Annotation. Не тот парень, незапланированная беременность — семья отвернулась от юной Николь — ну и пусть

Не тот парень, незапланированная беременность — семья отвернулась от юной Николь — ну и пусть! Спенсер — любовь всей ее жизни, а не ошибка молодости, и рождение ребенка — подарок судьбы, а не проклятие. Но слишком быстро счастье материнства сменится болью утраты… Кто повинен в смерти ее ангелочка? Неужели отвечать за это придется самой Николь? * * * Крик о помощи истерзанной души — история, от которой заплакал бы и камень! Родители уверены, что избранник их дочери Николь — не тот, кто ей нужен. Узнав, что Никки ждет от него ребенка, они приходят в ужас, а она — в восторг! У этой маленькой женщины хватит сил оставить семью и бороться за свое счастье. Но ее сынишка неизлечимо болен — ни любимый мужчина, ни верные друзья ничего не могут поделать. И это — только первая капля в чаше горя, которую ей предстоит испить до дна… Она уронила телефон и подхватила ребенка на руки, прижала к себе с такой силой, словно могла вернуть его назад, в материнское лоно. Где-то глубоко в душе одно слово начало прокладывать себе путь на поверхность, его подталкивали нужда и отчаяние, которые она испытывала. «Мама, мама!» — услышала Никки свой крик, словно все еще была ребенком. Она не вынесет этого, просто не вынесет. Ее родители должны сделать так, чтобы все прошло. Никки ощутила в своих руках тельце Зака и вспомнила, что она теперь тоже мама. И ее долг — сделать так, чтобы все это прошло для него. — Ты не будешь страдать, — отчаянно прошептала она. — Я не допущу этого, я позабочусь о твоей безопасности, обещаю. Слышишь меня, маленький? Я защищу тебя от всего, что они говорят, потому что это — неправда, так что не слушай их. Это все ерунда, и мама сделает так, что все пройдет. Сьюзен ЛьюисПРЕДИСЛОВИЕГЛАВА 1ГЛАВА 2ГЛАВА 3ГЛАВА 4ГЛАВА 5ГЛАВА 6ГЛАВА 7ГЛАВА 8ГЛАВА 9ГЛАВА 10ГЛАВА 11ГЛАВА 12ГЛАВА 13ГЛАВА 14ГЛАВА 15ГЛАВА 16ГЛАВА 17ГЛАВА 18ГЛАВА 19ГЛАВА 20ГЛАВА 21ГЛАВА 22ГЛАВА 23ГЛАВА 24ГЛАВА 25ГЛАВА 26ГЛАВА 27ГЛАВА 28

notes12345678910111213141516

Сьюзен Льюис
Крик души

ПРЕДИСЛОВИЕ

Живет в современной Англии храбрая, удивительно добрая девушка по имени Николь Грант, для близких — просто Никки. А близких у нее достаточно! Помимо горячо любимого и любящего Спенса, подающего надежды молодого режиссера, кров с ней делят друзья: журналист Дэнни, талантливый оператор Дэвид и актриса Кристин. И конечно, у Никки есть родители, но они почему-то все больше отдаляются от нее. Их категорически не устраивают выбранный девушкой путь — она грезит созданием киносценариев, — и люди, с которыми умудрилось связаться любимое дитя. Как это ни банально, успешный финансист Джереми Грант мечтает, чтобы дочь сделала блистательную карьеру на том же поприще, что и он. Кроме того, не многим представителям британского высшего общества понравится, что лучшие друзья их единственной дочери — гей, индус и неуравновешенная вертихвостка. Внезапно Никки сообщает родителям о своей беременности. Ей всего двадцать один год, и ее парень — почти нищий с весьма сомнительным прошлым. Никто из родителей не был бы в восторге от такой новости, но любовь и забота все равно взяли бы верх. В этой же семье происходит раскол. Пропасть непримиримости растет, и даже тяжелый удар — неизлечимое генетическое заболевание новорожденного — не возвращает былую близость. Уж не скрывают ли что-то Гранты от своей дочери, не хранят ли в роскошных антикварных комодах леденящие душу тайны? Жизнь Никки превращается в настоящий кошмар. Чем же девушка заслужила этот ужас и придет ли ему конец? Роман, начинающийся как наполненная сложными взаимоотношениями сага, постепенно превращается в триллер, причем за жуткими событиями прячется подлинная драма человеческой жизни. Вот таким смелым смешением жанров угостила читателя Сьюзен Льюис, автор двадцати с лишним успешно продаваемых книг. Она родилась в счастливой семье в городе Бристоле, и, несмотря на то что часть