Долгое путешествие

Родился Питирим Александрович Сорокин 21 января 1889 года в селе Турья, Яренского уезда, Вологодской губернии. Питиримом его окрестили в честь епископа Питирима, одного из местных святых, чей праздник по церковному календарю приходится на январь¹.

¹ Точную дату рождения Сорокина установить, по-видимому, уже не удастся. В одних документах указано 20 января, в других — 23. Сам Сорокин настойчиво указывал 21 января. Об этом, как, впрочем, и о других деталях его отроческой и юношеской биографии, см. в обстоятельном очерке: Липский А. В., Кро­тов П. П. Зырянский след в биографии Питирима Сорокина // Социологические исследования. 1990. № 2. С. 120.

Отец — Александр Прокопьевич Сорокин — был ремесленником и занимался церковно-реставрационными работами. Сам он был устю­жанином, где, собственно, и обучался чеканному ремеслу в одной из великоустюжских гильдий, но в поисках заработка переселился на землю Коми. Мать — Пелагея Васильевна — зырянка крестьянского рода, умерла приблизительно через пять лет после рождения Питирима, кото­рый был средним мальчиком в семье. Вместе со старшим братом Василием он обучался у отца ремеслу. Сызмальства работая с отцом в храмах, братья вели бродячий образ жизни. По свидетельству Сороки­на, отец много пил, а приступы запоя у него часто заканчивались белой горячкой¹. В конце концов в 1899 году братья ушли от отца и продол­жили путь бродячих мастеровых, но уже самостоятельно и, судя по всему, весьма успешно.

¹ Sorokin P. A. Long Journey. New Haven, 1963. P. 19.

Азы грамотности Сорокин получил в "зырянском" детстве, когда вместе с крестьянской детворой обучался чтению, письму и счету на дому у одной из жительниц деревни, где проживала его тетка, забравшая к себе братьев после смерти их матери. В 1902 году Сорокин порывает с бродяжничеством и поступает в Гамскую двуклассную школу, готовя­щую сельские и деревенские учительские кадры. В 1904 году, закончив школу с отличием, Сорокин по рекомендации поступает в Хреновскую церковно-учительскую школу, что находилась в Костромской губернии. Очевидно, именно в это время им был сделан окончательный жизненный выбор в пользу учения.

Однако учеба в статусно более высокой трехклассной школе привела Сорокина на стезю революции. Позже, вспоминая об этом времени, он напишет: "Кроме учителей и студентов здесь я познакомился с кучей народа: крестьяне, рабочие, чиновники, служители культа, официальные лица, доктора, писатели, юристы, предприниматели, лидеры местных кооперативов и представители разных политических течений — эсеры, социал-демократы (большевики и меньшевики), монархисты, анархисты, либералы и консерваторы всех мастей. Благодаря контакту с этими людьми я узнал много новых идей, познал новые ценности и стал разбираться в социальных условиях. Новое окружение, новые знакомст­ва, но главным образом мое интенсивное чтение доселе неизвестных мне книг, журналов и газет расширили и углубили мой кругозор. Мои новые идеи были вдобавок сдобрены русско-японской войной и бурлящим штормом, вылившимся в революцию 1905 года. Совокупный эффект всех этих сил оказался столь могущественным, что в течение двух лет пребывания в школе большинство моих предыдущих религиозных, фи­лософских, политических, экономических и социальных убеждений были подвергнуты пересмотру. Моя религиозность сменилась полурелигиозным отказом от теологии и ритуалов русской православной церкви. Принудительные посещения церкви, навязываемые школой, лишь стиму­лировали этот протест. Все мое предшествующее мировоззрение и ценности были заменены на "научно-эволюционную теорию" и "естест­веннонаучную философию". Былая лояльность к царскому режиму и "капиталистической" экономике сменилась республиканскими, демо­кратическими и социалистическими взглядами, а политическая индиф­ферентность открыла путь к революционному рвению. Я стал энтузиас­том-проповедником антицаристской революции и лидером социалистов-революционеров в школе и прилежащих регионах. В противоположность социал-демократам эсеры претендовали на роль партии всех трудящихся классов — крестьян, рабочих и интеллигенции. В отличие от ма­рксистского материализма и экономической интерпретации человека и истории философия и социология эсеров были в большей степени интегральными и идеалистическими. Они особо подчеркивали роль творческих идей, волеизъявления, "борьбы за индивидуальность" против "борьбы за существование", значимость неэкономических факторов, детерминирующих социальные процессы и человеческое поведение. Все мое предыдущее мироощущение соответствовало скорее этой идеологии, чем "пролетарской", "материалистической", "экономической" идеологии марксистов-социал-демократов. Этой бли­зостью и объясняется мой выбор в пользу эсеровской, а не социал-демократической партии и, собственно, почему на протяжении всей последующей жизни я так и не был "заражен" марксистской иде­ологией"¹.

Уже на рождество 1906 года Сорокин был впервые арестован за свою нелегальную деятельность и помещен в тюрьму в городе Кинешме.

