КОРОЛЬ-ОЛЕНЬ 14 page

- Да, конечно, - и послала пажа за ее флаконами с ароматическими маслами.

Пускай Уриенс считает ее по-прежнему уступчивой. В конце концов, целительство тоже входит в обязанности жрицы. Конечно, это лишь самая малая часть ее обязанностей, но зато оно даст ей доступ к мыслям и планам короля. Она размассировала Уриенсу спину и втерла в больные ноги целебный бальзам, выслушивая при этом тонкости спора о земельных владениях, который вчера решал король.

"При Уриенсе любая могла бы быть королевой. Ему только и нужно, что приветливое лицо да добрые руки, которые могли бы за ним ухаживать. Ну что ж, это у него будет - до тех пор, пока мне это будет выгодно".

- Похоже, денек выдался отличный для благословления урожая. День летнего солнцестояния дождливым не бывает, - сказал Уриенс. - Владычица озаряет свои поля, чтобы освятить их; по крайней мере, во времена моей молодости, когда я был язычником, говорили, что Великий Брак не должен вершиться в грязи.

Он хохотнул.

- Однако я помню один случай - я тогда еще был зеленым юнцом, - когда дожди лили десять дней подряд. Мы с жрицей перемазались в грязи, словно свиньи!

Моргейна невольно улыбнулась; действительно, картина ей представилась презабавная.

- Богиня способна шутить даже посредством ритуала, - сказала она. Кроме того, ее зовут, среди прочих имен, и Великой Свиньей, и все мы - ее поросята.

- Ах, Моргейна, хорошие тогда были времена! - сказал Уриенс. Потом его лицо напряглось. - Конечно, все это было давно - теперь люди желают, чтоб короли были величественны и достойны. Те времена ушли и более не вернутся.

"В самом деле? Сомневаюсь", - подумала Моргейна, но промолчала. Ей вдруг подумалось, что Уриенс, пока был помоложе, был достаточно силен, чтобы противостоять волне христианства, накатывающейся на эти земли. Если бы Вивиана приложила побольше усилий для того, чтобы возвести на трон короля, который не зависел бы от священников... Но кто мог знать, что Гвенвифар окажется набожна сверх всякой меры? И почему мерлин бездействует?

Если мерлин Британии и мудрецы Авалона ничего не предпринимают для того, чтоб остановить эту волну, что грозит затопить нашу землю и смыть все древние обычаи и древних богов, то за что же ей упрекать Уриенса? В конце концов, он - всего лишь старый человек, желающий мира и покоя. Не стоит делать из него врага. Если он будет доволен жизнью, ему не будет дела до того, чем занимается его жена... Впрочем, Моргейна сама еще толком не знала, что именно она собирается предпринять. Но знала зато, что дни безмолвной покорности миновали.

- Жаль, что мы с тобой тогда не были знакомы, - сказала она и позволила Уриенсу поцеловать ее в лоб.

"Если бы я вышла за него замуж: еще тогда, когда только вступила в брачный возраст, Северный Уэльс мог бы так и не сделаться христианской страной. Но и сейчас еще не поздно. Есть люди, помнящие, что король носит на руках змей Авалона, хоть они и поблекли. И он женат на той, что была Верховной жрицей Владычицы.

Здесь мне было бы легче вершить свои труды, чем при дворе Артура, в тени Гвенвифар".

Моргейне пришло в голову, что Гвенвифар больше бы радовалась такому мужу, как Уриенс, которого она могла бы всецело подчинить своему влиянию, чем такому, как Артур, - ведь он жил полнокровной жизнью, а ей не было там места.

А ведь был такой момент, когда Моргейна могла обрести влияние на Артура - как женщина, с которой он вступил в зрелость, которая олицетворяла для него саму Богиню. Но она в своей глупости и гордыне допустила, чтобы он оказался в руках Гвенвифар и священников. Лишь теперь, когда было слишком поздно, она начала понимать замысел Вивианы.

"Если уж говорить начистоту - мы могли бы править этой землей; Гвенвифар звалась бы Верховной королевой, но она владела бы лишь телом Артура; его сердце, душа и разум принадлежали бы мне. Какой же я была дурой... Мы с ним могли бы править вместе - в интересах Авалона! Теперь же Артур - игрушка в руках священников. Однако он до сих пор носит священный меч друидов, а мерлин Британии не предпринимает никаких действий, чтобы помешать ему.