ее жизни прошла в Голливуде, привязанность к родным местам осталась с ней навсегда. Дочь убежденного коммуниста и поэта, в детстве Сьюзен страстно увлекалась балетом, ораторским искусством и игрой на пианино. Когда девочке было всего девять лет, ее мама умерла от рака, и отец никогда больше не женился. Годы отрочества мисс Льюис вспоминать не любит, отмечая лишь, что они были слишком болезненными. А вот когда девушке исполнилось восемнадцать, ей улыбнулась удача: предложили работу на бристольском телевидении. В двадцать два, подталкиваемая жаждой успеха, она переехала в Лондон. Работа ассистентки в программе новостей и учеба на помощника продюсера всерьез ее увлекли. Растущие амбиции заставили девушку постучать в двери руководства, где на вопрос: «Что делать, чтобы стать классным продюсером?» — она получила лаконичный ответ: «Иди и попробуй написать что-нибудь». Она попробовала. И у нее получилось. Единственное, о чем сожалеет сейчас популярный автор, так это о том, что ни одна из ее книг до сих пор не экранизирована. Сьюзен обожает мир кино, герои ее романа принадлежат этому миру. Нас восхищают не только они сами, страстные, открытые и смелые, но и отдельные моменты их невероятных историй. Чего стоит один только дневник, который молодая мама пишет для своего еще не родившегося малыша! Теплота Никки по отношению к людям, редкий дар сострадать и чувствовать чужую боль, несмотря на собственную, — вот что по-настоящему завораживает и заставляет читателя на время выйти из узкого круга своих забот. От чистого сердца пожелаем Сьюзен Льюис, чтобы ее замечательные романы «ожили» на экранах, а пока… готовьтесь услышать «Крик души». Как все-таки прав был мудрый грек Эпикур, заметив однажды, что счастлив тот, кто имеет в доме своем свежий цветок, непочатую бутыль вина и… новую книгу. Посвящается Джону и Сэнди Голтон — друзьям минувших лет и, надеюсь, будущих БЛАГОДАРНОСТИ

Прежде всего, я хотела бы выразить сердечную благодарность доктору медицины Лорейн Стерн за поистине неоценимую поддержку, наставление и возможность заглянуть в такой сложный мир детской медицины. Доктора Анирбан Маджумдар и Эндрю Л. Люкс также чрезвычайно щедро поделились своими знаниями в этой области. Огромное спасибо Карлу Гэдду, который совершает чудеса на грани возможного; Шону Гудриджу из отдела по расследованию насилия над детьми в графствах Эйвон и Сомерсет; Бобу Сомерсету из санитарной службы в графствах Эйвон и Сомерсет за помощь в написании сцен с парамедиками, а также Энди Гамильтону из Бристольской коронерной службы. Отдельное огромное спасибо Сьюзи Малкок за внимание к деталям и кропотливый труд, вложенный в создание образа миссис Адани; и Джейн Пископо за то, что просветила меня во всем, чего я раньше не знала о деторождении. Также хочу поблагодарить Саймона Пирса и Адель Ловетт за то, что напомнили мне, каково это — быть молодым и работать на телевидении и в киноиндустрии. И снова я оказалась в неоплатном долгу перед Яном Келси за его неоценимую юридическую помощь и за то, что он познакомил меня с двумя бывшими обитателями тюрьмы Иствуд-парк, которые предпочли сохранить инкогнито. Они смогут узнать себя в этой книге, и я горячо благодарю их за готовность поделиться со мной историями о жизни по ту сторону решетки. И конечно, я хочу искренне поблагодарить моего любимого агента Тоби Иди и моего замечательного редактора Сьюзен Сендон. Моя благодарность также распространяется на фантастическую команду в «Корнерстоун», и особенно — на Джорджину Хотри-Вур, Роба Вэддингтона, Кейт Элтон, Луизу Гиббз и Луизу Кэмпбелл. ГЛАВА 1

