Глава 9. Таких мужчин Наташка до этого никогда не видела

Таких мужчин Наташка до этого никогда не видела. То есть сначала она вообще ничего не видела – гостя, гораздо более изящного, полностью заслонил собой здоровающийся Владимир. Потом на нем повисла Людмила. В буквальном смысле – повисла на шее, целовала его в щеки, повизгивала и даже болтала ногами в воздухе. Дядя Коля охал, смеялся и наконец взмолился о пощаде:

– Людка, мы же весим с тобой практически одинаково! Ты меня сейчас завалишь к черту. А Ираидка чего здороваться не бежит, невеста моя названная?

Людмила сказала:

– А мы ее не звали, дядь, она только что после больницы, ей пить совсем нельзя.

– Ну, так пусть и не пьет, кто ее заставляет?

– Ираида и настоящий джин? – влез Владимир. – В одном пространстве? И не пересекутся? Я клеветать не хочу, любое другое спиртное – это она спокойно проигнорирует. Но сразу – ты, преферанс и ирландский джин!.. Ни за что не удержится.

– Так чего ж ты, дурень, джин‑то купил? Другую отраву сняли с производства, что ли?

Пока Владимир оправдывался, Наташка наводила на столе окончательное совершенство. Хорошо бы уйти прямо сейчас, но, наверное, надо поздороваться. Или не надо? Как плохо, что она совсем не знает всех этих правил, которые, безусловно, существуют, но ей их никто пока не объяснил.

Наконец хозяева расступились, и в проеме двери появился мужчина. Даже, наверно, не мужчина, не мужик, и уж ни в какую погоду не «дядя». Наверное, лучше всего ему подошло бы определение «джентльмен». Он был довольно высок ростом, но худощав и строен, так что на фоне огромного Владимира выглядел совсем не крупным. Очень темные, почти черные волосы были коротко подстрижены, из‑за двух глубоких залысин лоб казался высоким. Брови были цвета воронова крыла, как сказала бы Наташкина мамка, невероятно густые и вразлет. Но больше всего поражали глаза. Наташка всю жизнь собственные очень светлые глаза терпеть не могла и охотно поменяла бы этот цвет на что угодно. Но о таком цвете глаз, как у этого джентльмена, даже мечтать глупо. Если исключить контактные линзы как идею. Глаза у гостя были ярко‑синие, при этом – довольно темные. Не бывает у людей таких глаз. В природе не бывает.

А еще он был безупречный. Она не могла подобрать другого слова. Как бы человек тщательно ни готовился к празднику, обязательно какая‑нибудь складочка вылезет не вовремя, волосок с расчески упадет, пятнышко грязи на обуви окажется, заусенец останется, да что угодно. Все это было не про него. Ему бы десять лет скинуть – и на конкурс красоты любого уровня, хоть и мирового. Стопроцентная победа. А так… Людмиле двадцать восемь. Он ей дядя, значит, ему сильно за сорок. Вот если бы она была красавицей, кинозвездой какой‑нибудь, она бы себе локти искусала на тему где его… ну, не семнадцать, ладно, ну, хотя бы тридцать лет. Как удачно все‑таки, что он старик, а она уродина…

– Здравствуйте, мадмуазель! Позвольте представиться: я родной брат матери хозяйки этого дома. Зовут меня Николай Георгиевич. А вы, как я понимаю, компаньонка моей племянницы… – Он замолчал и слегка приподнял свою удивительную антрацитовую бровь. Правую.

Издевается. Зачем он издевается, она же еще и слова не сказала? Через секунду до нее дошло, что как раз слова‑то от нее и ждут. Но голос пропал. Совсем Наташка сглотнула, подавила мучительное желание спрятать руки в карманы, кашлянула и хрипло сказала:

– Наташа…

– Нет, дорогая мадмуазель, Наташа – это имя, данное вам при крещении. Меня же интересует полная версия, потому что назвать женщину просто по имени я могу позволить себе только в двух случаях: либо мы должны состоять с ней в родстве, либо она тоже должна звать меня по имени. Для последнего мы с вами не слишком хорошо знакомы, да и разница в летах у нас с вами значительная. Так что окажите любезность, представьтесь полностью.