Судя по его описаниям, тюремный быт оказался не столь "ужаса­ющим и болезненным", даже более того, располагающим к интенсив­ным интеллектуальным занятиям. Общение заключенных с внешним миром было вполне доступным, а времени для тщательного знакомства с трудами классиков революционной (П. Лавров, Н. Михайловский, В. Чернов, К. Маркс, В. Ленин, Г. Плеханов и др.) и социально-философс­кой мысли (Л. Толстой, Ч. Дарвин, Г. Спенсер, О. Конт и др.) было предостаточно.

Пройдя тюремные "университеты", освобожденный в 1907 г. Соро­кин некоторое время продолжал свою революционную активность, но, видимо, в какой-то момент осознав, что политика препятствует даль­нейшему образованию, Сорокин отправляется в Санкт-Петербург. И на сей раз, судя по его воспоминаниям, не обошлось без романтизи­рованного авантюризма. Имея с собой денег лишь на полдороги от Вологды до столицы империи, Сорокин принимает решение от­правиться классом "заяц". Пойманный безбилетник честно раскаялся, поведав проводнику о своих намерениях найти в Санкт-Петербурге работу и продолжить образование. К счастью для Сорокина, авантюра закончилась удачно: за чистку туалетов и вагонов "зайцу" было до­зволено продолжить свой путь².

¹ Sorokin P. A. Long Journey. P. 43—44.

² Jbid. P. 56.

В Санкт-Петербурге ему достаточно быстро удается найти работу репетитора. Значительно расширяется круг его знакомств. Сдав эк­замены в гимназии экстерном (в Великом Устюге). Сорокин в 1909 году поступает в столичный психоневрологический институт. Незадолго до этого в нем по приглашению В. М. Бехтерева открыли кафедру социологии два всемирно известных тогда ученых — Е. В. Де-Роберти и М. М. Ковалевский. Оба оказали громадное влияние на формирование творческой индивидуальности ученого. С ними он поддерживал тесные отношения, а какое-то время даже являлся личным секретарем Ко­валевского. Через год Сорокин переводится на юридический факультет университета, где обучается при непосредственном участии выдающе­гося русского правоведа начала века Л. И. Петражицкого. Многими годами позже, уже будучи американским профессором, Сорокин сделает очень много для популяризации идей Петражицкого в англоязычной аудитории.

В бытность студентом университета Сорокин начинает активную публикаторскую деятельность, которая нарастающими темпами будет продолжаться в течение всей его долгой жизни. В этот период Сорокин публикует ряд заметок и эссе, не говоря уж о многочисленных рецензиях, рефератах и обзорах современной зарубежной философской и социоло­гической литературы, занимается популяризаторством социологических идей и теорий для массового читателя. Он успешно сотрудничает с жур­налами "Вестник психологии, криминальной антропологии и гипнотизма", "Вестник Знания", "Запросы Жизни", "Заветы". Его статьи появля­ются и на страницах новаторского по тем временам издания "Новые идеи в социологии", публикует в Риге ряд "пятикопеечных" брошюр по социологии. Главным достижением этого периода творчества Сорокина становится его монографическая работа, над которой он работает зимой 1912/13 года, "Преступление и кара, подвиг и награда" (1914), представ­ляющая собой обстоятельный разбор современных криминологических теорий и вполне удачную для двадцатичетырехлетнего ученого попытку построения на основе богатого эмпирического материала собственной интегральной концепции общественного поведения и морали. Труд был отмечен положительными рецензиями маститых ученых, а сам М. М. Ковалевский в предисловии к книге написал: "...в этой будущей русской социологической библиотеке не один том будет принадлежать перу автора "Преступлений и кар, подвигов и наград"¹. К сожалению, проро­честву Ковалевского довелось осуществиться лишь на самую малую толику, но тогда, в предвоенные и предреволюционные годы, кроме "незримой" тени жандармов, ничто не предвещало великой трагедии.

¹ Ковалевский М. М. Предисловие // Сорокин П. А. Преступление и кара, подвиг и награда. Спб., 1914. С. VII.

Несмотря на многочасовые занятия научной деятельностью, неуто­мимый студент Сорокин не отходит и от политики. В 1911 году ему чудом удалось избежать очередного ареста после студенческих беспоряд­ков, вызванных смертью Л. Н. Толстого. Некоторое время он скрывался за границей. Но вот в следующий раз чуда не свершилось, и Сорокин вновь оказался за решеткой.