— Ну, так с чего начать: с хорошей новости или плохой? Синие глаза Никки Грант искрились лукавством, когда она смотрела на родителей. За ее улыбкой скрывалось беспокойство, которое свойственно актерам, ожидающим за кулисами и готовым эффектно выйти на сцену, как только прозвучит нужная реплика. В гостиной воцарилась тишина, что не могло не нервировать; однако Никки изо всех сил поддерживала в себе огонек веселья, пытаясь придать ситуации сходство с ожиданием большого сюрприза. Ни отец, ни мать по-прежнему не отвечали. В солидном георгианском доме в Бате они жили последние пять лет. До этого, все годы учебы Никки, семья Грант проживала в Лондоне: сначала — в красивом особняке фешенебельного района Бельгравия; затем, когда Никки исполнилось восемь, — в роскошной итальянской вилле на правой стороне Холланд-парка. Насколько Никки знала, причин их переезда в Бат было две: во-первых, ее мать обожала этот город, а во-вторых — он находился недалеко от Лондона, и отец мог несколько раз в неделю ездить в столицу — этого было достаточно, поскольку его компания, а значит, и его доход находились на должном уровне. И вот в шестнадцать лет Никки попрощалась с друзьями в Лондоне и, преисполненная энтузиазма по поводу новых впечатлений, с головой окунулась в жизнь подготовительного колледжа в Бате. Примерно в это время и возникли проблемы в ее отношениях с родителями. Сейчас родители, представляя собой величественный дуэт, сидели рядом на одном из изящных кремовых диванов, которые так отлично сочетались с тщательно подобранной старинной мебелью и портьерами в комнате. Никки примостилась на краешке твердого кресла с подголовником в стиле королевы Анны, с тщательно вышитым гербом и восхитительными витыми ножками. Странно, но в последнее время, когда она приезжала навестить родителей, они приглашали ее к чаю, словно она была викарием или стареющей тетушкой. Вообще-то, в данный момент она бы с радостью поменялась местами с упомянутыми особами. Еще лучше, если бы рядом была ее бабушка, она непременно поддержала бы ее морально; но бабушка Мэй умерла в прошлом году, и Никки все еще сердилась и грустила оттого, что родители не позволяли ей проводить много времени с бабулей. Конечно, до Шотландии далековато, но даже во время редких визитов туда Никки почти никогда не оставляли наедине с бабушкой, которая, несмотря на свой почтенный возраст и прикованность к инвалидному креслу, всегда была веселой, беззаботной и ни в коей мере не запуганной своим деспотичным сыном. «Вот почему тебе нельзя доверять», — сообщал Джереми Грант своей матери всякий раз, когда она поощряла внучку на поступки, которых он не одобрял: например, Никки перемигивалась с мальчиками, красила ногти, делала стойку на руках в саду, так что каждый прохожий мог полюбоваться предметом ее стирки на следующей неделе. Вряд ли подобные проделки можно считать смертными грехами; а если учесть, что на пальчиках Никки красовался бледно-розовый лак, которым пользовалась ее собственная мать, да и отец пару раз хвалил ее за то, что ей так долго удавалось стоять на руках (на заднем дворе), — то его постоянные попреки в адрес бабули Мэй она восприняла как ужасную несправедливость. «Ох, да ты не волнуйся обо мне, девочка, — говаривала бабуля Мэй. — Я его не боюсь, и ты тоже не должна его бояться». — «Я и не боюсь, — горячо уверяла ее Никки. — Хотя иногда он бывает очень властным». — «Точно так же, как его отец; но главное, не забывай: ты для него дороже всего на свете, и он готов сделать все ради твоего счастья». Хотя Никки никогда не сомневалась в любви отца, за последние несколько лет она осознала, каким решительным и упрямым он может быть. Стоило ему вбить себе что-то в голову, и он не желал даже слышать о том, чего хочется ей, особенно в отношении выбора профессии. Впрочем, она ничем от него не отличалась. Несмотря на жизнерадостный и миролюбивый характер, она могла ничуть не менее бурно выражать протест и оказывалась даже еще более упрямой, когда решался вопрос, как ей жить дальше. Теперь, пытаясь скрыть волнение, Никки натянуто улыбалась. Она пыталась подобрать слова, хотя, по справедливости, сейчас была очередь ее родителей, ведь это она задала им вопрос. Они же, судя по всему, отвечать не собирались, а ее отец, похоже, вообще проверял электронную почту на своем айфоне. Очевидно, какие бы новости там ни