Главная Случайная страница


Полезное:

Как сделать разговор полезным и приятным Как сделать объемную звезду своими руками Как сделать то, что делать не хочется? Как сделать погремушку Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами Как сделать идею коммерческой Как сделать хорошую растяжку ног? Как сделать наш разум здоровым? Как сделать, чтобы люди обманывали меньше Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили? Как сделать лучше себе и другим людям Как сделать свидание интересным?


Категории:

АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника






Понедельник, 2 июля





 

Разбудил ее перезвон мобильного. Лина посмотрела на светящийся экранчик – половина девятого. В Москве она никогда не просыпалась позже начала восьмого.

– Привет. Ты где? – Голос мужа звучал отчетливо и громко, как будто он находился рядом, а не на другом конце света.

– Привет. – Лина поудобнее перехватила тоненькую «Нокию». – В бабушкином доме.

Она слушала, как муж дышит в трубку, и старалась не поддаваться тоскливой безысходности, понимая, что сейчас ее ждет долгое выяснение отношений.

Он молчал, и она не выдержала:

– Стас, я же тебе говорила. Я говорила, что хочу поехать…

– Угу, – перебил он. – Только я не мог поверить, что ты способна развлекаться, когда я в чужой стране.

– Стас! – ахнула Лина. – Ну при чем тут чужая страна? Я же все равно в России, какая разница, в Москве я или нет? И потом, ты не ребенок. Ты в этой чужой стране проводишь времени больше, чем со мной.

– Ты меня упрекаешь?

– Нет, конечно.

– Я работаю, между прочим. Я для тебя деньги зарабатываю. Для тебя!

Лина могла бы ему напомнить, что тоже работает и денег зарабатывает ненамного меньше, чем он, но говорить что‑либо бесполезно, это она знает точно. Каждое ее слово будет перевернуто самым нелепым образом, и ей придется оправдываться неизвестно в чем.

– Ты считаешь нормальным отдыхать врозь?

– Нет. Не считаю. Ты же знаешь, что у меня остались две недели от прошлогоднего отпуска. От прошлогоднего, Стас.

В прошлом году они оба много бывали в командировках, потом Стасу пришлось взять половину отпуска, чтобы помочь родителям на даче, затем они все‑таки поехали отдыхать, но только на десять дней, и половина отпуска у Лины осталась неиспользованной.

– Ты могла бы приехать ко мне.

– Стас! Но…

– Ну что тебе делать в этой глухомани? Почему обязательно в эту дыру за сто верст? – На Америке он всерьез не настаивал, и Лина отлично понимала почему. Потому что поехать к нему на две недели дорого и хлопотно, тем более что он сам вернется через месяц. Просто ему очень хотелось, чтобы она рвалась к нему и говорила об этом, а он бы уговаривал ее еще чуть‑чуть подождать. Тогда, может быть, и сам бы предложил ей поехать отдохнуть в старом бабушкином доме. Она знала, какие слова нужно говорить Стасу, только произносила почему‑то совсем другие.

– Я выросла в этой дыре, – напомнила Лина.

– Ну и что? Тебе там лучше, чем со мной, да?

– Стас, – взмолилась Лина. – Ну пойми ты, я просто соскучилась по этим местам. Ты же все равно в командировке. Ну какая тебе разница?..

– Есть разница, – зло произнес он. – Мне небезразлично, где… болтается моя жена. Что ты там собираешься делать?

– Отдыхать. Повидаться с соседями. Ты же никогда не хотел сюда ехать, вспомни.

– Вот что, – отрезал он. – Ты сегодня же вернешься назад, возьмешь билет на ближайший рейс и немедленно вылетаешь ко мне!

– Стас, – неожиданно для себя выпалила Лина. – Давай разводиться.

– Что‑о? – не поверил он. – Да любая другая на твоем месте…

Про «любую другую» Лина не могла слышать. Просто физически не могла.

– Ты приедешь, и я подам на развод. – Лина нажала отбой, положила телефон на тумбочку и только теперь заметила, как сильно дрожат руки.

Неужели она сама сказала про развод?

Лина вылезла из постели, походила по дому, стараясь успокоиться, и подошла к окну.

Они со Стасом ссорились постоянно. Они словно говорили на разных языках, и каждую свою мысль ей приходилось подолгу ему объяснять и уверять, что она ничего плохого в виду не имела. И все‑таки она никогда всерьез не думала о разводе.

Или думала?

– Любая другая на твоем месте радовалась бы, – неизвестно на что обижался Стас, даря ей подарок на день рождения.

– Я радуюсь, – уверяла Лина, стараясь не обращать внимания на «любую другую», которую Стас видел на ее месте.

Она действительно радовалась его подаркам и старалась не замечать, как тоскливо сжимается сердце от «любой другой», и послушно примеряла золотую цепочку, или сережки, или еще что‑нибудь.