Вообще, судя по архивным материалам, столичное отделение депар­тамента полиции вело за ним скрытое наблюдение. В 1912 году в жан­дармской картотеке на него завели отдельную карточку. В самом начале 1913 года столичной группой партии эсеров было решено распрост­ранить прокламацию по случаю празднования 300-летия Дома Романо­вых 21 февраля 1913 года с призывом выразить протест против празд­нования однодневной забастовкой всех торгово-промышленных пред­приятий и высших учебных заведений столицы. Об этом стало известно отделению по охране общественной безопасности и порядка, и 10 фев­раля был проведен обыск и арест наиболее деятельных членов партии. В их число был зачислен и студент П. Сорокин. Через несколько дней после заключения в Спасскую часть ему было разрешено написать письмо М. М. Ковалевскому, однако до адресата оно не дошло, было перехвачено и "подшито к делу". Чудом этот любопытный документ — "исповедь" молодого Сорокина — сохранился. В нем автор сперва сокрушается по поводу того, что он не может выполнять свои обязан­ности секретаря члена Государственного совета профессора Ковалевс­кого в связи с арестом ночью 11 февраля. На допросе "прояснилось", что его обвиняют в принадлежности к левой эсеровской организации. Как это случилось, лукавит Сорокин, для него самого "было абсолютной неожиданностью". В частности, он пишет: "Я сидел себе над книгами, читал много докладов в ряде научных кружков, писал статьи, написал за зиму книгу о карах и наградах, которую Вы знаете... Право же, при таких обстоятельствах, я думаю, мудрено еще заниматься политикой. Впрочем, Вы это сами знаете... Ни книг, ни пособий здесь нет и не дают. Бумаг и чернил — тоже. Света так мало, что я при своей близорукости боюсь ослепнуть. Одним словом — скверно... Может быть. Вы, дорогой профессор, зная достаточно хорошо меня и мое отношение к "полити­ке", поможете как-нибудь выяснить это печальное недоразуменье..." Ковалевскому все же как-то удалось прознать о печальной судьбе своего секретаря, и по его прошению 24 февраля Сорокин "из-под стражи" был освобожден.

Через год Сорокин, закончив университет, был оставлен при кафедре уголовного права и судопроизводства для подготовки к профессорскому званию. В 1915 году он сдал магистерские экзамены, в январе 1917 года получил звание приват-доцента Петроградского университета. Револю­ция, правда, помешала защите магистерской диссертации. В годы первой мировой войны Сорокин много работал, продолжал активно публико­ваться, читал многочисленные лекционные курсы по самым разным отраслям обществознания. Сохранилась, по счастью, целая кипа разроз­ненных листков с конспектами его лекций и семинарских занятий, со списками рекомендуемой литературы. Судя по всему, лектором он был предельно обстоятельным, хотя, возможно, в силу удивительной склон­ности к перманентным повторениям, довольно занудным. Одну из лек­ций этого времени, неизвестную пока никому, кроме, конечно, его тогдашних слушателей, мы целиком воспроизводим в этом томе.

Вообще же в предреволюционные годы Сорокин был активен на поприще популяризаторства. С особым упорством он стремился донести до читателя мысли Э. Дюркгейма, идеи которого, можно сказать, про­ходят рефреном через основную массу его работ. Воистину Дюркгейма, наряду с Петражицким, Ковалевским и Де-Роберти, мы вправе считать одним из главных "духовников" Сорокина. Он был близок ему по образу мышления, и по методу анализа социальных явлений, по яркости и са­мобытности выдвигаемых идей. Дюркгеймовской теории религии он посвятил две статьи, опубликованные в 1914 году. По всей вероятности, по протекции М. М. Ковалевского, хорошо знакомого с именитым французским маэстро, Сорокин вступает с ним в переписку. Трудно сказать, насколько она была активной, особенно в период первой миро­вой войны. Случайно сохранилось лишь письмо Дюркгейма к Сорокину, в котором он благодарит начинающего ученого "за труд, который Вы (Сорокин. — А. С.) взяли на себя, чтобы изучить и осветить мои идеи Вашим соотечественникам" и сожалеет, "что полное незнание русского языка препятствует моему ознакомлению с Вашими работами, по край­ней мере в настоящий момент".

Сам Сорокин о своем раннем мировоззрении и стремлении интег­рировать гуманитарное знание своего времени в единую унифицирован­ную систему многими годами позже напишет: "С точки зрения филосо­фии складывающаяся система была скорее разновидностью эмпиричес­кого неопозитивизма или критического реализма, основанного на логических и эмпирио-научных методах. Социологически — разновид­ностью синтеза конто-спенсеровской социологии эволюции и прогресса, дополненной и скорректированной теориями Н. Михайловского, П. Лаврова, Е. Де-Роберти, Л. Петражицкого, М. Ковалевского, М. Ростов­цева, П, Кропоткина (среди русских социальных мыслителей) и теори­ями Г. Тарда. Э. Дюркгейма, Г. Зиммеля, М. Вебера, Р. Штам-

млера, К. Маркса, В. Парето и других западных обществоведов. Поли­тически — видом социальной идеологии, основанной на этике солидар­ности, взаимовыручки и свободы"¹. В целом же "зрелый" Сорокин не без доли скепсиса оценивал свой юношеский оптимизм, сравнивая себя с "телком, смотрящим на мир через розовые очки".

В 1916 году Сорокин лишился своего патрона — умер Максим Максимович Ковалевский. Пользуясь правом приближенного лица, буквально на следующий день в газетах Сорокин дает несколько прощальных некрологов, а позже публикует в столичной прессе ряд статей мемуарного характера. В них он рассказывает о научном пути ученого и его преподавательском даре. В том же 1916 году преподаватели кафедры социологии психоневрологического института во главе с Соро­киным и К. М. Тахтаревым организовали русское "Социологическое общество имени М. М. Ковалевского", послужившее в дальнейшем фундаментом для открытия в 1919 году кафедры социологии Петроградского университета.