Если бы Наташка могла себе представить, что имечко ее папашки‑алкоголика, замерзшего под собственным забором десять лет назад, пригодится ей еще до пенсионного возраста, она бы очень удивилась. Но вот же, пригодилось…

– Аркадьевна. Меня зовут Наталья Аркадьевна Антонова.

– Великолепно, – чему‑то ужасно обрадовался невозможный красавец Николай Георгиевич. – В таком случае позвольте проводить вас к столу.

– Как вам будет угодно, – сухо сказала Наташка и окончательно расстроилась. Почему он над ней смеется?

За ужином театр одного актера продолжился. Началось со стула. Наташке никто никогда не подавал стул, чего она, инвалид какой? Минуту она искренне не могла понять, зачем Николай Георгиевич стоит у нее за спиной, пока не выдержала Людмила. Сказала: да садись же ты, наконец, а иначе он полвечера так простоит. Задавив подозрение, что этот насмешник просто уберет стул, когда она начнет садиться, Наташка, наконец, устроилась за столом.

Дальше началось еще смешнее: он вставал всякий раз, когда вставала она, а прыгать ей, обслуживая четыре персоны, приходилось через каждые пять минут. Слава богу, что Андрюшка поел быстро и ушел к себе. Ее кулинарные таланты обсуждались и превозносились, даже если речь шла о тех блюдах, которые готовила Людмила, пока они с Владимиром по базару бегали. И никто из хозяев не пытался его оборвать, вот что было самое обидное.

За то время, что Наташка провела в доме Сокольских, над ней так откровенно потешались в первый раз. Почему Людмила позволяет ему это? Может, зависит от него, так же, как она, Наташка, в свое время зависела от Маратика? Да нет, чепуха, через каждые две минуты хохочут в один голос. Может, она здесь просто лишняя? Собрались люди по‑семейному поужинать, а тут она, сбоку припека и вообще хуже татарина? Ну и чего тогда прямо не скажут? Сказали бы сразу, без этих обидных намеков. Так нет же, когда она с Андрюшкой уйти хотела, – не пустил. Этот наследный принц, красавец невозможный. Хорошо хоть с джином своим сразу отстал, когда Людмила сказала, что Наташке алкоголь предлагать не надо, все равно не будет.

Ужинала честная компания часа два, не меньше. На перекуры мужчины выходили во двор. Вообще‑то Владимир курил на кухне или в туалете, но в две трубы решено было дымить подальше от некурящих женщин, на свежем воздухе. Как только Наташка и Людмила остались вдвоем, Людмила обратила внимание на странную перемену в Наташкиной внешности. Казалось, что та быстренько сбегала куда‑то и накрасила глаза; потемнели веки, обозначились ресницы. Людмила не сразу сообразила, что ее помощница по хозяйству изо всех сил долго сдерживала слезы, да так и не сдержала.

– Ты чего, плачешь, что ли? – растерянно спросила она

– Ничего я не плачу! Только почему он меня все время… подкалывает?

– Кто? Дядя Коля, что ли? – удивилась Людмила. – Да с чего ты взяла? По‑моему, он, как всегда, предельно корректен.

– Что я ему, графиня какая, то со стулом этим, то кастрюльку, видите ли, мне донести от плиты до стола тяжело…

– Выброси из головы. Может, у него настроение сегодня такое. Хотя, ты знаешь, с Аленкой, Вовкиной сестрой, он так всегда себя ведет. Да и с Ираидой он попервости пытался такой же цирк устраивать. Только Идку политесом не напугаешь. Она ему в ответ такой террор гламуром закатила, что он быстро лапки поджал. Теперь общаются как боевые товарищи. Плюнь. Ты лучше скажи, ты в преферанс играть умеешь?

Наташка помотала головой. Плакать ей расхотелось, но что‑то, похожее на раздражение, осталось. Настроение, видите ли, у него, у принца наследного. И тут же вспомнила, как постоянно пыталась угадать Маратиковы настроения, чтобы под горячую руку не попасть. А еще ей было чуть‑чуть жаль: был момент, когда ей на самую маленькую секундочку показалось, что для этого странного человека она, Наташка, действительно интересна. И говорит он с ней не так, как с другими, и смотрит по‑особенному

От этих глупых мыслей ее отвлек голос Людмилы:

– А учиться будешь? Правила простые, но играть довольно сложно. Хорошо бы ты научилась, в преферанс играют как минимум втроем, а Андрюшка еще маленький. А то бы сидели долгими зимними вечерами…

– Люд, пятое марта сегодня, какие долгие зимние вечера, а? Снег уже почти сошел, завтра крепость нашу раскидаю и про палисадник уже думать надо.