Потом и цепочка, и сережки напоминали о «любой другой», и носить их не хотелось. Но она носила.

Она понимала, что «любая другая» для него только привычные и пустые слова, но каждый раз отчего‑то тревожно сжималось сердце, и потом она долго не могла восстановить душевное равновесие.

Она никогда всерьез не думала о разводе.

Или думала?

– Стас, – попросила однажды Лина. – Пожалуйста, никогда больше так не говори. Мне… неприятно.

– Почему? – засмеялся он. – Ревнуешь? Поревнуй‑поревнуй, это полезно.

Лина распахнула окно. В саду заливался соловей, впрочем, она плохо различала птичьи голоса, может быть, пела какая‑то другая птица.

Стас вернется, и мы разведемся, твердо решила Лина. Это не жизнь, когда почти любой разговор вызывает ссору, после которой дрожат руки.

Она хорошо помнила, как когда‑то любила Костю, и отчетливо понимала, что со Стасом ничего похожего не было. А еще она помнила, как любил ее Костя, и не менее отчетливо понимала, что Стас никогда не любил ее так, чтобы не представлять другой на ее месте.

Впрочем, и Костя легко допустил другую на ее место.

Утренний воздух был прохладным, ароматным, успокаивающим.

Руки больше не дрожали.

 

Что‑то не нравилось Тропинину в этой командировке. Вроде бы работы выполнялись в срок, без сбоев, строго по плану. К его приезду ребята полностью смонтировали оборудование, тестирование проводили добросовестно, никаких грубых ошибок не выявили, а что‑то его тревожило.

Фирма устанавливала на инструментальном заводе систему наружного и внутреннего видеонаблюдения. Работа привычная, несложная, много раз выполнявшаяся. Волноваться причин нет, но Тропинин своей интуиции доверял.

Не понравился ему директор, слишком суетливо выспрашивающий о характеристиках оборудования. Не понравилась общая обстановка на заводе, где все, казалось, только и ждут наступления каких‑то судьбоносных событий, а до них пребывают в состоянии безразличного ничегонеделания, имитируя при этом повышенную работоспособность.

Откуда у него взялось такое представление, Тропинин и сам не понимал. Просто он много бывал на различных предприятиях и давно научился отделять настоящую работу от примитивной показухи.

По обрывкам разговоров, намекам понять, что на заводе зреют перемены, особого труда не составило. Картина вырисовывалась привычная и страшная в своей привычности: разрушенный благословленной перестройкой завод при нынешних хозяевах стал приносить ощутимую прибыль, и на него нашлись желающие.

Во всем этом Тропинина больше всего волновало, чтобы деньги его фирме были перечислены в срок и в полном объеме. А для этого нужно как можно быстрее закончить монтаж и подписать акты сдачи‑приемки. Чем быстрее подпишем, тем с большей вероятностью получим деньги, понимал Тропинин. Пока здесь не начались бои местного значения.

Проснулся он рано, еще в гостинице объяснил руководителю группы, которая здесь работала, что к чему, и неожиданно для себя решил сходить на речку. Все равно на заводе ему делать нечего, только смущать группу своим присутствием. Тропинин хоть и держался всегда демократично, но понимал, что, будучи директором и хозяином фирмы, на равных с собственными подчиненными никогда не будет.

Позавчера, собираясь в эту командировку, он прихватил плавки. Сунул в чемодан просто так, потому что попались под руку. Уже потом, посмотрев карту, узнал, что здесь есть река.

Тропинин включил компьютер, прикинул, посмотрев на карту, как пройти к речке, и, заперев номер, отправился туда.

По карте путь казался близким, а на самом деле он долго шел мимо каких‑то заборов, преграждающих путь к воде, пока не вышел к железнодорожным путям, а за ними к маленькому мостику через крохотный ручей.

С девушкой он столкнулся у самого моста и сразу узнал ее – попутчица, полночи простоявшая у окна вагона. Тогда, в поезде, девица Тропинина поначалу раздражала, стояла, как изваяние, только головой еле двигала, как испуганная улитка, боявшаяся высунуться из раковины. Тропинин пробовал читать, но внезапно ловил себя на том, что не отрывает от нее глаз. Это было ужасно глупо, и он на себя злился. Но все‑таки смотрел. Оказалось, что приятно смотреть на узкую гибкую спину, на волнистые до плеч волосы. На тонкий профиль, когда она немного отворачивалась от окна. Потом девица ушла к себе в купе, и он напрочь о ней забыл.

– Здравствуйте, – кивнул ей Тропинин.

– Здрасте, – послушно откликнулась Лина и только потом узнала случайного попутчика.

Дорога к речке была одна, вдоль поля, и Тропинин шел за Линой, чуть поотстав, хотел обогнать, но не стал.