Февральская революция застала Сорокина "посреди дел". "Отложив книги и рукописи", заново "проснувшийся" неутомимый политик с голо­вой уходит в круговерть революционных событий. Жизнь всей страны (естественно, глазами Сорокина) и крутые виражи его собственной био­графии в течение 1917 года красочно описаны им в "Листках из русского дневника" и включены позднее целиком в "Долгое путешествие". По­скольку отрывок из книги воспроизводится в настоящем издании, то мы не будем подробно останавливаться на этом, наиболее насыщенном событиями, этапе жизни Сорокина. Отметим лишь, что Сорокин прини­мал самое активное участие в функционировании Государственной ду­мы, Временного правительства, в подготовке Всероссийского крестьянс­кого съезда, он редактировал эсеровские газеты "Дело народа" и "Воля народа". Некоторое время являлся личным секретарем А. Ф. Керенского. Лишь за один только 1917 год им была написана целая серия социально-политических памфлетов, многие из которых, как представляется, не потеряли своего значения и сегодня. Среди них: "Автономия националь­ностей и единство государства", "Формы правления", "Проблема социа­льного равенства", "Основы будущего мира", "Причины войны и путь к миру", "Что такое монархия и что такое республика?", "Сущность социализма", "Кому и как выбирать в Учредительное собрание?"

2 января 1918 года депутат печально знаменитого Учредительного собрания Питирим Сорокин был вновь арестован, но на сей раз большевистским правительством. Само существование в период "кра­сного террора" для Сорокина, встретившего Октябрьскую революцию в штыки, было полно ужаса и трагизма. "Жизнь в смерти" — так Сорокин назвал этот период свой биографии. Некоторое время он вынужден был скрываться от властей, но вскоре понял, что новая, пусть и неугодная, власть крепка, а старые утопии недееспособны. Тогда-то Сорокин и пишет открытое и нашумевшее письмо, опуб­ликованное в ряде центральных газет, где констатирует фиаско эсе­ровской программы и заявляет о своем разрыве с этой партией и выходе из нее. На этом "человеческом документе" заострил внимание В. И. Ленин, написав известную статью "Ценные признания Питирима Сорокина"², послужившую в дальнейшем фундаментом не только по­литической, но и интеллектуальной блокады ученого.

¹ Sorokin P. A. Long Journey. P. 75.

² См.: Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 37.

"Покончив" с политикой, в атмосфере послевоенной либерализации Сорокин сосредотачивается целиком на научной и преподавательской деятельности. В конце 1918 года он уже состоит на службе в I Петро­градском университете, а со следующего — во II при психонев­рологическом институте. Известно, что одновременно он читал лекции в сельскохозяйственном институте, институте народного хозяйства, на всевозможных обучах, ликбезах и т. п. Словом, активно сотрудничал с Наркоматом просвещения и даже принимал участие в учебно-научных экспедициях. Сорокин предлагал конституирование новой дисциплины — родиноведения, — призванной синтезировать совокуп­ные знания разных естественных и гуманитарных наук. В 1920 году Сорокин избирается руководителем кафедры социологии при факуль­тете обществознания Петроградского университета. Тогда же он пишет массовые, "популярные" учебники по праву и социологии и, наконец, публикует двухтомную "Систему социологии" (1920), ставшую венцом его творчества русского периода. В том же году он становится профессором кафедры социологии Петроградского университета. У Со­рокина созревает план перспективных публикаций интегрального характера, он концентрирует свое внимание на наиболее актуальных темах того времени — война, голод, революция. Однако образ мыслей первого советского профессора социологии все больше не удовлет­ворял власти. По меньшей мере "некорректным" признается разгром­ный тон его рецензии на книгу Н. И. Бухарина "Теория исторического материализма" (М., 1922). Позднее уничтожается набор его книги "Голод как фактор".

Тем временем разгораются страстные дискуссии вокруг книги Соро­кина "Система социологии". 22 апреля 1922 года в здании Петроградс­кого университета при большом стечении студентов и именитых ученых был устроен открытый диспут по поводу ее выхода в свет. На нем выступили крупнейшие обществоведы того времени, среди которых были Н. И. Кареев, К. М. Тахтарев, И. М. Гревс, И. И. Лапшин, С. И. Тхоржевский, Н. А. Градескул. Все без исключения выступавшие назвали книгу выдающимся достижением русской социологической шко­лы. Высказанные замечания и возражения, судя по краткому стеногра­фическому отчету, были с блеском отведены Сорокиным. Обсуждение завершилось тем, что "многочисленная публика наградила диспутанта долгими несмолкаемыми аплодисментами"¹.

¹ Диспут П. А. Сорокина // Экономист. 1922. № 4—5. С. 277—280.

Летом 1922 года прокатилась волна массовых арестов среди научной и творческой интеллигенции. В это же время Ленин остро ставит вопрос о необходимости контроля над программами и содержанием курсов по общественным наукам. "Буржуазную профессуру" стали постепенно от­странять от преподавания и тем более от руководства наукой.

10 августа, как пишет Сорокин в своих воспоминаниях, он прибыл на несколько дней из Петрограда в Москву по приглашению своего давнего друга профессора Н. И. Кондратьева, выдающегося русского экономи­ста. Им, однако, не привелось встретиться. В тот день более сотни крупнейших представителей творческой мысли Москвы оказались за решеткой. Среди них — Бердяев, Осоргин, Пешехонов, Ясинский, Конд­ратьев и др. Арестованы были и многие сотни студентов. Несколькими днями позже аналогичные аресты были произведены в Петрограде. "Посещали" работники ЧК и апартаменты профессора Питирима Соро­кина, но, по счастью, он в то время все еще скрывался в Москве.

