Глава седьмая. — видишь ЕЕ. — спросил Бакли, когда они с Нейтом поднимались по ступенькам в компании Холидея

— Видишь ее? — спросил Бакли, когда они с Нейтом поднимались по ступенькам в компании Холидея. — Это моя сестра.

— Не-а, — сказал Нейт.

— Она куда-то уезжала, а теперь вернулась. Бежим!

И все втроем — двое мальчишек и пес — преодолели последний пролет с новыми силами. Я никогда не позволяла себе слишком настойчиво думать о Бакли — боялась, как бы он не увидел мое лицо в зеркале или в крышечке от бутылки. Мы все его оберегали. — Он еще слишком мал, — делилась я с Фрэнни.

— А откуда, по-твоему, берутся мечты о верных друзьях? — спрашивала она.

Мальчишки немного посидели в родительской спальне, под висевшим в рамочке на стене оттиском какого-то надгробья. Само надгробье находилось на одном из лондонских кладбищ. Мама рассказывала нам с Линдси историю о том, как они с папой раздумывали, чем бы украсить стены, и во время медового Месяца повстречали некую старушку, которая научила их снимать оттиски с надгробных камней. К тому времени, как мне стукнуло десять лет, большинство этих шедевров отправили на хранение в подвал, а оставшиеся от них пятна на наших мещанских обоях закрыли яркими эстампами, полезными для детского развития. Но нам с Линдси больше нравились старые оттиски, особенно тот, под которым сейчас примостились Бакли с Нейтом.

Мы с Линдси не раз играли под ним на полу. Я лежа вытягивалась во весь рост, в точности как рыцарь на той картинке, а Холидей был верным псом, которому полагалось свернуться калачиком в ногах у хозяина. Линдси брала на себя роль жены, напрасно ожидающей супруга домой. Действие начиналось на возвышенной ноте, но вскоре мы не выдерживали — начинали давиться со смеху. Линдси говорила убиенному рыцарю, что жена должна жить дальше, а не томиться в ловушке, которая захлопнулась с его кончиной. Я изображала негодование, но меня хватало ненадолго. Наконец Линдси принималась описывать своего нового возлюбленного: это был толстый мясник, который оставлял ей лучшую филейную вырезку, или искусный кузнец, который ковал для нее крючки. «Ты покойник, рыцарь, — приговаривала она. — А мне надо жить дальше».

— Она пришла ночью и поцеловала меня в щеку, — сказал Бакли.

— Врешь.

— А вот и нет.

— Честно?

— Ага.

— А твоя мама знает?

— Это тайна, — ответил Бакли. — Сюзи сказала, ей еще рано с ними говорить. Хочешь, чего-то покажу?

— Давай.

Вскочив с пола, они побежали на детскую половину, а Холидей остался спать под оттиском могильного камня.

— Иди сюда, — позвал Бакли.

Они стояли в моей комнате. Мамину фотографию забрала Линдси. Поразмыслив, она зашла туда еще раз, чтобы унести к себе значок «Хиппи за любовь».

— Комната Сюзи, — догадался Нейт.

Бакли зажал рот ладошкой — так делала мама, когда нельзя было шуметь. Он лег на живот, дал знак Нейту последовать его примеру, и они по-пластунски, не хуже Холидея, поползли сквозь клочья пыли под кровать, к моему тайнику.

В обивке пружинного матраца снизу зияла дыра, куда можно было засовывать вещи, не предназначенные для посторонних глаз. Мне приходилось гонять Холидея, иначе он бы непременно разодрал холст и вытащил мои сокровища. Именно это и случилось ровно через сутки после моего исчезновения. Родители обыскали комнату в надежде найти какую-нибудь записку, а потом оставили дверь открытой. Холидей польстился на мой запас лакрицы. Теперь под кроватью в беспорядке валялись заветные предметы, и один из них могли опознать только Бакли и Нейт. Бакли развернул старый папин носовой платок и вытащил древесный сучок, весь в пятнах запекшейся крови.

Год назад трехлетний Бакли его проглотил. У нас на заднем дворе они с Нейтом развлекались тем, что засовывали себе в нос камешки, а Бакли подобрал сучок, к которому мама раньше привязывала бельевую веревку. Он взял находку в рот, как сигарету. Выбравшись из окна своей комнаты, я присматривала за ним с крыши, а заодно мазала ногти на ногах ярко-алым клариссиным лаком и читала журнал «17».