Дорога вывела прямо к реке, на чистый, покрытый светлым мелким песком пустынный берег. Девушка скинула босоножки, бросила рядом длинную цветастую юбку и белую майку. Или блузку. Тропинин плохо разбирался в женской одежде. Вошла в воду по колено, постояла немного, прошла чуть дальше и поплыла. Не плескалась около берега, как большинство женщин, а плыла по‑настоящему, не быстро, но правильно.

Тропинин сразу вспомнил вчерашние разговоры на заводе: как раз накануне в реке утонул какой‑то парень. Местные рабочие сокрушались: совсем не пил, а так нелепо погиб. От них же Тропинин слышал, что эта река всегда отличалась коварством, лета не проходило, чтобы кто‑нибудь не пропал в безобидной на вид пучине.

Зря она так, подумал Тропинин о попутчице, явно направляющейся к противоположному берегу, начнет тонуть, спасти будет некому. Может быть, потому что собирался в случае необходимости прийти к ней на помощь, а может, просто потому, что ему опять было приятно на нее смотреть, остановился он невдалеке, метрах в пяти от ее вещей.

Попробовал ногой воду – прохладная. Если бы не плывущая девушка, он бы в реку не полез, он предпочитал теплую воду. Правда, и на теплом море, на дальнем африканском берегу он в последний раз был несколько лет назад, жена уговорила поехать.

Тропинин нырнул, несколькими взмахами рук отдалился от берега. Вода уже не казалась прохладной, нормальная вода, приятная. Перевернулся на спину, чувствуя, как его мягко подхватывает небыстрое течение, и поплыл назад к берегу.

Сегодня попутчица совсем не напоминала улитку, она казалась вполне уверенной, независимой и равнодушной, и Тропинина это почему‑то неприятно удивило.

Девушка прошлась по противоположному берегу, постояла, подставив лицо еще не жаркому солнцу, и поплыла назад.

– Вы бы не рисковали, – буркнул Тропинин, когда она подошла к оставленной одежде. – Недавно здесь здоровый мужик утонул.

– Я выросла на этой реке. – Она повернулась к нему, и он разглядел, что глаза у нее темно‑голубые, почти синие. – Я в ней с трех лет купаюсь. Или даже с двух.

Он не представлял, что бывают такие красивые глаза.

Лина подхватила босоножки и одежду, направляясь к ведущей к городу дороге.

Они еще не знали, какая страшная опасность будет угрожать им в этом маленьком уютном городке.

 

Проснулась Тамара рано, до будильника. Полежала, слушая, как бабка копошится на кухне. Мысли были вялые, нерадостные, даже тоскливые. Дни шли, а ничего из намеченного она так и не сделала. Собственно, намечала она одно – явиться спасительницей к Сергею и сделаться местной первой леди.

Идти к нему нужно было немедленно, Тамара отлично это знала и понимала, почему на самом деле тянет – от страха.

Был еще один выход – бежать отсюда побыстрее, забыв обо всем, что знает.

Тамара вылезла из‑под простыни, под которой спала по случаю жары, сунула смятую постель в ящик дивана и пробурчала, выйдя на кухню:

– Ну куда столько набрала, ба? Едешь‑то всего на три дня.

– Так ведь самое необходимое, Томочка. И неизвестно еще, то ли на три дня, то ли… – Бабушка тяжело вздохнула.

Полечиться бабуля любила, то сердце у нее болит, то желудок, то давление. Всех врачей уже достала, вот и отправили ее в областной центр на консультацию, чтобы она от них отвязалась. Тамара наклонилась к двум плотно набитым сумкам и покачала головой:

– Куртка‑то зачем? Вон какая жарища стоит.

– Так ведь… Сейчас жарища, а завтра похолодает. Не в Африке живем.

Тамара махнула рукой и неожиданно заметила, какие явные синяки у бабки под глазами и какие бледные, почти синие губы.

– Ты вообще‑то как, бабуль? Чувствуешь себя как?

– Да ничего, Томочка. Как обычно. Давай завтракать да пойдем.

– Линка приехала, – нарезая только что сорванные огурцы, вспомнила Тамара.

– С мужем? – Бабка поставила на стол кастрюлю с молодой картошкой.

– Одна.

– Надолго? Интересно на нее посмотреть.

– Говорит, в отпуск. Посмотришь еще. Да она и не изменилась почти.

– Болит у меня за тебя душа, Томочка, – тяжело вздохнула бабка, накладывая ей полную тарелку. – Линка‑то не красивее тебя, а давно замужем, а ты… Будешь такая же неприкаянная, как мы с твоей матерью.

– Не каркай!

– Не буду. Что на роду написано, то и будет. У них вся семья такая, удачливая. Полина, покойница, замуж хорошо вышла, и дочь, и вот внучка.

– Не больно‑то Линка похожа на счастливую. И отпуск с мужем врозь проводит. – Тамара подумала, добавила себе салата из огурцов.