Я должна завершить дело, которое не успела окончить Вивиана.

О Богиня, как много я позабыла..."

Моргейна остановилась, поражаясь собственной дерзости. Уриенс как раз прервал свое повествование, и, когда Моргейна перестала растирать ему ноги, он вопросительно уставился на жену. Моргейна поспешно сказала:

- Я совершенно уверена, дорогой мой супруг, что ты был прав.

И она плеснула себе на ладонь еще немного сладковато пахнущего бальзама. Моргейна понятия не имела, с чем же она согласилась, но Уриенс улыбнулся и принялся рассказывать дальше, а Моргейна вновь погрузилась в размышления.

"Я по-прежнему остаюсь жрицей. Странно - почему вдруг после стольких лет, когда даже видения Авалона поблекли, ко мне вдруг вернулась эта уверенность?"

Она задумалась над новостями, которые привез Акколон. Элейна родила дочь. Сама Моргейна не сможет дать Авалону дочь, но она может, подобно самой Вивиане, взять воспитанницу. Она помогла Уриенсу одеться, вместе с ним спустилась вниз и принесла с кухни хлеб, только что из печи, и свежесваренное, пенящееся пиво. Моргейна взялась сама ухаживать за супругом и намазала хлеб медом. Пускай он и дальше считает ее самой верной из своих подданных, своей любезной и услужливой женой. Ей нетрудно. Но может настать такой момент, когда ей понадобится доверие Уриенса, чтобы он не мешал ей поступать по своему усмотрению.

- Что-то мои старые кости болят даже летом. Наверное, надо мне съездить на юг, в Аква Сулис, на воды. Там есть древний храм богини Суль римляне в свое время построили там огромную баню, и кой-чего от нее сохранилось до сих пор. Большие бассейны теперь засорились, а саксы утащили оттуда множество прекрасных вещей и сбросили с постамента статую Богини, но сам источник никуда не делся; он бьет из какой-то подземной кузни - он кипит, день за днем, год за годом, и над ним поднимаются облака пара. Воистину, это зрелище внушает трепет! Там есть бассейны с горячей водой: там человек может вымыть из своих костей всю усталость. Я не был там уже года три, но теперь в округе все спокойно, и я непременно съезжу туда снова.

- Не вижу, почему бы тебе и вправду туда не съездить, - согласилась Моргейна, - раз в твоей земле царит мир.

- А может, ты бы съездила со мной, дорогая? Мы можем оставить дела на сыновей. А тебе наверняка будет интересно посмотреть на древний храм.

- Это и вправду интересно, - вполне искренне отозвалась Моргейна. Ей вспомнились холодные неиссякающие воды Священного источника на Авалоне неисчерпаемые, неутомимые, прозрачные... - Однако я не уверена, что это будет разумно - оставить все на твоих сыновей. Аваллох глуп. Акколон умен, но он - не старший, и я не знаю, будут ли твои люди слушаться его. Возможно, если я останусь здесь, Аваллох будет советоваться с младшим братом.

- Превосходная идея, дорогая! - радостно откликнулся Уриенс. - И кстати, для тебя это было бы слишком длинное путешествие. Если ты будешь здесь, я с легкой душой оставлю все на молодых - я им велю во всем слушаться тебя.

- И когда же ты отправишься в путь?

Если станет известно, что Уриенс без колебаний доверяет королевство ей, это может сыграть ей на руку.

- Завтра, наверное. Или даже сегодня, после благословения полей. Вели слугам собрать мои вещи.

- Ты уверен, что сможешь одолеть столь долгий путь? Даже молодому человеку было бы непросто...

- Успокойся, дорогая. Я еще не настолько стар, чтоб разучиться ездить верхом, - сказал Уриенс, слегка нахмурившись, - и я уверен, что воды пойдут мне на пользу.

- Я тоже в этом уверена. - Моргейна встала из-за стола, почти не прикоснувшись к завтраку. - Если не возражаешь, я разыщу твоего дворецкого и велю ему приготовить все для твоего отъезда.

