, живет.

Швейцер А. Упадок и возрождение культуры. Избранное. М., 1993. – 512 с., с.245-246.

1. Докажите, что распространение массовой культуры способствует усилению инфантильности человека.

2. Какие качественные характеристики носят убеждения человека, полученные им как готовый товар?

3. Выявите отличия отношений человека и общества в состоянии культуры и цивилизации.

7. Пройдя через освобождение форм, линий, цвета и эстетических концепций, через смешение всех культур и всех стилей, наше общество достигло всеобщей эстетизации… благодаря средствам массовой информации, теории информации, видео – все стали потенциальными творцами… Все индустриальное машиностроение в мире оказалось эстетизированным; все ничтожество мира оказалось преображенным эстетикой.

Ж. Бодрийар Прозрачность зла. М., 2000.

1. Приведите примеры эстетизации жизни и быта в современной культуре.

2. Докажите, что всеобщая эстетизация не тождественна духовному обновлению.

3. Покажите искаженное отношение к сущности творчества в массовой культуре.

8. Культура последнего века (существует) на некоторых основных предпосылках... Сердце существует только для глупых людей; умные люди не считаются с ним и не поддаются его нашептам. Совесть есть выдумка блаженных; с нею носятся только сентиментальные люди; только нежизнеспособные фантазеры дрожат перед этим признаком добродетели. Вера изжита и стала пережитком; она простительна только наивным и непросвещенным людям; а умные и образованные люди могут только претворяться верующими, и притом в силу расчета и лукавства. Любовь же - старомодная сентиментальность, лицемерная фраза, остаток первобытного прошлого, которому нет места в современной культурной жизни...

И.А. Ильин. Путь к очевидности. – М.: Республика, 1998. - С. 294.

1. Какие жизненно важные ценности человека трансформируются в период цивилизации?

2. Выделите основные характеристики «людей культуры» и «людей цивилизации».

3. Приведите примеры последствий отказа от духовности и пренебрежения универсальными ценностями культуры в современном обществе.

9. Вопросы духа, вопросы культуры отодвинуты в отвлеченность,

Все вдохновляющее и зовущее ввысь сделано чем-то стыдным,

Всякая манифестация Высшего, духовного, вдохновляющего

Считается несоединимою с понятием серьезного человека.

Внушив пренебрежение к духовным и культурным ценностям,

Темные увлекли людей

К материальным преходящим понятиям.

Человечество приостановилось в своем духовном развитии.

Человечество обеднело и оскудело духовно.

Человечество переживает небывалый духовный кризис.

Человечество, войдя в это кризис великий,

Затолкалось на перепутье. Но перепутье не есть путь.

Современные космические легенды Востока. – Новосибирск, 1999, с. 36-37.

1. Можно ли достичь гармонии материального и духовного в массовой культуре?

2. В чем Вы видите различие пути и перепутья?

3. Найдите в тексте аргументы, подтверждающие кризисный характер массового сознания.

10. Быстрый рост усредненности, неразмысляющего населения, даже без борьбы, самим фактом своей массовости, торжествует, подавляя духовное величие.

К.Ясперс Смысл и назначение истории. – М.: Республика, 1994. С. 259.

1. Покажите смысловую взаимосвязь процессов усредненности и подавления духовного величия в обществе.

2. Назовите причины быстрого роста усредненности в современном обществе и приведите примеры.

3. Предложите способы борьбы или противостояния этим явлениям.