– У меня ухажеров полгорода было, а у Полины один. А вышло, что я всю жизнь одна с ребенком, а она с мужем.

– Ну хватит, ба, – поморщилась Тамара.

– Не повторяй ты наших ошибок, Томочка, не разбрасывайся. Ищи хорошего человека. А богатство дело наживное, сегодня есть, завтра нет. Вон Сергей Овсянников – копейки лишней в доме никогда не было, а теперь самый богач. Особняк отстроил.

– Женщина у Сережки какая‑нибудь есть? Что про него говорят, бабуль?

– Была какая‑то, из нового города. Учительница вроде. Пожила у него месяца два, и все.

– Что все?

– Разошлись. Она из города уехала. Я перед самым твоим приездом его в магазине встретила, он мне еще сумку донести помог. Он мужик‑то хороший, уважительный. Про тебя спрашивал.

– Да? – заинтересовалась Тамара. – А ты что сказала?

– Сказала, что в администрации работаешь. Не замужем пока. Что есть, то и сказала. Пойдем, Томочка, собирайся.

Автобус отходил в десять часов с привокзальной площади. Тамара помахала бабке, позвонила матери, чтобы встречала автобус, и остановилась у киоска с мороженым, пропуская небольшую толпу с пришедшего московского поезда.

Она не сразу поняла, почему ее словно зазнобило жарким июльским днем. Она смотрела вслед худощавому молодому мужчине и не могла отвести взгляд. Уговаривала себя, что ошиблась, на свете миллионы таких худощавых мужчин, и знала, что с московского поезда сошел убийца.

Он меня не видел, успокаивала себя Тамара. Да он меня и не вспомнит сроду.

Она тоскливо оглядела площадь и медленно направилась к центру города, к зданию городской администрации, понимая, что времени уже совсем нет.

 

До кладбища можно было подъехать на автобусе, но Лина, наспех позавтракав после купания, пошла пешком.

Город изменился. Появились красочно оформленные магазины, летние кафе на несколько столиков, улицы оказались заасфальтированными, причем дорожки были проложены с умом, в тени деревьев.

И кладбище изменилось, появилась даже небольшая часовня. Когда хоронили бабушку, оно выглядело совсем заброшенным. Правда, умерла бабушка в декабре, а зимой все кажется заброшенным.

Лина положила на свободное место между нежными анютиными глазками купленные у ворот оранжевые лилии и долго смотрела на стандартную овальную фотографию на памятнике. В последний раз Лина видела бабушку в тот страшный день, когда узнала, что у Кости другая девушка. Ее подруга Тамара.

В том году Лина приехала сюда позже, чем обычно, в августе. В июле у нее была производственная практика, Лина еле дождалась ее окончания и уже на следующий день стояла у окна вагона, весело глядя на мелькающие перелески. Поезд пришел не поздно, часов в пять вечера, Лина спрыгнула на платформу к бабушке и Косте, и на свете не было человека счастливее. Впрочем, тогда она не думала о счастье, это она потом узнала, что тот день был последним по‑настоящему счастливым в ее жизни.

Тогда Костя показался ей каким‑то смущенным, но она не обратила на это внимания. Не мог же он обнимать ее при бабушке, тогда «гражданские браки» и «свободная любовь» еще были не так распространены, как сейчас. Костя донес до дома ее вещи и сразу куда‑то заторопился, а они с бабушкой пили чай с пирогами, потом фотографировали друг друга в саду новым Лининым фотоаппаратом, а потом Лина отправилась к Косте…

Она не сразу поняла, что за густыми вишнями Костя обнимает другую девушку, и потом долго радовалась, что не окликнула его. Она стояла, как оглушенная, и не могла пошевелиться, и запоздало понимала, что Костя сегодня был другим, не таким, как раньше, и она обязана была догадаться, в чем дело, но не догадалась.

Как очутилась дома, Лина не помнила. Бабушка обнимала ее и успокаивала, а она трясла головой, словно при нервной болезни.

– Тебе трудно в это поверить, Линочка, – шептала бабушка, – но все пройдет. Ты будешь вспоминать этот день без боли, нужно только немного потерпеть. Подождать. Время – лучший лекарь, поверь мне.

Потом они отнесли на вокзал так и не разобранные сумки, и первым же поездом Лина уехала назад в Москву. Зимой бабушка умерла.

– Ты была права, бабуль, – прошептала Лина. – Все прошло.

Погладила ухоженные анютины глазки – родители платили кому‑то из соседей, чтобы ухаживали за могилой, – и побрела к выходу.

 

Радуясь, что не достала из сумки паспорт, Тамара сунула его молодому полицейскому у входа в двухэтажное здание, где с незапамятных времен располагалась местная власть, ласково ему улыбнулась и пошла вдоль тесного коридора, читая таблички на дверях.