Все то время, пока процессия обходила поля, Моргейна стояла вместе с Уриенсом на холме у деревни и наблюдала за танцорами, скачущими не хуже молодых козлов. Интересно, знает ли хоть кто-нибудь из этих людей, что означают зеленые жезлы фаллической формы, увитые гирляндами из белых и красных цветов, и хорошенькая девушка с распущенными волосами, что невозмутимо шагает среди них? Девушка была цветущей и юной - ей явно было не больше четырнадцати, - и ее волосы, отливающие золотом, спускались до середины бедра. Она была одета в зеленое платье, на вид очень старое. Понимал ли кто-либо из них, что они видят, чувствовал ли, насколько неуместно здесь присутствие церковников - двух мальчишек в черном, со свечами и крестами, и священника, читающего молитвы на скверной латыни. Моргейна - и та лучше говорила по-латински, чем этот священник!

"Эти священники настолько ненавидят плодородие и жизнь, что просто поразительно, как после их так называемого благословения на полях хоть что-то вырастает!"

И словно в ответ на мысли Моргейны рядом с ней раздался знакомый голос:

- Как ты думаешь, леди, хоть кто-нибудь, кроме нас с тобой, знает, что здесь происходит?

Акколон на миг подхватил Моргейну под руку, помогая ей перебраться через глыбу вывороченной плугом земли, и Моргейна снова увидела у него на запястьях синих змей.

- Король Уриенс знает, но старается забыть. На мой взгляд, это еще худшее святотатство, чем полное неведение.

Моргейна думала, что молодой рыцарь вспылит; в определенном смысле слова, она даже хотела разозлить его. Прикосновение сильной руки Акколона вызвало в ней вспышку желания, но в то же время что-то в ней противилось этому желанию... Он молод и способен иметь детей, а она - всего лишь стареющая жена его старого отца... А кроме того, на них сейчас смотрели подданые Уриенса, и вся его родня, и домашний священник! Она не могла даже позволить себе высказать все, что думает. Она должна обращаться с Акколоном сдержанно и отстраненно - ведь он ее пасынок! Если бы Акколон сказал сейчас что-нибудь ласковое или пожалел ее, она бы разрыдалась при всех, принялась рвать на себе волосы и царапать лицо...

Но Акколон сказал лишь, так тихо, что даже ближайшие соседи не могли бы этого расслышать:

- Возможно, Владычице довольно того, что это знаем мы с тобой, Моргейна. Богиня не покинет нас, пока хоть один человек будет оказывать ей должный почет.

Моргейна на миг взглянула на Акколона. Молодой человек неотрывно смотрел на нее, и хотя он поддерживал ее любезно и отстраненно, от этого взгляда ее бросило в жар. Внезапно ей сделалось страшно и захотелось вырвать руку.

"Я - жена его отца, и изо всех женщин я более всех запретна для него. В этой христианской стране я запретна для него даже больше, чем для Артура".

А затем в памяти ее всплыло воспоминание из тех времен, когда она жила на Авалоне, - она не думала об этом больше десяти лет. Один из друидов, обучающий молодых жриц тайной мудрости, сказал: "Если вы хотите получить послание от богов, которое подсказало бы вам, как поступать в этой жизни, присмотритесь к тому, что повторяется раз за разом. Это и будет послание богов, урок судьбы, который вы должны усвоить в этом воплощении. Он будет повторяться снова и снова, пока вы не сделаете его частью своей души и своего бессмертного духа".

"Так что же в моей жизни повторяется раз за разом?.."

Каждый мужчина, которого она когда-либо желала, был ее близким родичем: Ланселет, сын ее приемной матери, Артур, сын ее родной матери, и вот теперь - сын ее мужа...

"Но всех их можно назвать близкими моими родичами только по законам христианства, что стремится править этой землей... править, как новый тиран; оно стремится не просто установить свои законы - оно желает завладеть умами, душами и сердцами. И я не раз испытала на себе всю деспотичность этого закона - так неужто я, жрица, не понимаю, почему его следует ниспровергнуть?"

Моргейна обнаружила, что у нее дрожат руки, - и что Акколон по-прежнему поддерживает ее. Она спросила, пытаясь привести мысли в порядок:

- Ты действительно веришь, что если здешний народ перестанет оказывать ей должный почет, Богиня лишит эту землю своей жизненной силы?