– Что значит – крепость раскидаю? – удивилась Людмила. – Зачем? Потеплеет – сама растает.

– Так если ее не трогать, она до июня простоит. Еще и ледяной станет. Днем солнышко, ночью морозец. Ее ж потом взрывать придется!

Хозяйка и ее помощница по хозяйству вместе убирали со стола, мыли грязную посуду и ставили чистую, болтали о домашних делах и одинаково радовались, что мужчины уходят курить на воздух.

Мужчины курить на крыльцо уходили даже не столько из‑за женщин, сколько остыть: нагретая долгой готовкой кухня, крепкий джин, горячая вкусная еда…

Ну, и посплетничать, конечно. Разговор, разумеется, шел о Наташке. Дядя Коля задавал свои странные, как казалось Владимиру, вопросы, а потом слушал и помалкивал. А влюбленного Владимира несло. После солидного количества спиртного он не очень задумывался, с кем именно откровенничает и чем в перспективе это может закончиться. Хотя, конечно, между ним и Наташкой ничего и не было… По крайней мере пока.

Из разговора «на одну сигаретку» Николай Георгиевич понял, что Вовка пропал, только не понял, насколько безнадежно пропал. Он плохо понимал женщин вообще, а таких, как эта Людкина компаньонка, не видел вовсе. На северо‑востоке, где он жил долгие годы, преобладали три разновидности этого биологического вида. Именно так – биологического вида. Тип первый: национальные меньшинства. Девушки Севера либо уезжали учиться – в мир, как там говорили, либо оставались и выходили замуж. Лет в четырнадцать, а то и раньше. Заводить с ними отношения – бесперспективно, да и просто непорядочно. Хотя были там парни, геологи в основном, у которых в каждом стойбище по семье жило.

С русскими выходило еще хуже. Почти все пили. С малолетства, помногу. Уходишь на вахту – Лолита с косичками, и в школе одни пятерки, возвращаешься через три месяца – валяется она под забором, предлагает любые преступления против общественной морали за скромную плату в виде бутылки спирта. В восемнадцать они внешне мало чем отличались от своих сорокалетних матерей. С такими иметь дело – не то чтобы непорядочно, а элементарно противно.

Были еще другие русские: одна геологиня и две докторши. Не биологический вид, настоящие женщины. Умные, увлеченные своим делом, веселые. Красивые. Может, на безрыбье красивые, но все же…

Все трое были безнадежно замужем, и за попытку закрутить роман или, не дай бог, отбить у законных супругов – эти самые законные супруги просто убили бы. Причем отнюдь не фигурально выражаясь. И никто бы никогда не нашел. Тундра – она большая.

Вернулись к столу. Дядя Коля заметил, что загадочная Наталья Аркадьевна если и не повеселела, то перестала выглядеть так, как будто больше всего на свете ей хочется немедленно убежать. Подали, наконец, разрекламированную рыбу в сырном соусе. На Севере, где рыба – практически основное блюдо, она ему порядком поднадоела. Но это было нечто совершенно другое, необыкновенное и очень вкусное. И кстати, комплимент его, очередной, но абсолютно искренний, она восприняла на этот раз спокойно, даже спасибо сказала.

Учиться играть в преферанс они Наташку не уговорили. Она быстро убрала со стола, собрала маленький передвижной столик с джином, фисташками, сыром и виноградом. Эти продукты – кроме джина, конечно, – не пользовались успехом во время ужина, а вот к карточной игре должны были, по ее разумению, подойти. Наташка почти бесшумно загрузила посудомоечную машину, которой обычно никто не пользовался, и ушла к себе. Владимир тоже вышел – искать новую колоду карт, которую они с Наташкой купили в городе. Дядька и племянница ненадолго остались наедине. Николай Георгиевич хотел было выйти покурить, но Людмила сказала:

– Кури уж здесь, я привыкла. Ты зачем мне ребенка смущать вздумал? Отвечай немедленно, пока Вовка не вернулся!