– Вы к кому? – окликнула ее сидевшая к конце коридора девушка.

Коридор кончался небольшой комнаткой. Кроме стола с компьютером, за которым сидела бдительная девица, в комнате располагались только два стула, как раз напротив двери с надписью «Овсянников С.М.».

– К Сергею Михайловичу, – равнодушно бросила Тамара, усаживаясь на неудобный стул.

– Он вам назначил?

– Он меня примет, – заверила Тамара, подумала и улыбнулась секретарше. Отношения с девицей портить не стоило, она еще может пригодиться. – Я его старая знакомая. Давно его не видела. Когда он появится?

– Не знаю, – разглядывая итальянское Тамарино платье, призналась девица. – Может и совсем не прийти. У него приема сегодня нет.

– А позвонить ему вы можете? – доверительно подалась к ней Тамара. – Скажите, Тома Ропкина ждет. Позвоните. Чего я буду ждать‑то зря?

Девица, поколебавшись, потянулась к мобильному.

Все‑таки простой народ в провинции. Она, Тамара, никогда бы шефу из‑за незнакомой бабы звонить не стала. Еще не хватало! Если знакомая, значит, сама должна телефон знать. А не знаешь, так это твои проблемы. Секретарь‑то здесь при чем?

К счастью, сейчас для Тамары уровень секретаря был благополучно пройден, она начинала секретаршей. Теперь Тамара называлась инспектором, работу свою любила и власть, хоть и небольшую, любила тоже. А больше всего до недавнего времени любила своего начальника.

Телефон Сергея оказался отключен. Тамара поерзала на стуле и уставилась в окно на пыльную улицу.

Сережа на подрастающих девчонок внимания не обращал. Здоровался с детворой, улыбался и проходил мимо, как все взрослые. И они на него внимания не обращали. Гоняли на велосипедах, играли в бадминтон, шептались, сидя у Лины в саду. Сережа был бы последним, кого Тамара помнила из своего детства, если бы не то, что очень ее злило. На подругу Лину теть‑Клавин сын все‑таки внимание обращал.

Когда они были совсем маленькими, он катал Линку на своем «взрослом» велосипеде. Ездил с ней в лес, учил собирать грибы. Тамару собирать грибы учила бабка, а Лину – Сережа.

Потом, когда они подросли и Лина всюду ходила с Костей, Сережа улыбался ей как‑то по‑особенному, не как всем. Нравилась она ему. Тамара даже удивлялась, что никто этого не замечает, и Линка тоже.

Вот этого Тамара в подруге больше всего терпеть не могла. Линка как будто мало что вокруг замечала, Тамара даже сначала думала, что она притворяется. Ну как можно не замечать, например, что одна соседка другую терпеть не может? Да стоит только раз увидеть, как обе красными пятнами покрываются, когда здороваются, и все ясно. И из‑за чего, тоже ясно, если обе незамужние и обе без конца к дачнику‑москвичу наведываются.

Линка верила словам, а она, Тамара, собственным глазам. Чутью. Интуиции.

Раньше Линкина наивность ее очень раздражала. Получалось, что подруга будто бы не от мира сего, как ангелочек. Наверное, из‑за этого ей так и хотелось отбить у нее Костика.

Странно, раньше ее грело воспоминание, как Линка замерла, открыв рот, когда юная Тамара обнимала юного Костю, а сейчас, у кабинета с табличкой «Овсянников С.М.», нет.

Костя тогда Лину не видел, а Тамара видела. Вообще, с Костей все получилось и продуманно, и случайно. Продумано было ходить вместе купаться на дальний пляж, где народу почти не бывает. А случайно вышло другое – гроза, чудовищной силы ливень и сверкающие совсем рядом, завораживающие, наполняющие холодным ужасом молнии. Они еле успели добежать до беседки в парке. Тамара тогда сильно испугалась и у Кости на груди спряталась от непритворного страха. А потом все получилось само собой и как раз накануне Линкиного приезда.

Конечно, на следующий вечер Тамара к Косте пришла не случайно – знала, что Лина должна приехать, и обняла несчастного запутавшегося парня тоже не случайно, и все получилось как она наметила. Только путного ничего из этого не вышло. Лина уехала, через несколько дней уехал Костя, а следующим летом он старательно делал вид, что ничего не произошло.

Сидеть на неудобном стуле надоело. Тамара лениво поднялась, подошла к окну, вздохнула и решила:

– Зайду в другой раз. Появится – скажите, что я приходила. Не забудьте.

– Не забуду, – пообещала девушка.

Теперь она рассматривала Тамарины босоножки. Босоножки были шикарные, безумно дорогие, купленные в Москве в ГУМе. Тамара давно взяла за правило наведываться в столицу за покупками. На Европу денег у нее нет, а в Турции, где она обычно отдыхает, одно барахло.