содержались, это было куда важнее того, что собиралась сказать его дочь. Никки понимала — он ведет себя так, чтобы выбить ее из колеи. Это была одна из уловок, которые он использовал в бизнесе, и наверняка с большим успехом. В ее голове пронеслись воспоминания о том, как близки они были раньше. Отец всегда качал ее на руках и, поддразнивая, утверждал, что она прищуривает глаза, как заправская кокетка. Он расцеловывал ее в щеки и светился от гордости за все ее, пусть и небольшие, успехи. Он был любящим и внимательным, всегда готовым помочь сделать домашнее задание или взять с собой на интересную выставку. И ей становилось очень грустно оттого, что теперь ничего этого не было. Кое в чем он даже казался ей совершенно другим человеком. С тех пор как его мечты о вовлечении ее в серьезный бизнес потерпели крах, она иногда задавалась вопросом: а не вполз ли однажды ночью в его тело инопланетянин и не завладел ли его разумом? Неожиданно амбиции отца насчет ее будущего оказались единственным, что имело для него значение. Он тщательно разработал план, который должен был вознести ее к вершинам выбранной им профессии. Если она пойдет в нужный университет, изучит нужные предметы и заведет нужных друзей, ничто не помешает ей стать столь же успешным финансистом, каким был он, и, следовательно, такой же богатой. Единственная проблема заключалась в том, что этот его великий проект совершенно не входил в планы Никки. Ей не было никакого дела до крупных финансовых операций, инвестиций, брокерских вознаграждений и страховых фондов. Все, чего она хотела, — это писать. Ее родители были ошеломлены, когда она объявила о своем решении прослушать курс «Писательское мастерство» в университете Фалмута. У отца был такой вид, словно с ним вот-вот случится сердечный приступ. Разумеется, он собирался отдать дочь в свою alma mater, Кембридж, или, если она не потянет, в университет в Эдинбурге. Он бы даже согласился на Бат, поскольку именно здесь ее мать слушала курс английского языка, прежде чем начать изучать право в Лондонской школе экономики. Однако Никки категорически возражала против Бата, поскольку тогда ее родители почти наверняка захотели бы, чтобы она жила с ними. Никки же к тому моменту, как ей исполнилось восемнадцать, так сильно хотела покинуть родительское гнездо, что готова была улететь, как на крыльях. Сейчас ей уже двадцать один, и пять месяцев назад она получила высшее образование и диплом с отличием, проведя три своих самых счастливых года жизни в университете, который выбрала сама. Ей даже удалось получить приз — вообще-то, честно говоря, это был приз независимого телевидения за лучший короткометражный фильм, но так как она написала к нему сценарий, то, по крайней мере, часть славы законно принадлежала ей. Во всяком случае Спенсер, продюсер и режиссер, принимая приз, подчеркнул, что без нее фильма бы не было. Жаль, что родители не пришли на церемонию, но они должны были присутствовать на каком-то важном благотворительном вечере в Лондоне и при всем желании не могли перенестись из Бата в Бристоль. Впрочем, она не сильно расстроилась, поскольку они чувствовали бы себя чужаками в третьесортном кинотеатре, в толпе немытых представителей богемы, вынужденные смотреть шокирующие, претенциозные мультфильмы или сомнительные, непристойные, частично документальные, частично художественные фильмы на фестивале, о котором они и не слышали, пока их со Спенсером фильм не номинировали на награду. — Дорогая, мы ждем, — укоризненно произнесла мать. Никки так и подмывало напомнить маме, что та еще не выбрала, какие новости ей хотелось бы послушать вначале. Но тут она подумала, что это будет слишком лицемерно, поскольку, скорее всего, родителям не понравится ни одна из новостей, которые она собиралась им сообщить. Вообще-то, она уже пожалела, что не начала разговор как-то иначе: в стальном взгляде голубых глаз матери, слишком пристальном и подозрительном, явственно читались ее мысли о том, что Никки снова