Правды дядя Коля сказать не мог, поэтому сымпровизировал на ходу:

– Никого я специально смущать не хотел. Просто как вспомню, как Сокольские свою домработницу тиранят… Думаю: а вдруг ты тоже рабство и крепостничество практикуешь? Вот и решил подстраховаться, показать вам, молодежи неотесанной, как нормальные люди должны себя вести с прислугой.

– И никакой не прислугой! – возмутилась Людмила. – Наташка – компаньонка.

– Ушла к Андрюшке наша компаньонка, Интернет, видите ли, осваивать, он ей, видите ли, обещал, – с плохо скрытым недовольством сказал вернувшийся Владимир.

И чего это она к Андрюшке ушла? Он бы сам ей все замечательно показал. Преферанс, конечно, штука хорошая, но как же дядя Коля не вовремя! У Владимира уже фантазия кончалась на предмет возможных совместных с Наташкой занятий, способствующих сближению. Только одна надежда и оставалась – на совместное освоение сотового. Будем надеяться, что у талантливого Андрюшки хотя бы на это таланта не хватит.

Через час стало ясно, что Людмилу мужикам уже не догнать. Она радовалась – обычно они ее обыгрывали, а сегодня она показывала такое небывалое мастерство, что даже засомневалась на мгновение: поддаются они, что ли? Да нет, не похоже. Такие оба сосредоточенные… Ну, может быть, просто везет ей нынче.

Но сегодня причины ее карточной удачи были совсем другие: мысли обоих мастеров преферанса витали вовсе не вокруг мизеров и раскладов «четыре на четыре». Владимир сейчас бы охотно завел джип, усадил Наташку на переднее сиденье и погнал бы по объездной со скоростью километров под сто шестьдесят. Она бы боялась бешеной скорости, фонари мелькали бы как сумасшедшие, и тогда он бы обнял ее, прижал к себе, и они бы молча неслись сквозь ночь. И не надо было бы выдумывать умное начало для важного разговора, все бы получилось само собой, он точно знал, что если женщина позволила себя обнять – не в критической ситуации, не из чувства благодарности или облегчения, а просто так, – то все, можно считать, что она твоя.

Самое забавное: он всегда почти сразу продумывал, как именно он будет расставаться с очередной пассией. Найдет причину для скандала, просто перестанет звонить и назначать встречи, подарит какую‑нибудь безделушку для смягчения обиды… Это зависело от характера девушки, от ее планов на него, от его сиюминутного настроения, наконец.

Здесь все было принципиально иначе. Он вдруг понял, что физическая близость с этой женщиной – не главное. Нет, ну это очень важно, конечно. Но Владимир хотел, чтобы Наташка была его. Принадлежала ему. Зависела от него. Ждала каждого его слова, как откровения.

А для этого не в постель ее тащить надо, а сначала сделать так, чтобы она его полюбила. С другой стороны – а как же Людка, Андрюшка? Вот ввели бы у нас в стране многоженство, хотя бы по имущественному цензу. Можешь содержать, любить, холить и лелеять двух женщин сразу, растить от них детей – пожалуйста. А ведь они вчетвером классно бы жили. Людка в Наташке и так души не чает, хотя и времени прошло всего ничего. Кстати, о времени. На днях Восьмое марта. Девятнадцатого у нее день рождения. И зарплату ей тоже платить пора. А у него трефы какие‑то дурацкие пополам разлеглись. Опять Людке. Дядя Коля, наверное, тоже о чем‑то постороннем думает, судя по тому, как он играет.

Владимир вдруг внутренне замер: а не наговорил ли он с пьяных глаз чего лишнего на крыльце грозному родственничку? А то и вправду где‑нибудь посреди своего леса закопает. А лес у Николая Георгиевича не маленький. Желание поцеловать Наташку сзади в шею уступило место судорожным попыткам вспомнить, что же именно он наговорил дядюшке. А может, Николай Георгиевич так путается и ошибается в преферанс именно потому, что анализирует его, Володькины, признания? Прикидывает, насколько виноват, как покарать? Тьфу, идиот, даму бубновую Людке наиграл. Сейчас ему дядя Коля выскажет за такие глупые промахи…

Николай Георгиевич в карты свои смотрел через раз, ошибок не замечал не то что Вовкиных, но и собственных.