"Через неделю стали широко распространяться слухи об арестах профессуры и просто ученых. Говорили, что их собираются не казнить, а просто выдворить за пределы страны. Вскоре "Правда" опубликовала статью Троцкого, где эти сплетни подтверждались"¹. Арестованных стали постепенно отпускать домой, предварительно получив от каждого по две расписки. В одной оговаривался десятидневный срок, в течение которого преследуемого обязывали покинуть страну. Во второй фиксш ровалось, что если он вновь вернется в Советскую Россию без соответст­вующего на то разрешения властей, то будет непременно казнен. Види­мо, в это время Сорокин в сложившейся обстановке "затягивающейся петли на шее" предпочел депортацию. Отдавать себя в руки петроградс­кой ЧК было опасно, тем более что в то время питерские газеты не раз обрушивались с нападками на Сорокина, обвиняя его во всевозможных грехах. А вот в забюрокраченной Москве все оказалось куда проще. После подписания обеих расписок судьба ученого была решена. Оста­льные формальности были преодолены довольно оперативно, и уже 23 сентября 1922 года тридцатитрехлетний Сорокин и его жена, Елена Петровна Баратынская, навеки покидают страну.

Такова официальная версия, поддерживаемая самим Сорокиным в бытность американским гражданином. Насколько в деталях она прав­дива, что осталось за кадром, а что, напротив, сильно выпячено на передний план — сейчас сказать трудно. Очевидно лишь, что, покидая родину, он испытывал неоднозначные чувства, увозил с собой далеко не односторонний образ молодого государства и, видимо, сильное желание когда-нибудь вернуться назад.

Мечте вернуться не суждено было осуществиться. Сорокин умер в возрасте 79 лет вдали от родины, так ни разу и не посетив ее после своей высылки. В своем дневнике (этим он завершает "Листки из русско­го дневника") сразу же после отъезда он напишет: "Чтобы ни приключи­лось в будущем, я твердо знаю, что извлек три урока... Жизнь, даже если она трудна, самое прекрасное, чудесное и восхитительное сокровище мира. Следовать долгу столь же прекрасно, ибо жизнь становится счастливой, душа же обретает непоколебимую силу отстаивать идеалы, — вот мой второй урок. А третий — насилие, ненависть и несправед­ливость никогда не смогут сотворить ни умственного, ни нравственного и ни даже материального царствия на земле"².

¹ Sorokin P. A. Long Journey. P. 193

² Sorokin P. A. Long Journey. P. 197.

После непродолжительного пребывания в Берлине чета Сорокиных по приглашению президента Чехословакии Б. Массарика, с которым они познакомились в Петрограде во время своего бракосочетания в апреле 1917 года, отправляется в Прагу. Там Сорокин обретает "второе дыха­ние". Он участвует в организации двух журналов ("Деревня" и "Кре­стьянская Россия"), читает лекции в сельскохозяйственном институте. Со свойственной ему творческой энергией подготавливает к печати пять книг как чисто академического содержания, так и посвященные анализу текущего момента в России. Значительно поправив свое здоровье за год относительно спокойной, можно даже сказать, непривычно спокойной для него жизни в Праге, Сорокин приступает к реализации своих былых замыслов и садится за написание нового фундаментального труда

— "Социология революции".

Но уже осенью 1923 года, приняв приглашение видных американских социологов Э. Хайэса и Э. Росса прочесть серию лекций о русской революции, Сорокин навсегда перебирается с Европейского континента в Соединенные Штаты, покидая их границы лишь очень редко и то в качестве визитера. На этом заканчивается самая насыщенная событи­ями — радостными и неприятными, взлетами и падениями — страница его жизни, и вряд ли кто из социологов последнего столетия пережил столько, сколько выпало на долю Пигирима Александровича Сорокина. Однако "долгое путешествие" еще далеко от завершения, хотя конечно же жизнь в Америке носила куда более размеренный характер, гораздо больше соответствуя образцу "нормальности" для академической карье­ры. Впрочем... и здесь образцу — во многом нетипичному.

Менее года понадобилось Сорокину для культурной и языковой акклиматизации. Посещая церковь, публичные собрания, университетс­кие лекции и много читая, Сорокин довольно быстро обрел свободный разговорный английский язык и уже летним семестром 1924 года при­ступил к чтению лекций в Миннисотском университете, сотрудничая при этом с университетами в Иллинойсе и Висконсине.

Первым печатным результатом становится его книга "Листки из русского дневника" (1924), описывающая и анализирующая российские события с января 1917 года по сентябрь 1922 года.

Примечательно, что с момента своего пребывания в Америке Соро­кин сталкивается с глухой оппозицией со стороны академических уче­ных, предпочитавших тогда, по выражению Л. Коузера, видеть в нем "рассерженного политического эмигранта, злопамятного и не извлек­шего никаких уроков"¹. Лишь после того как в защиту Сорокина высту­пили заокеанские асы — Ч. Кули, Э. Росс, Ф. Гиддингс, — предвзятость в отношении Сорокина постепенно спадает. Случайные лекционные курсы сменялись приглашениями на постоянную работу, хотя его изна­чальная зарплата "полного профессора" едва достигала половины при­нятых размеров².