их подвела. Никки откашлялась и собралась с духом. Хотя ее маленькие, красиво очерченные, но все же причудливой формы губы продолжали улыбаться, а глаза по-прежнему сияли, нервы были напряжены. Она легонько взбила густые темные волосы, свободно свисавшие до плеч — не так, как она привыкла носить обычно. Ее отец не одобрял неопрятный «конский хвост»: по его мнению, такая прическа намекает на то, что ее обладательница не мыла волосы или не расчесывалась больше недели. Когда Никки бывала дома (правда, в последнее время это случалось все реже и реже), отец требовал уважения к установленным им правилам и хотел, чтобы дочь выглядела так, словно он собирался представить ее королеве. Ну, может, это и преувеличение, но его одежда иногда бывала такой отутюженной, что казалось, стоит ему сделать непродуманный жест — и она разойдется по швам. Незнакомые с ним люди вполне могли решить, что он «чертов герцог» (так высокомерно он себя вел), а вовсе не умник, управлявший огромными инвестиционными фондами и сколачивавший небольшие капитальцы для уже и так неприлично богатых особ. Как-то раз она озвучила ему свои мысли и тут же выслушала в ответ одну из его знаменитых ханжеских лекций о манерах, языке, уважении и неслыханной удаче, благодаря которой она росла в любви и стабильности, с родителями, которые дали ей первоклассное образование и почти все, что можно было купить за деньги (ну, допустим, не все, потому что у отца был пунктик по поводу того, как бы не разбаловать дочь, — хотя, конечно, он ее разбаловал), а также с ощущением безопасности оттого, что знала: когда настанет время, все нужные двери распахнутся, открывая ей путь к великолепной карьере. Опять этот старый камень преткновения. Интересно, он действительно никогда не простит ей нежелания покориться его воле? Сколько горькой обиды может скрываться в душе одного человека? Неужели вся эта обида только из-за нее, или случилось что-то еще, что превратило его в холодного и отстраненного человека, настолько непохожего на того папу, которого она помнит с детских лет? Если бы она могла пробиться к тому человеку, который поправлял ей одеяло и читал на ночь сказки, построил для нее домик на дереве в саду и всегда был рад ее друзьям, кем бы ни они были, — то ее новости, несомненно, не произвели бы эффекта разорвавшейся бомбы. — Ладно, — заявила она, сжимая ладони. — Я приехала, чтобы сказать… — Она скользнула по ним взглядом. Они не были расположены к общению, а просто сидели и смотрели на нее, словно директор школы или полицейские. Она с легкостью представила, как отец арестовывает ее, если ему не понравится то, что она скажет: «Руки за спину… Лицом к стене… Вопросы здесь задаю я…» — это было весьма в его стиле. Или как мать запирает ее в карцер на несколько недель, а затем выставляет вон, заставив держать руки на затылке. Тем не менее она не боялась их, никогда не боялась, хотя иногда ей казалось, что именно этого им и хотелось. Она уже выросла. У нее своя жизнь, и она больше не обязана отчитываться перед ними, нравится им это или нет. На самом деле, своим визитом она оказывает им любезность, ведь она вполне могла бы сообщить им эту новость по телефону или даже по электронной почте. Она уже начала жалеть, что не поступила именно так. Сделав глубокий вдох и еще сильнее сжав руки, она внезапно выпалила: — Я жду ребенка. Мгновение спустя Никки просияла, возможно, от облегчения, что слова, которые она так долго готовилась произнести, наконец сорвались с языка. Или, возможно, ей казалось, что так уменьшится воздействие ее новости, словно это такая шутка, которая на самом деле шуткой не была, но и не представляла собой такой уж катастрофы. Это не сработало: лицо отца потемнело, предвещая ужасную бурю, а мать, казалось, покинули все силы. Вообще, они были весьма красивой парой, словно сошедшей с витрины эксклюзивного магазина «Фортнум энд Мейсон»: откровенное совершенство представителей высших слоев общества, которые могут позволить себе