Это же надо, чтобы так… Ехал мужа любимой племянницы проконтролировать, в случае чего – хвост накрутить. А наткнулся на женщину своей жизни. Ему с порога в глаза бросилось – как на Людку‑то похожа, только ежик этот на голове смешной и сама поизящней. Чуть‑чуть.

Он действительно никогда не общался с женщинами. Когда в мир с Севера приехал – было обрадовался. Вот они, можно выбирать и жениться. Но как в тундре он безошибочно сворачивал со следа росомахи, делая крюк двадцать километров, лишь бы не встретиться с тем, кого не одолеешь, – да что там, кого и стая волков не одолеет! – так и здесь: чутьем безошибочно понял природу этих почти европейских женщин. Просто еще один биологический вид.

Эпитетов у Николая Георгиевича для них было много. Но, пожалуй, главный – пустые. Это как золото при случае мыть. Вроде и распадок хороший, правильный, вроде и сопутствующие минералы в избытке, но сколько ни майся с лотком, ни крупинки не найдешь. Они были красивы. Некоторые – запредельно красивы. Многие из них были умны, даже слишком умны. Но надо быть слепым, чтобы не заметить – пусть и не в первый день знакомства – их калькулятор. Калькулятор в глазах. Смотри, мне двадцать пять лет, у меня высшее образование и грудь третьего размера. Я стою твоих миллионов. Я буду хорошей женой. Подумаешь, посмеюсь над тобой за глаза, выпрошу денег на колечко, а сама куплю любовнику мобилу покруче и скажу, что детей мы заведем попозже, когда поживем для себя.

Людка была другая. Чистая, честная, надежная. Но она приходилась ему племянницей. Логично было бы искать невесту в кругу ее подруг. Он познакомился с Ираидой. Она тоже была настоящая. В первое время он места себе найти не мог в ее присутствии, но довольно быстро понял: не получится у них ничего. Во‑первых, она была выше ростом и шире в два раза. Свинство, конечно, с его стороны, но из‑за таких данных Ираида не привлекала его как женщина. То ли она быстро поняла это, то ли с самого начала не рассматривала его кандидатуру, но почти сразу предложила ему дружеский тон в общении, и он с радостью согласился. Они до сих пор часто называли друг друга «жених» и «невеста», Людка, кажется, до сих пор в их совместный спектакль верила, да и старшие Сокольские тоже. Но как ни крути, жениться ему было более чем пора – тридцать восемь лет. А невесты не наблюдалось. Даже кого‑то, хоть чуть‑чуть похожего.

И вот вам, пожалуйста, Наталья Аркадьевна. Голова кругом. И кажется, бесповоротно. Естественно, он ведет себя как последний идиот. Но он с детства ненавидел грубость, пошлость, развязность. Совсем туго приходилось на Севере – там матом разговаривали все, даже женщины и дети, с первой минуты знакомства все были на «ты», а по пьяни мгновенно хватались за ножи. Ему стоило большого труда добиться того, чтобы при нем хотя бы пытались сдерживаться. Труда – потому, что рукоприкладства он не любил. А не любил потому, что был чрезвычайно быстрым, ловким и очень опасным противником. Еще в армии лейтенант ему говорил: не лезь, Коля, в драку без надобности. Покалечишь какого дурака или, не дай бог, до смерти убьешь. Он‑то дурак, а тебе сидеть за него пол жизни…

Поэтому он обзавелся привычкой говорить тихо и внятно и не изменил ей, переехав в мир. Именно из‑за этого его считали криминальным авторитетом: действительно, кто еще может позволить себе шептать, когда все вокруг орут? Поэтому позволял он себе иные манеры только в обществе Людмилы и ее близких. Поэтому позволял себе спиртное только дома или у Людмилы. И вообще: все, что можно считать видовыми признаками современного мужчины, Николай Георгиевич себе именно позволял. И только наедине с собой или в обществе племянницы. А тут Наталья Аркадьевна. Жаль, что он ей, кажется, не понравился. Жаль, что она точно женщина его жизни, а он просто закомплексованный старик. И что же теперь ему делать? Ну, кроме того, что спать идти, потому что Людмила обыграла своих партнеров просто до нитки. Хорошо, хоть не на деньги играли…