Это был вопрос из тех, какие можно было бы услышать на Авалоне, вопрос жрицы жрецу. Моргейна не хуже прочих жриц знала правильный ответ: боги останутся на своем месте и будут вершить свою волю вне зависимости от того, будут ли люди по-читать их на тот или иной лад. Но Акколон отозвался, сверкнув белозубой улыбкой, словно молодой зверь:

- Тогда получается, леди, что мы должны позаботиться, чтобы ей всегда оказывался должный почет, дабы жизнь этого мира не иссякла.

А потом он назвал ее именем, которое не произносится вслух - лишь жрец может так обратиться к жрице во время ритуала. Сердце Моргейны забилось так сильно, что ей стало дурно.

"Дабы жизнь этого мира не иссякла. Дабы моя жизнь не прошла впустую... Он назвал меня одним из имен Богини..."

- Тише! - сказала Моргейна. Душа ее была полна смятения. - Сейчас не время и не место для подобных разговоров.

- В самом деле?

Они подошли к краю вспаханного поля. Акколон отпустил руку Моргейны, и почему-то ей сделалось холодно без этого прикосновения. Разряженные танцоры снова принялись скакать и размахивать фаллическими жезлами. Весенняя Дева ветер растрепал и спутал ее длинные волосы - пошла вдоль круга танцоров, обмениваясь поцелуем с каждым из них; поцелуй был сдержанным, чисто ритуальным - она лишь касалась губами их щек. Уриенс нетерпеливо подозвал Моргейну поближе у себе; она стояла рядом с мужем, чопорная и холодная, и то место на запястье, к которому прикасалась рука Акколона, казалось ей единственным островком жара во всем ее заледенелом теле.

- Теперь, дорогая, - суетливо произнес Уриенс, - ты должна вознаградить танцоров, которые так славно позабавили нас сегодня.

Он кивнул слуге, и тот вручил ей полные пригоршни сладостей и засахаренных фруктов. Моргейна бросила сладости танцорам и зрителям, и те, смеясь и толкаясь, кинулись их подбирать. "Вечная насмешка над таинством... память тех дней, когда люди так же дрались за куски плоти жертвы... Ну ладно, пускай они позабыли ритуал - но так над ним насмехаться!.." Слуга снова и снова насыпал ей полные руки сладостей, и Моргейна раз за разом швыряла их в толпу. Окружающие не понимали этого ритуала - точно так же, как и танцоры, видевшие в нем обычное развлечение. Неужели они все позабыли? Весенняя Дева подошла к Моргейне, зардевшись от невинной гордости. Теперь Моргейна смогла рассмотреть, что, хоть девушка и красива, глаза ее пусты, а руки загрубели от работы в поле. Это была всего лишь хорошенькая крестьянская девушка, которая пыталась выполнить работу жрицы, даже не представляя, что же в действительности она совершает; глупо было бы обижаться на нее за это.

"И все-таки она - женщина. Она вершит работу Матери, как может, в меру своих сил и знаний. Не ее вина, что она не прошла обучения на Авалоне".

Моргейна толком не знача, чего от нее ждут, но когда девушка опустилась на колени перед королевой, Моргейна машинально приняла полузабытую позу благословляющей жрицы, и почувствовала на миг издавна знакомое ощущение присутствия чего-то иного, стоящего неизмеримо выше ее... Она на секунду возложила руки на голову девушки, и почувствовала, как сквозь нее пронесся поток силы, - и глуповатое лицо девушки на миг преобразилось. "Богиня вершит свою работу и в ней", - подумала Моргейна. А потом она увидела лицо Акколона. Он смотрел на нее с изумлением и благоговейным трепетом. Ей уже доводилось раньше видеть подобный взгляд когда она призвала туманы Авалона... И ее затопило ощущение силы, как будто она внезапно вернулась к жизни.

"Я снова жива. После всех этих лет я снова стала жрицей - и это Акколон вернул меня обратно..."

А затем напряжение момента развеялось, и девушка, поднявшись на ноги, отступила и неловко поклонилась королевской свите. Уриенс раздал танцорам деньги и вручил некоторую сумму священнику, на свечи для церкви - и королевская свита отправилась домой. Моргейна степенно шла рядом с Уриенсом, напустив на себя невозмутимый вид, но внутри у нее бурлила жизненная сила. Пасынок Моргейны, Увейн, подобрался поближе и зашагал рядом с ней.