все самое лучшее. Правда, очки в черной оправе придавали отцу немного совиный вид, и крючковатый нос лишь усиливал впечатление; но, когда он смеялся (что, надо признать, в последнее время случалось нечасто), его улыбка была отзвуком того Джереми Гранта, каким он был прежде, до того пока не стал чопорным викторианцем и не начал вести себя подобно диктатору по отношению к дочери. Ее мать в свои пятьдесят два (они с отцом ровесники) выглядела прекрасно: вокруг ее аквамариновых глаз не было ни одной морщинки, а в коротких светлых волосах не пробивалась седина — главным образом благодаря безукоризненно выполненному мелированию, в результате чего днем она казалась яркой блондинкой. При росте в метр шестьдесят пять она была чуть выше Никки и все еще могла похвастаться прекрасной фигурой, но то, как она одевалась — в темные платья с белым воротничком, плиссированные юбки и костюмы-двойки, — делало ее, с точки зрения Никки, ужасно старомодной и производило нелепое впечатление. Впрочем, каждому свое, философски считала Никки, она была готова признать, что в хороший день ее родители вполне могли бы сойти за людей лет сорока пяти или чуть старше. Но сегодняшний день хорошим назвать было трудно. — Продолжай, — приказал отец. Его низкий голос походил на мощный прилив, подкатывающий к ее ногам, предупреждая, в какие опасные воды она заплывает. Она пожала плечами. — Это все, — сказала она, пытаясь оставаться в приподнятом настроении, но уже чувствуя, что тонет. Никки также заметила, что мать, нахмурившись, смотрит на отца, и не сомневалась: какую бы позицию он сейчас ни занял, она поддержит его. Не то чтобы Никки ожидала чего-то иного, поскольку ее мать никогда не шла против отца, но именно в этот единственный раз, в такой ситуации, было бы здорово, если бы она могла проявить немного женской — даже материнской — солидарности. Но Никки хотела слишком многого. — А какая хорошая новость? — спросил отец. Его тяжелый, квадратный подбородок был, как всегда, упрям, а взгляд так буравил, что она начинала чувствовать себя, как на углях. — Наверное, стоит услышать ее прежде, чем мы продолжим. Никки покраснела от негодования. Это настолько типично для него — предположить, что ее беременность была плохой новостью, и вести себя так, словно она считала так же. — Это хорошая новость, — едко заметила она, — да и вторая новость тоже хорошая, потому что мы со Спенсом женимся. Тишина. Еще немного тишины. После чего — просто смертельная тишина. Наконец Джереми Грант выпрямился во все свои метр восемьдесят пять и подошел к камину. Именно там он всегда стоял, когда говорил серьезно, — расставив ноги сантиметров на тридцать-сорок и сложив руки за спиной. — Очевидно, — начал он и глянул на дочь с таким ледяным презрением, что ее пробил озноб, — у нас совершенно разное понимание, что такое хорошие и плохие новости. Поэтому, прежде чем обсудить вопрос, который ты только что подняла, ты бы сначала сообщила нам и плохие новости. Никки беспомощно уставилась на него. Она полностью запуталась, что и чем он считает, и понимала одно: похоже, не было такой новости, которую бы он счел хорошей. — Возможно, ты собираешься прервать беременность, — предположил он, — и хочешь, чтобы операцию оплатил я. Никки со звоном поставила нелепую чайную чашку на блюдце и резко встала. — Мне все равно, что ты там думаешь, — заявила она, — этот ребенок мой, и я его оставлю. Отец не сводил с нее стальных глаз. — Ты совершенно не представляешь себе, каково это — быть матерью, — резко напомнил он. — Ты сама еще почти ребенок, и если ты считаешь, что мы будем стоять в стороне и молча смотреть, как ты пускаешь все коту под хвост из-за какого-то жалкого подобия мужчины, с которым ты связалась… — Вы даже не знакомы! — гневно перебила его Никки. — И прежде чем называть его… — Я не собираюсь с тобой препираться! — закричал отец. — Ты не родишь этого ребенка и не выйдешь замуж за человека, чье происхождение столь же сомнительно, сколь и моральные