Еще раз в меру снисходительно, но доброжелательно улыбнувшись секретарше, Тамара вышла на улицу, перешла на теневую сторону – жарко очень, и по дороге к дому уговаривала себя, что время еще есть.

 

В знакомом узком переулке все было как прежде, разве что забор бабушкиной подруги оказался выкрашенным свежей бледно‑зеленой краской. Лина постаралась вспомнить, какого цвета забор был раньше, и не смогла – забыла. Пройдя по выложенной плиткой дорожке мимо буйных разноцветных георгинов, поднялась на крыльцо, позвонила в новенький, какого раньше тоже не было, звонок.

– Линочка! – ахнула маленькая, кругленькая, совсем седая Антонина Ивановна, – Родная моя! Что же не позвонила? Я бы тебя встретила. Давно приехала?

– Вчера. – Лина обняла старую женщину, чувствуя возвращающееся, давно забытое ощущение счастливого детства.

– Надолго? – вытирая подступившие слезы, засуетилась Антонина Ивановна. – Садись, Линочка. Без обеда тебя не отпущу.

– Спасибо, Антонина Ивановна. – Лина села за стол. – Обедать не хочется. Я с кладбища. Давайте чаю попьем.

– Давай, только сначала бабушку помянем, – доставая из буфета графин с черносмородиновой наливкой, решила старушка. – Как живешь, Линочка? Муж хороший?

– Хороший, – призналась Лина. – Добрый. Поводов для ревности не дает и меня ревностью не изводит. Но жить с ним больше я не могу. Не могу, и все.

А ведь, пожалуй, она не решилась бы окончательно и бесповоротно расстаться со Стасом, если бы не приехала сюда. Если бы не вспомнила себя прежнюю, беззаботную, если бы не разговаривала со старыми бабушкиными подругами, чувствуя общую атмосферу доброты и понимания, чего никогда не чувствовала со Стасом.

– В этом тебе никто не советчик, девочка моя. – Старая женщина ставила на стол баночки с вареньем, печенье, конфеты. – Ты только не торопись. Не делай сгоряча того, чего потом нельзя исправить.

– Ладно, бог с ним. Как вы живете, Антонина Ивановна?

– Без твоей бабушки мне, конечно, плохо, – наконец уселась старушка. – Столько лет прошло, а я никак не привыкну, что ее нет. Мы ведь с ней и в школе вместе учились, и в институте. Да ты знаешь.

Лина кивнула, она знала, какими близкими были старые подруги.

– Всю жизнь бок о бок. А так, конечно, грех жаловаться. Глаза видят, ноги ходят. Скриплю, Линочка.

Они молча подняли рюмки с темной наливкой.

– Царствие ей небесное.

– Царствие небесное, – повторила Лина.

– Она вовсе не собиралась умирать.

– Ну, наверное, никто специально умирать не собирается.

– Да нет. По‑разному бывает, – не согласилась Антонина Ивановна. – Мы в последний вечер с ней засиделись. Я печенье испекла, зашла днем ее угостить, а просидела до вечера. Она меня даже провожать пошла, до полпути. Вечер очень хороший был, морозило, но не сильно. Звезды. Снег под ногами искрился. Кто бы мог подумать… Она на следующий день хотела фотографии напечатать, у нас тогда цифровую печать по дороге к супермаркету открыли. Она мне еще пыталась снимки в окошке на фотоаппарате показать, но я не разобрала ничего. Мелко.

– А где сейчас тот фотоаппарат, не знаете? – заинтересовалась Лина. Ей вдруг очень захотелось посмотреть на последние бабушкины снимки.

Тогда она еще не знала, что Кости уже нет в ее жизни, фотографировала бабушку у разломанной вчерашней грозой раскидистой яблони‑китайки. Бабушка рассказала, что накануне была немыслимая гроза и молния расколола яблоню почти пополам.

– Откуда же мне знать, Линочка? Наверное, твои мама с папой забрали.

Нет, родители фотоаппарат не забирали, иначе отдали бы его Лине. «Надо найти, – решила она. – Найду фотоаппарат и снимки перекину в компьютер.

В тот вечер она не вспомнила про него, и бабушка забыла сунуть его Лине в сумку. Тогда Лина была уверена, что жизнь кончилась, а бабушка страдала за нее и боялась.

– Когда утром ко мне Клавдия прибежала, я поверить не могла. Она‑то, Клавдия, видно, что‑то почувствовала, раз в запертый дом войти решилась.

– Бабушка ей всегда ключи оставляла.

– Это ведь она бабушку обнаружила, Клава.

– Я знаю.

– Вот так, заснул человек и не проснулся. Клавдия‑то почувствовала, а я нет, – вздохнула Антонина Ивановна. – Хорошим человеком твоя бабушка была, люди около нее отогревались. Та же Клава. Она после смерти Полины совсем нелюдимой стала. И раньше‑то была не слишком приветливая, а нынче совсем сычиха сычихой.