- Сегодня все было красивее, чем обычно, матушка. Шанна такая хорошенькая - ну, Весенняя Дева, дочка кузнеца Эвана. Но ты, матушка, когда ты благословляла ее, ты была такая красивая! Это тебя нужно было сделать Весенней Девой...

- Ну, будет тебе, - со смехом упрекнула его Моргейна. - Неужто ты и вправду думаешь, что я могла бы нарядиться в зеленое, распустить волосы и плясать на вспаханных полях? Я ведь уже не девушка!

- Нет, - отозвался Увейн, смерив ее долгим взглядом, - но ты выглядишь, словно Богиня. Отец Эйан говорит, будто на самом деле Богиня это демон, отвращающий народ от службы доброму Христу. Но знаешь, что я думаю? Я думаю, что Богиня была здесь, чтобы люди могли ее почитать, пока они не научились почитать святую Матерь Божью.

Шедший рядом с ними Акколон сказал:

- Богиня была прежде Христа, Увейн, и если ты будешь думать о ней как о Деве Марии, в том не будет ничего дурного. Ты должен всегда служить Владычице, каким бы именем ее ни называли. Но я бы тебе не советовал говорить об этом с отцом Эйаном.

- О, нет! - отозвался мальчик, округлив глаза. - Он не любит женщин даже богинь.

- Интересно, а как он относится к королевам? - пробормотала себе под нос Моргейна.

Затем они добрались до замка, и Моргейна отправилась проверить, собраны ли вещи Уриенса. Ее захватила дневная неразбериха, и Моргейна спрятала сегодняшнее озарение поглубже, чтобы потом, на досуге, серьезно над этим поразмыслить.

Уриенс уехал вскоре после полудня, прихватив с собой своих рыцарей и пару дворецких. На прощание он нежно поцеловал Моргейну, а Аваллоху велел прислушиваться к советам Акколона и во всем слушаться королевы. Увейн дулся; он хотел ехать с обожаемым отцом, а Уриенс не желал возиться в дороге с ребенком. Моргейна утешила мальчика, пообещав, что он получит особенный гостинец. Но в конце концов с хлопотами было покончено, и Моргейна смогла наконец присесть у камина в большом зале - Мелайна забрала малышей спать, - и обдумать все то, что свалилось на нее сегодня.

Спустились сумерки - долгие сумерки дня солнцестояния. Моргейна взяла веретено и прялку, но она лишь делала вид, будто прядет, время от времени поворачивая веретено и вытягивая небольшой отрезок нити. Моргейна терпеть не могла прясть, и хоть она и редко обращалась к Уриенсу с просьбами, она все же попросила у него позволения нанять двух лишних прях, чтоб избавиться от этой ненавистной работы. Взамен она взяла на себя двойную долю ткачества. Моргейна не смела прясть: это вгоняло ее в странное состояние между сном и бодрствованием, и Моргейна боялась того, что она может увидеть. Вот и теперь она лишь изредка поворачивала веретено, чтоб слуги не заметили, что королева бездельничает... правда, все равно никто не посмел бы упрекнуть ее - она ведь трудилась с утра и до темна...

В комнате воцарился полумрак. Несколько темно-красных ярких полос последних лучей заходящего солнца - лишь подчеркивали сгустившуюся в углах темноту. Моргейна сощурилась, думая о солнце, что садится сейчас за каменное кольцо на вершине холма, о процессии жриц, идущих за светом факела, что рассеивает тени... На миг перед ней промелькнуло лицо Враны, безмолвное и таинственное. Ей показалось, будто Врана шевельнула губами и произнесла ее имя... В сумраке перед ней проплывали лица: Элейна с распущенными волосами, застигнутая в постели Ланселета; Гвенвифар на свадьбе Моргейны, яростная и торжествующая; спокойное, неподвижное лицо незнакомой женщины со светлыми косами - женщины, которую она встречала лишь в своих видениях, Владычицы Авалона... И снова Врана - испуганная, умоляющая... Артур, идущий среди своих подданных со свечой в руках, словно кающийся грешник... Неужели священники посмеют потребовать от Верховного короля публичного покаяния?! А потом Моргейна увидела авалонскую ладью, затянутую черной тканью, словно для погребального обряда, и свое собственное лицо - оно словно бы отражалось в тумане, - и еще три женщины, тоже одетые в черное, и раненый мужчина, и его голова у нее на коленях...