¹ Coser L. A. Masters of Sociological Thought. N. Y., 1977. P. 487.

² Sorokin P. A. Long Journey. P. 219.

При всем при этом годы, проведенные в Миннисоте, были, пожалуй, самыми продуктивными в его жизни, впрочем, на протяжении всей своей жизни ему "так и не удалось" испытать творческого спада, за исключе­нием, пожалуй, самых последних лет тяжелой болезни. В 1925 году выходит в свет его "Социология революции", за ней следует не менее фундаментальная и новаторская "Социальная мобильность" (1927); че­рез год — "Современные социологические теории" (1928); еще через год — "Основания городской и сельской социологии" (написанная в соав­торстве с другом и коллегой в течение долгих лет — К. Циммерманом); и, наконец, трехтомная "Систематическая антология сельской социоло­гии" (1930-—1932). Причем все эти труды представляют собой много­страничные и увесистые фолианты, ярко свидетельствующие не только о научном, но и о культурном потенциале Сорокина, своего рода Набокова от социологии, с неменьшим талантом писавшего и на нерод­ном языке. Хоть книги были неоднозначно встречены и оценены амери­канским научным сообществом, но с их помощью Сорокину окончатель­но удается преодолеть предвзятую настороженность в отношении своей персоны и, даже более того, с "задворок" политической эмиграции передвинуться на авансцену американской социологии.

В 1930 году занавес враждебности окончательно пал. Всемирно известный Гарвардский ниверситет учреждает социологический фа­культет и предлагает Сорокину возглавить его. Ранее он отклонял предложения подобного рода, но на сей раз решается занять деканское кресло, не подозревая, что ему предстоит проработать на факультете вплоть до 1959 года, то есть до ухода на пенсию в возрасте 70 лет.

Гарвардский период стал самым плодотворным в жизни Сорокина и, безусловно, — самым творческим. Именно в 30—50-е годы Сорокин достигает своего акме, его труды приобретают мировую известность, а их автор благодаря им и поныне считается крупнейшим социологом
нашего столетия.

Итак, судьбе было угодно распорядиться так, чтобы создатель пер­вой кафедры социологии в советской России вновь предпринял попытку для воплощения своих творческих и дидактических замыслов. Сорокин с головой уходит в организацию нового факультета. Он приглашает К. Циммермана в качестве сопрофессора, а молодого Т. Парсонса, кото­рый ранее работал на факультете экономики, — преподавателем социо­логии. Среди временных лекторов факультета были и такие именитые ученые, как В. Томас, Г. Беккер и Л. фон Визе.

Профессор Гарвардского университета, по рассказам учеников, был нестандартным лектором с присущим только ему стилем преподнесения материала и манерой излагать. Он так никогда и не утратил специфичес­кого русского акцента. В тот момент, когда он восходил на кафедру и начинал говорить, многим из его слушателей мерещилось, что они скорее внимают восторженной церковной проповеди, чем учебной лек­ции. Один из выпускников Гарварда вспоминал: "Сценически Сорокин как лектор был бесподобен. Обладая громадной физической силой, он совершал натиски "атак" на классную доску, зачастую разламывая при этом все мелки. В одной из его аудиторий были развешаны одновремен­но три доски на разных стенах. К концу учебного часа все три были исчирканы его иероглифами, а клубы пыли от мела все еще парили в воздухе... Он не хвалил ни одного из американских социологов, даже скорее наоборот... Его реакция на Джорджа Ландберга в этом отноше­нии вполне типична. Войдя как-то утром в аудиторию, он опустил перед нами на стол одну из недавно опубликованных Ландбергом работ и вымолвил: "Вот — труд моего друга Ландберга на тему, в которой он, к несчастью, ничего не смыслит. Он явно нездоров. Он рожден отнюдь не для такой работы". А в другой раз он сказал мне: "Джон Дьюи, Джон Дьюи, Джон Дьюи! Ну, прочел я одну его книгу. Прочел другую. Прочел, наконец, третью. Но в них нет ничего такого!"¹.

¹ Цит. по: Coser L. A. Masters... P. 489. 14

В середине 30-х годов Сорокин слегка приоткрывает завесу своей творческой лаборатории и аннонсирует новое направление своих ис­следований, публикуя ряд статей на темы, в общем не свойственные его предшествующему творчеству — как, например, "Путь арабского интел­лектуального развития с 700 по 1300 г." (1935), "Флуктуации материализ­ма и идеализма с 600 г. до н. э. вплоть до 1920 г." (1936). Тогда же Гарвардский университет выделяет четырехгодичный грант колоссаль­ных по тем временам размеров в 10 тысяч долларов для осуществления сорокинской задумки. На протяжении нескольких лет но тому в год выходит главное детище социолога — "Социальная и культурная дина­мика" — беспрецедентный по объему и эмпирическому охвату социоло­гический труд, превзошедший в этом смысле даже "Капитал" Маркса и "Трактат по общей социологии" В. Парето. Для завершения работ по гранту Сорокин вынужден был привлечь многих из русских ученых-эмигрантов, а также своих гарвардских учеников (среди них был и Роберт Мертон) как в качестве соавторов, так и для сбора массового эмпирического материала, статистических подсчетов и технической об­работки всякого рода источников и специальной литературы.