– Сережа у вас теперь большое начальство.

– Начальство. Говорят, сейчас все ему принадлежит, и завод, и земля, все. Знаешь, Линочка, советская власть идеальной не была. И идиотизма много было, и вранья, и показухи, но до такой подлости, чтобы прикарманить народную собственность, коммунисты все‑таки не додумались. Я этого слова, бизнесмен, слышать не могу. Разве это бизнес? Вот Сережа Овсянников у нас «бизнесмен», государственный завод в свой карман положил. Даже Клавдия, и та людей стесняется, а ему хоть бы что. А ведь мальчишкой хорошим рос, кто бы мог подумать… Теперь еще и во власть полез. А народ за него голосует, за бессовестного.

Лина засиделась у бабушкиной подруги. Пообедали, потом снова пили чай. Домой она вернулась уже под вечер.

 

Самой большой Тамариной ошибкой было решение явиться к тетке Клавдии.

К Лининой соседке она отправилась сразу, как приехала. Думала, обрадуется бабка, а получилось черт‑те что. Та смотрела с недоумением и губы поджимала. Но принесенный торт все‑таки ела и Тамару чаем поила. Даже варенье поставила, вишневое, только что сваренное.

Впрочем, Тамара должна была это предвидеть, тетка Клавдия не Лина и не бабушка Линкина Полина Васильевна. Те бы лишних вопросов не задали, и зачем она явилась, если до сих пор никогда не приходила, не спросили бы. Клавдия тоже не спросила, только сразу заявила, что, если Тамаре нужен Сережка, она ничем ей помочь не может. К нему не ходит, а когда он явится, не знает.

Тамара попыталась выспросить, какая кошка пробежала между сыном и матерью и почему тетка Клавдия в сыновний особняк не наведывается, но ничего у нее не получилось. Старуха в людях разбиралась не хуже самой Тамары и все ее хитрости сразу раскусила. Ну и черт с ней.

А с Сережей встретиться необходимо немедленно, сегодня же. Можно опять пойти к Клавдии, объяснить, что сыну угрожает настоящая, реальная опасность. Но это в самом крайнем случае, Клавдию Тамара побаивалась. Мало кого она боялась, а мать Серегину опасалась.

Тетка Клавдия мало с кем по‑соседски ругалась и голос почти не повышала, но сразить могла насмерть, причем всего несколькими словами. Один случай Тамара помнила хорошо, хоть и была тогда совсем маленькой. У молодой соседки умер ребенок. Умер, конечно, по собственной соседкиной глупости, молодая мамаша недоглядела, отпустила крошечного мальчишку сырой холодной осенью гулять в легкой курточке. Мальчик простудился, а мамаша опять‑таки по собственной глупости долго не вызывала врача, пока наконец мальчишку не увезла «Скорая» с температурой за сорок. В больнице ребенок умер, а непутевая мать почти тронулась рассудком, каждый день ходила на кладбище и таяла на глазах. Конечно, соседи ее осуждали, но и жалели. И только Клавдия, встречая несчастную бабенку, не забывала напомнить, что та сама собственное дитя загубила. А теперь убиваться нечего.

Тамара никогда не запомнила бы эту историю, если бы мама с бабушкой потом долго между собой не ругали Клавдию. И мать, и бабка за словом никогда в карман не лезли, да и деликатностью, это Тамара уже позже поняла, никогда не отличались, но жестокость Клавы Овсянниковой потрясла даже их.

Тамара перекусила купленными вчера блинчиками с творогом, подкрасила ресницы и губы, покрутилась перед зеркалом в очень шедшем ей сарафане и осталась довольна. Бабка считала, что сарафан слишком уж ее обтягивает, а Тамаре нравилось. Ей есть что показать, слава богу. Не то что Линке. Была тощая, такой и осталась.

К вечеру изнуряющая жара спала. Нужно вечером огород полить, напомнила себе Тамара. Раньше ее злило, что бабка, кроме овощей, ничего не сажает. У Лины в саду цветов было много, и Тамаре хотелось иметь такие же. Сейчас она соглашалась, что от цветов одни хлопоты, а толку никакого.

Новый Сережин дом находился недалеко, на соседней улице. Тамара, конечно, почти каждый вечер мимо особняка из красного кирпича прогуливалась, но Сергея ни разу не видела, а позвонить в звонок на глухом высоченном заборе так и не решилась. Даже странно, раньше она никогда особой робостью не отличалась.

Впрочем, не странно. Она прекрасно знала, почему не тянет руку к звонку. Потому что предполагать, что Овсянникова хотят убить, – это одно, а произнести это вслух, рассказать об этом, самой влезть в чьи‑то игры – совсем другое.

Сегодня Тамара решительно подошла к закрытым воротам и нажала кнопку звонка. Ей было страшно.