Темноту комнаты прорезал багровый свет факела, и чей-то голос произнес:

- Ты пытаешься прясть в темноте, матушка? Моргейна подняла голову неожиданная вспышка света привела ее в замешательство - и с раздражением бросила:

- Я же велела тебе не называть меня так! Акколон вставил факел в железное кольцо на стене и уселся у ног Моргейны.

- Богиня приходится матерью всем нам, леди, и я узнал ее в тебе...

- Ты что, смеешься надо мной? - взволнованно и требовательно спросила Моргейна.

- Я не смеюсь.

Акколон опустился перед нею на колени. Губы его дрожали.

- Я видел сегодня твое лицо. Неужто я посмею над этим смеяться, нося на руках вот это?

Он протянул к ней руки, и в неверном пляшущем свете Моргейне вдруг показалось, будто синие змеи на его запястьях зашевелились и подняли головы.

- Владычица, Мать, Богиня...

Руки молодого рыцаря сомкнулись на талии Моргейны, и Акколон спрятал лицо в ее коленях. Он тихо произнес:

- Ты для меня - олицетворение Богини...

Двигаясь, словно во сне, Моргейна наклонилась и поцеловала Акколона в шею, в мягкие завитки волос. Какая-то часть ее сознания испуганно заметалась.

"Что я делаю?! Неужто это все лишь потому, что он назвал меня именем Богини, обратился, как жрец к жрице? Или это потому, что он коснулся меня, заговорил со мной, и я почувствовала себя женщиной, я вновь ощутила себя живой - впервые за весь этот год, когда я чувствовала себя старой, бесплодной, полумертвой женой мертвеца?"

Акколон поднял голову и поцеловал ее в губы. Моргейна, невольно ответив на поцелуй, почувствовала, что тает, распускается, словно цветок. Ее пронзило острое ощущение, смесь боли и удовольствия, - их языки соприкоснулись, и тело Моргейны переполнилось воспоминаниями... Как долго, бесконечно долго - весь этот бесконечный год, - ее тело заглушало все чувства, не позволяя себе пробудиться - ведь тогда пришлось бы ощущать ласки Уриенса...

"Я - жрица, - с вызовом подумала Моргейна, - и тело дано мне, чтобы служить Богине! То, чем я занималась с Уриенсом, было грехом, данью похоти! А то, что происходит сейчас, - истинно и свято..."

Руки Акколона, касающиеся Моргейны, дрожали; но когда молодой рыцарь заговорил, голос его звучал ровно и рассудительно.

- Думаю, все в замке уже спят. Я знал, что ты будешь сидеть здесь и ждать меня...

На миг эта уверенность возмутила Моргейну; но затем она склонила в голову: Они оба пребывали в руках Богини, и Моргейна не желала спорить с тем потоком, что нес ее, подобно реке; долго, слишком долго ее кружило в сонной, затхлой заводи, и вот теперь ее снова омывал поток жизни.

- А где Аваллох?

Акколон коротко рассмеялся.

- Он отправился в деревню, чтобы возлечь с Весенней Девой... Это один из наших обычаев, о которых местному священнику ничего не известно. Так повелось с тех самых пор, как наш отец постарел, а мы стали взрослыми. Аваллох считает, что это вполне совместимо с долгом христианина: стремление быть отцом своих подданных - или, по крайней мере, столько, скольких получится. Уриенс в молодости поступал точно так же. Аваллох предложил мне бросить жребий - кому на сей раз доведется воспользоваться этой привилегией, - и я было согласился, но затем вспомнил, как ты благословила ту девицу, и понял, что я должен делать...

- Авалон так далеко... - нерешительно попыталась возразить Моргейна.

- Но Она повсюду, - сказал Акколон, спрятав лицо у нее на груди.

- Значит, так тому и быть, - прошептала Моргейна и встала. Она подняла Акколона с колен и повернулась было к лестнице, но остановилась на полушаге. Нет, не здесь. В этом замке не было постели, которую они могли бы с честью разделить. Ей вспомнилось распространенное среди друидов выражение: "Разве можно под крышей, сделанной руками людей, должным образом почтить то, что не было ни сделано, ни сотворено человеком?"