Реакция на книгу была неожиданной и, в целом, не в пользу Сороки­на. В популярных американских журналах, по подсчетам А. Тиббса, из семи рецензий лишь две были неблагосклонными; в специализирован­ной, но не социологической периодике из шести рецензий благожела­тельной оказалась только одна; а вот в специализированных социологи­ческих журналах из 11 рецензий шесть были амбивалентными, четыре отрицательными и лишь один отклик — положительным. В централь­ном органе Американской социологической ассоциации — "Американс­кое социологическое обозрение" — рецензии Р. Макайвера и Г. Шнайера, более того, оказались резко отрицательными. Интеллектуальная изо­ляция Сорокина стала вновь нарастать.

Завершив титаническую работу над "Динамикой", разуверившись, видимо, в адекватности восприятия своих идей в среде академических I ученых, Сорокин апеллирует к читающей Америке. Сперва появляется популярная адаптация "Динамики" для массового читателя — "Кризис нашего времени" (1941), ставшая впоследствии самой многотиражной, самой переводимой и самой читаемой книгой ученого. Через год после этого появляется не менее известная "Человек и общество в бедствии"; а несколько позднее — "СОС: значение нашего кризиса" (1951). Все больше Сорокин превращается, по меткому наблюдению Л. Коузера, в '"одинокого волка" от науки. Его труды и идеи приобретают эксцент­ричный характер, а выступления на общественной арене становятся все более критичными.

Даже у себя на факультете, несмотря на всеобщее почитание и даже обожание, особенно со стороны студентов, его влияние на интеллекту­альную атмосферу было минимальным, и это он, видимо, прекрасно осознавал. Его младший коллега по факультету, Т. Парсонс, был куда более влиятельной фигурой. По целому кругу идей их теории были довольно схожими, особенно в том, что касается оценки значимости культурных символов в детерминировании социального действия, одна­ко им, тем не менее, так и не удалось "уладить ссору". Их отношения всегда носили оттенок "холодно-соревновательного сосуществования". Большинство сорокинских учеников, в том числе и Р. Мертон, которого он считал самым блистательным, пошли скорее в русле парсонсовской парадигмы. Путь сорокинско-парсонсовского синтеза оказался малопер­спективным. И лишь самое незначительное число его учеников считали себя сорокинианцами (Р. Дю Ворс, Эд. Тириакьан), и то каждый — до­статочно индивидуально. Словом, творцу гарвардского факультета со­циологии так и не удалось стать его вдохновителем и создать собствен­ную социологическую школу в Америке.

Ригористический крен мышления Сорокина в 50-е годы еще больше усиливается. Эксцентричность и профетизм становятся главными стерж­нями его публичных выступлений в печати, а проповедь кризиса и альт­руистической любви — центральной темой, пронизывающей почти все позднее творчество ученого. Видно это по одним только названиям ряда его книг --- "Социальная философия в век кризиса" (1950), "Альтру­истическая любовь" (1950), "Изыскания в области альтруистической любви и поведения" (1950), "Пути и власть любви" (1954), "Американс­кая сексуальная революция" (1957), "Власть и нравственность" (1959).

Закономерен поэтому образ позднего Сорокина, сохранившийся в воспоминаниях современников. "Я никогда не забуду этого исхудалого старца, выпрямившегося за кафедрой ультрасовременного зала университета в Брандис, призывающего аудиторию покончить с соблазнами и приманками нашей "чувственной" культуры, осознать всю ошибочность этого пути развития и возвратиться на тропу "идеациональной" правильности. В тот момент мне ясно почудилось, что именно так должен был бы выглядеть странствующий проповедник, вышедший из дикого леса лишь для того, чтобы наставить за­блуждающуюся толпу греховодных крестьян на истинный путь Господа"¹. Но нет пророков в родном отечестве, не говоря уж о пророках-чужаках.

Сорокинская изоляция, правда, никогда и не носила абсолютного характера. Она была скорее символической, как раз под стать его профетическому амплуа. После выхода на пенсию он не отходит полно­стью от науки, но уже неизмеримо больше внимания уделяет своему саду и цветникам, с неподдельной любовью взращивая цветы возле своего дома в Винчестере (пригород Кембриджа) на улице Клифф-стрит, дом № 8. Похвале за умелое садоводство, свидетельствуют его близкие, он радовался куда больше, чем всем академическим званиям и наградам.