Меня вечно заставляли нянчиться с братом. Линдси, внушали мне, еще до этого не доросла. К тому же она у нас была вундеркиндом, и потому ей разрешалось, как, например, в тот летний день, часами сидеть над листом миллиметровки и прорисовывать с точностью до мельчайших деталей глаз стрекозы при помощи набора из ста тридцати фломастеров «Призма».

Погода стояла приятно теплая, как-никак уже наступило лето, и я собиралась извлечь пользу из своего домашнего ареста — заняться собой. Для начала с утра пораньше приняла душ, вымыла голову и подержала лицо над паром. Выбравшись из окна, обсохла на ветерке и стала красить ногти.

Когда я уже нанесла два слоя лака, на кисточку села муха. Мне было слышно, как во дворе Нейт выкрикивает какие-то подначки и команды, но я только сощурилась и стала разглядывать выпуклые сетчатые глаза насекомого, подобные тем, что выводила Линдси, прохлаждаясь дома. Налетевший ветерок шевелил бахрому на моих джинсах с обрезанными штанинами.

— Сюзи, Сюзи! — завопил Нейт.

Поглядев вниз, я увидела, что Бакли лежит на земле.

Когда мы с Холли обсуждали возможности спасения жизни, я всегда возвращалась к тому случаю. Для меня спасение жизни было делом реальным, а для нее — нет.

Рванувшись к открытому окну, я, не разбирая дороги, приземлилась одной ногой на низкий табурет для рукоделия, другой — на вязаный коврик, грохнулась на колени и мгновенно взяла низкий старт, как заправская спортсменка. Пулей вылетела в коридор и съехала по перилам, что нам строжайше запрещалось. Позвала было Линдси, но тут же о ней забыла, спрыгнула с крыльца во двор, перескочила через собачью выгородку и стремглав кинулась к дубу.

Бакли задыхался и корчился; подхватив его на руки, не обращая внимания на семенящего следом Нейта, я понеслась в гараж, где стоял дорогущий отцовский «Мустанг». Мне случалось наблюдать, как родители им управляли, а мама даже показывала, как включать переднюю передачу. Уложив Бакли на заднее сиденье, выудила ключи из глиняного горшка — туда их прятал отец. В больницу я гнала на предельной скорости, сожгла ручной тормоз, но этого, кажется, никто не заметил.

— Если бы не она, — сказал потом доктор нашему отцу, — вы бы потеряли сына.

Бабушка Линн пророчила мне долгую жизнь, потому что я спасла жизнь другому. Как всегда, бабушка Линн несла околесицу.

— Ничего себе! — прошептал Нейт, держа в руках сучок и поражаясь, как со временем почернела кровь.

— Вот так, понял? — сказал Бакли.

Его слегка затошнило, когда он вспомнил тот случай. Как ему было больно, как помрачнели лица взрослых, собравшихся вокруг огромной больничной кровати. В его жизни только однажды был другой случай, Когда он видел взрослых в такой тревоге. Но если тогда, в больнице, глаза докторов сначала потемнели, а потом засветились от радости и облегчения, то теперь глаза наших родителей погасли и уже никогда не светились.

На меня в тот день накатила слабость. Сидя у себя на небесах в наблюдательной башне, я откинулась на спинку кресла и открыла глаза. Было темно; передо мной стоял большой дом, где я никогда не бывала.

В детстве я читала книжку «Джеймс и гигантский персик»[5]. Дом был похож на особняк тетушек из этой сказки. Громоздкий, сумрачный, старомодный. На крыше виднелась площадка, обнесенная перильцами. Пока глаза не привыкли к темноте, мне казалось, что там стоят рядком какие-то женщины и показывают пальцами в мою сторону. Но очень скоро я разглядела нечто совсем другое. Рассевшись на перилах, в мою сторону смотрели вороны, и каждая держала в клюве корявый сучок. Стоило мне подняться с кресла, чтобы вернуться к себе в квартиру, как они взмыли в воздух и закружили у меня над головой. Неужели мой братишка и вправду меня видел? Или, как все дети, сочинял красивые небылицы?