Прочь отсюда - в ночь, под открытое небо. Когда они вышли на пустынный двор, через небо пронеслась падающая звезда - так стремительно, что на миг Моргейне почудилось, будто само небо закружилось, и земля качнулась у нее под ногами... а потом звезда исчезла, ослепив их обоих.

"Это знамение. Богиня приветствует мое возвращение..."

- Пойдем, - прошептала она, взяв Акколона за руку, и повела его вверх по склону, в сад; белые лепестки падали в темноте и кружились вокруг них. Моргейна расстелила на траве свой плащ, словно очертила под небом магический круг; потом она протянула к Акколону руки и прошептала: - Иди сюда!

Его тело темным силуэтом вырисовалось на фоне звездного неба.

ТАК ПОВЕСТВУЕТ МОРГЕЙНА

"Даже тогда, когда мы лежали под звездами, я знала, что это не столько любовная близость, сколько магическое действо невероятной мощи, что его руки, прикосновения его тела вновь посвящали меня в сан жрицы и что на то была Ее воля. Хоть в те мгновения я и не видела ничего вокруг, до моего слуха донесся неразборчивый шепот, и я поняла, что мы не одни.

Акколон хотел удержать меня в объятиях, но я встала, ведомая той силой, что переполняла меня в этот час, вскинула руки над головой и медленно их опустила, закрыв глаза и, затаив дыхание... и лишь услышав его потрясенный вздох, я осмелилась открыть глаза - и увидела, что Акколона окружает слабое сияние, - точно такое же, что исходило сейчас от меня.

Свершилось - Она со мной... Мать, я недостойна твоего взгляда... но это снова произошло... я глубоко вздохнула и задержала дыхание, чтобы не разразиться рыданиями. После всех этих лет, после моего предательства и моего неверия она снова снизошла ко мне, и я снова стала жрицей. В слабом свете луны я увидела у края поля, на котором мы лежали, поблескивающие глаза - словно какие-то зверьки притаились в живой изгороди. Мы были не одни. Маленький народец холмов знал, что мы здесь и что Богиня вершит здесь свое дело, - и пришел посмотреть на творящееся таинство, которого не видали в этих краях с тех самых пор, как Уриенс постарел, а мир обратился к христианству и сделался серым и безрадостным. Едва слышное эхо донесло до меня благоговейный шепот и ответ на языке, из которого я знала не более десятка слов:

- Свершилось! Да будет так!

Я наклонилась и поцеловала коленопреклоненного Акколона в лоб.

- Свершилось, - повторила я. - Иди, милый. Будь благословен.

Я понимала, что если б я была той женщиной, с которой он вышел в сад, Акколон остался бы; но жрице он подчинился беспрекословно, не смея оспаривать веление Богини.

Той ночью я не спала. Я в одиночестве бродила по саду до рассвета; я осознала, дрожа от ужаса, что мне надлежит сделать. Я не знала, как это сделать, равно как и не знала, сумею ли я в одиночку справиться с этим, но раз меня много лет назад посвятили в жрицы, а я отвергла свой сан, то теперь я должна самостоятельно проделать этот путь. Этой ночью мне была дарована великая милость; но я знала, что не получу больше никаких знамений и никакой помощи до тех самых пор, пока сама, безо всякой помощи не сделаюсь той самой жрицей, которой меня хотели сделать.

На моем лбу все еще виднелся знак милости Богини - хоть он и поблек под чепцом домохозяйки, который я начала носить по желанию Уриенса, - но теперь это не могло мне помочь. Глядя на гаснущие звезды, я не знала, захватит ли меня восход солнца врасплох в моем бдении или нет; половину жизни ход солнца не отражался в моей крови, и я не могла уже угадать на восточном крае горизонта точное место, где появится встающее солнце, чтоб поприветствовать его. Теперь я даже не знала, как циклы моего тела соотносятся с ходом луны - так мало сохранила я из знаний, полученных на Авалоне... Я была одна, я не имела ничего, кроме расплывчатых воспоминаний - и должна была как-то вернуть обратно все то, что некогда было частью меня.