Но и в 60-е годы "непричесанные", с точки зрения обывателя, мысли Сорокина продолжали эпатировать публику, а в общественном мнении все сильнее укреплялся имидж "чудо-старца" со странностями. В 1960 году он публикует свое конвергенционалыюе кредо, эссе "Взаимное сближение Соединенных Штатов и СССР к смешанному социокультур­ному типу"², написанное в атмосфере довольно напряженных советско-американских отношений, когда каждая из сторон "не сомневалась" в абсолютной правильности своего пути развития и совершеннейшей порочности системы оппонента. Эссе начиналось со слов: "Западные лидеры уверяют нас, что будущее принадлежит капиталистическому ("свободное предпринимательство") типу общества и культуры. Наобо­рот, лидеры коммунистических наций уверенно ожидают победы ком­мунистов в ближайшие десятилетия. Будучи не согласным с обоими этими предсказаниями, я склонен считать, что если человечество избе­жит новых мировых войн и сможет преодолеть мрачные критические моменты современности, то господствующим типом возникающего об­щества и культуры, вероятно, будет не капиталистический и не ком­мунистический, а тип специфический, который мы можем обозначить как интегральный. Этот тип будет промежуточным между капиталисти­ческим и коммунистическим строем и образом жизни. Он объединит большинство позитивных ценностей и освободится от серьезных дефек­тов каждого типа"³.

¹ Coser L. A. Masters... P. 492.

² Sorokin P. A. Mutual Convergence of the United States and the USSR to the Mixed Sociocultural Type // International Journal of Comparative Sociology. 1960, № 1. P. 143—176. Позднее в виде отдельной главы он включит эссе в свою книгу: Sorokin P. A. The Basic Trends of Our Time. New Haven, 1964.

³ Sorokin P. A. Mutual Convergence... P. 143; The Basic.₍ P. 78.

Согласно логике Сорокина, мы наблюдаем два параллельных про­цесса — упадок капиталистической системы (разрушение свободнопредпринимательских первооснов буржуазного строя) и неспособность ком­мунистической системы удовлетворить жизненные потребности людей. Коммунистическую идеологию и экономическую систему он рассматри­вает как одну из разновидностей тоталитарных режимов. Кризисное состояние любого общества очень часто приводит к "тоталитарной конверсии, и чем сложнее критический момент, тем глубже тоталитарная трансформация". Ослабление же критической ситуации в обществе ведет к "детоталитарной реконверсии, к менее регламентированным и свобод­ным образам жизни, и чем больше ослабевает критический момент, тем шире происходит свободная реконверсия". И если в будущем удастся избежать великих катаклизмов, то "коммунистические" и схожие с ними тоталитарные режимы неизбежно придут в упадок. Трудно не согласить­ся в этой связи с замечанием по этому поводу сорокинского ученика Э. Тириакьана: "Не правда ли, что Сорокин предвидел ветер перемен в современной России и в Китае?!"¹

¹ TirvakianEd.A. Sociology's Dostoyevski: Pitirinj_A- Sorokin // The World and I. 1988. № 9. P. 580.

Но речь у Сорокина идет не только о политических и экономических переменах. Фундамент конвергенции, по Сорокину, заключен в близости систем ценностей, права, образования, искусства, досуга, науки, а также во взаимном движении мысли друг к другу. И если советские философы безвозвратно далеко ушли от ортодоксальных интерпретаций человека и общества от основоположников марксизма, то в Америке философия и идеология материализма все активнее проникают в общественную и частную жизнь американцев. То же самое можно пронаблюдать и на материале науки, техники, психосоциального знания. Словом, конвер­генция безусловно приведет к образованию смешанного социокультур­ного типа, который при заданных условиях может перерасти в "блиста­тельный интегральный порядок в обеих державах, так же как и во всей человеческой вселенной".

В последние годы жизни Сорокин вновь разрывает круг изоляции. Его книги "Причуды и недостатки современной социологии и смежных наук" (1956) и, особенно, "Современные социологические теории" (1966) продемонстрировали весь блеск его логико-критического ума и были встречены гораздо благожелательнее. В 1964 году 75-летнего Сорокина избирают председателем Американской социологической ассоциации, что всегда считалось актом высочайшего признания заслуг ученого. Радикально настроенное студенчество записывает имя Сорокина на сво­их знаменах. Словом, весь мир вновь обернулся к позабытому старцу, которому все еще хватало сил для жестких атак на правительство за аморальную войну во Вьетнаме, а на академическую науку за злоупот­ребления позитивизмом. Последние два года были омрачены тяжелой болезнью. 11 февраля 1968 года Сорокин скончался в своем доме на Клифф-стрит в Винчестере. В том же году Американская социологичес­кая ассоциация учредила ежегодную премию имени Сорокина за луч­шую книгу по социологии.

Так на 79-м году жизни завершилось воистину "долгое путешествие" незаурядного человека, отдавшего все силы на борьбу с обскурантизмом в науке и социальным злом, не впадавшего никогда в крайности — ни огульной критики коммунистического тоталитаризма, ни социального нарциссизма западного образа жизни. Некролог, опубликованный в гар­вардской университетской газете, подписанный выдающимися социоло­гами и учениками Сорокина — Дж. Хомансом, Ф. Уайтом, Т. Парсон-сом и другими, — завершался словами: "Питирим Сорокин был слож­ным и в чем-то парадоксальным человеком... Он тонко чувствовал конфликты времени и дал им достойное выражение. Его влияние печат­ным словом и преподавательской деятельностью на социальную науку и далеко за ее пределами — громадно".

Прошло уже более 20 лет со дня смерти и 100 лет со дня рождения Сорокина, и не будет никаким преувеличением на исходе XX века сказать, что Питирим Александрович Сорокин — самая выдающаяся фигура на социологическом небосклоне нашего столетия.

Date: 2015-08-24; view: 356; Нарушение авторских прав