качества… — Да ты просто сноб! — выпалила Никки. — Только потому, что он вырос в южном районе Лондона и его отец не богат… — По-моему, ты говорила, что отца у него вовсе нет? — теперь уже отец перебил ее. — Да, это так. Он умер, когда Спенсу исполнилось пять лет. И мать тоже умерла. У него была действительно трудная жизнь, и достичь того, чего он смог… — Избавь меня от слезных мелодрам, — взорвался отец. — Мальчишка жил в неблагополучном районе; к тому же его арестовывали за торговлю наркотиками… — Ему пришлось этим заниматься, чтобы выжить. Ты даже не представляешь, каково людям… — Я знаю намного больше, чем вы полагаете, юная леди, и мои знания подтверждают тот факт, что у него нет ни характера, ни дохода, чтобы выполнять обязанности мужа и отца. — С каких это пор ты стал так авторитетно рассуждать о его характере, если вы даже не виделись? — Тот факт, что его нет здесь сейчас, что он не оказывает тебе поддержку в то время, когда она тебе так необходима, говорит сам за себя. — Его здесь нет потому, что ты ясно дал мне понять, что не хочешь его видеть. И я не хотела, чтобы он приезжал. Я знала, что вы станете на меня наезжать, и если вы оба… — Наезжать?! — язвительно повторил он. — Пожалуйста, не выражайся, я не желаю слышать в своем доме столь низкий жаргон. Если ты знала о том, что я рассержусь, то так и говори. Никки беспомощно взвыла. — С тобой невозможно разговаривать, — крикнула она. — Кому какое дело до чертова жаргона и до того, что ты хочешь или не хочешь слышать? Я беременна и выхожу замуж! И нравится тебе это или нет, но так и будет. Он поднял брови, как обычно делал, чтобы запугать ее, и это ему удалось, немного. — Я прекрасно понимаю, ты уже достаточно взрослая, чтобы принимать решения самостоятельно, — спокойно парировал он. — Но прежде чем торопиться принять их, тебе стоило бы подумать о том, на что вы собираетесь жить, все втроем. Насколько мне известно, у мальчишки нет нормальной работы, а твои доходы от писательства поступают от случая к случаю. Ну и как вы собираетесь кормить и одевать себя, не говоря уже о ребенке? Где вы собираетесь жить? Ее щеки пылали от негодования. Джереми ждал, что дочь попросит денег. Она это знала и не собиралась давать ему еще одну возможность уязвить ее, отклонив просьбу о деньгах. — Мы справимся, — едко ответила она. — Мы все обсудили и решили: если к тому времени, когда появится ребенок, Спенс не уладит вопрос с финансированием своего фильма, он найдет другую работу. — Другую — это какую же? — Я не знаю! Любую, за которую платят деньги. — И в такой шаткой ситуации вы собираетесь рожать ребенка? У отца нет ни работы, ни перспектив, которые можно было бы серьезно рассматривать; мать отказалась от огромных возможностей в погоне за каким-то романтическим бредом… — Это не бред! — вскипела она. — Это именно то, чем я хочу заниматься, и, к твоему сведению, у меня неплохо получается! — Неплохо — это не значит хорошо, — возразил он. — К счастью, ты еще достаточно молода, чтобы получить другое образование и более подходящий тебе диплом. — У меня уже есть приличный… — Также тебе пора отказаться от этой лачуги, за которую ты впустую… — Это не «лачуга». Это очень даже хороший дом, за который мы платим арендную плату. — И сколько вас там живет? Шестеро, семеро? — Вообще-то, пятеро. К тому же именно там… — Когда ты уже обзаведешься нормальными друзьями, хотел бы я знать? Это общение с людьми из неполных семей, этнических меньшинств, выходцами из бедных районов, гомосексуалистами… — Это твое отвратительное предубеждение! — закричала она. — Меня бесит, когда ты говоришь в таком тоне. — Это не предубеждение, — возразил он, — я просто указываю на то, что ты не общаешься с людьми своего круга, и я полагаю, что это такой способ действовать мне… — Да причем тут ты?! — снова закричала она. — Если бы ты жил в реальном мире, то знал бы, что у всех есть проблемы, и нет ничего плохого в… — И в чем же состоит твоя проблема? — перебил ее отец. Она