Она звонила и звонила, но никто не отвечал.

Надо идти к Клавдии, тоскливо подумала Тамара. Медленно отошла от ворот и двинулась по безлюдной улице. Потом зачем‑то свернула направо, на боковую улицу, обходя особняк главы местной администрации. Черную пыльную «Тойоту», почти скрытую кустами акации, она увидела случайно. «Тойота» жалась к покосившемуся забору, за тонированными стеклами ничего не было видно, но Тамаре казалось – Сережу поджидает убийца.

Машина стояла между участками на крохотном пятачке. Если бы она принадлежала кому‑то из соседей, ее поставили бы поближе к собственным воротам.

Тамара дошла до конца улицы и опять свернула направо, к дому неприветливой тетки Клавдии.

Машина может принадлежать кому угодно. Не станут убийцы светиться на крохотной улице, где каждый незнакомец вызывает вполне понятное любопытство. Или станут?

Она понятия не имела, как ведут себя наемные убийцы.

Самое правильное, понимала Тамара, рассказать сейчас все, что знает, Клавдии, а потом сразу же, немедленно, бежать отсюда, навсегда забыв опасную и ненужную информацию.

Она бы так и сделала, если бы ей не хотелось выйти замуж за Овсянникова. А хотелось ей очень.

Не свернув к дому Клавдии, Тамара подошла к калитке подруги Лины. Подруги, которую знала столько же, сколько себя. На которую злилась, которой завидовала и у которой так удачно и в то же время неудачно отбила Костю.

 

Костино присутствие Лина ощутила раньше, чем увидела его сидящим на ее собственном крыльце.

– На кладбище была? – спросил он.

– Да. – Лина остановилась, подумала и села рядом на ступеньки.

Когда‑то он безошибочно угадывал, где она была, что делала и даже о чем думала. Тогда такое духовное единение казалось ей высшим проявлением любви.

– А потом у Антонины Ивановны?

– Да.

– Как она?

– Нормально.

– Лина… – Ему важно было объяснить ей, что она единственная его женщина, его половина. Только с ней он может быть самим собой, настоящим, только ее слова и мысли понятны ему, как его собственные. И лишь это имеет значение, а все остальное – ерунда. Было и прошло, и никогда не повторится.

– Костя! – Лине не хотелось никаких объяснений. Она наобъяснялась со Стасом на всю оставшуюся жизнь.

Они одновременно повернули головы на стук калитки.

– Привет, – поморщилась Тамара. Тонкие каблуки увязали на садовой дорожке, и ей пришлось идти на носках.

– Привет, – в один голос ответила парочка на крыльце.

– Лин. – Тамара постаралась, чтобы голос не дрогнул. Она совсем не ожидала увидеть здесь Костю, и его присутствие почему‑то больно ранило. Впрочем, сейчас ей было не до Кости и даже не до сердечных ран. – Ты не знаешь, Сережа не у Клавдии?

– Знаю, – за Лину ответил Костя. – Не у Клавдии. В Москву уехал на три дня.

– Откуда ты знаешь? – Голос у Тамары все‑таки дрогнул, то ли от собственных пугающих мыслей, то ли оттого, что здесь оказался Костя, а она получилась лишней.

– Я его встретил… – Костя прикинул, – позавчера. Он к матери приходил. Сказал, на три дня в Москву уезжает. Вчера, стало быть, отбыл.

– А телефона его у тебя случайно нет?

– Телефона нет.

Тамара, кивнув на прощанье, скрылась за плотной июльской листвой.

Раньше с Костей Лине было легко и разговаривать, и молчать. Сейчас разговаривать было легко, а молчать тягостно.

– Пойду, – поднялась она.

– Лина…

– Пока, Кость. До завтра.

Она боялась, что он так и останется сидеть на крыльце, но, когда украдкой посмотрела в окно, его там уже не было.

В том, что фотоаппарат, восемь лет валявшийся без употребления, будет работать, Лина сомневалась. И все‑таки, посмотрев во всех возможных местах, куда бабушка могла его убрать, но так ничего и не обнаружив, расстроилась. Фотоаппарат в том давнем несчастливом году ей подарили родители перед самым отъездом. Тогда Лина снимать любила и дорогому цифровому аппарату очень радовалась.

Как хорошо тогда было фотографироваться у яблони‑китайки. Расколотая накануне грозой, она стояла еще вся зеленая, и яблоки на отломанной веке бабушка хотела собрать на повидло.

Фотоаппарата Лина не нашла, зато долго рассматривала старые снимки в тяжелых альбомах, пока совсем не стемнело.

 

Date: 2015-08-24; view: 283; Нарушение авторских прав; Помощь в написании работы --> СЮДА...



mydocx.ru - 2015-2024 year. (0.006 sec.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав - Пожаловаться на публикацию