покраснела от гнева. Она не могла привести ни одной, и он знал это. Неожиданно ее осенило. — Вообще-то, моя проблема состоит в том, что я — единственный ребенок в семье, — заявила она, — и она обостряется, когда ты ведешь себя подобным образом. — Не вижу смысла продолжать этот спор, — отрезал он и, повернувшись к жене, приказал: — Организуй ей аборт. — Даже не думай! — пронзительно завопила Никки. — Это для твоего же блага. Когда-нибудь ты мне за это скажешь спасибо. — У меня срок — двадцать семь недель, — закричала она, — так что ты опоздал. Ни один врач не согласится на это после двадцать шестой недели. И к тому же он вынужден будет спросить о моем согласии. Глаза отца превратились в гранит, но в их глубине Никки все равно заметила боль, смятение и поражение. Он понимал: дочь ловко перехитрила его. Теперь, независимо от того, какие аргументы он выдвинет, у него не будет никакого шанса переубедить ее. По крайней мере, в том, что касается ребенка. Впрочем, он не собирался отговаривать ее и от бракосочетания со Спенсером, потому что она была преисполнена на этот счет такой же решимости, как и насчет ребенка. Джереми Грант сокрушенно покачал головой, охваченный тревогой и разочарованием, затем обернулся к жене: — Она твоя дочь. Поговори с ней. — После этих слов он направился к двери и молча вышел из комнаты. Не будь Никки так расстроена, она наверняка посмеялась бы над его последней репликой. Она всегда оказывалась «дочерью своей матери», когда не слушалась или бунтовала. В остальное же время она, несомненно, была его дочуркой. «Моя дочь намерена следовать по стопам своего старика», — частенько шутил он с клиентами и коллегами. Или: «Позвольте представить вам мою дочь, Никки. Она собирается получить диплом с отличием в Кембридже, не правда ли, дорогая?» Или: «Признаю, моя дочь иногда доставляет мне хлопоты, но я предпочитаю рассматривать это как проявление ее силы духа и многообещающего ума». Последнюю фразу он выдал декану ее подготовительного колледжа, после того как Никки со своей лучшей подругой Джоэллой организовали у ворот акцию протеста, выступая против необоснованной отмены нескольких студенческих льгот и привилегий, существовавших с незапамятных времен. Он всегда гордился тем, что она имела мужество восставать против авторитарного притеснения, если, конечно, притеснение не исходило от него — тогда ему это совсем не нравилось. Когда звук его шагов стих в коридоре, мать набросилась на нее. — Ну ты и бессовестная, — сердито заявила она. — Мы дали тебе все, и вот как ты нас отблагодарила… — Я не просила вас что-то мне давать, — закричала Никки. — Вы сделали это потому, что сами этого хотели. — С каких это пор желать своей дочери добра считается грехом? — холеное лицо Адель Грант дрожало от обиды и негодования. — Неужели ты не понимаешь, что ты значишь для нас? Если ты сейчас все испортишь… — Что может испортить рождение ребенка? — возмутилась Никки. — У тебя в жизни тоже был такой момент, и, мне кажется, ты неплохо это пережила. — Но мне был не двадцать один год, и я… у меня… был твой отец, — когда голос Адель сорвался от переполнявших ее эмоций, Никки ощутила, как в ней всколыхнулось раздражавшее чувство вины. Она не хотела причинять им боль, но и не собиралась отступать от своего решения, независимо от того, насколько глупой, неблагодарной или плохой она выглядела в их глазах. — Этот мальчик, Спенсер… — продолжала ее мать. — Он не мальчик, он мужчина. — Насколько ты можешь быть уверенной в том, что он поддержит тебя? — Он в таком же восторге от того, что у нас будет ребенок, как и я. И это была его идея жениться, а не моя. Я была бы счастлива, даже если бы мы просто продолжали жить вместе. Глаза ее матери сузились, как у кошки. — Ты не представляешь, что делаешь, — горько заметила она. — Ты ни на мгновение всерьез не задумалась о том, что на самом деле ожидает родителей, особенно таких молодых и неподготовленных, как вы… — Сколько предположений! А тебе никогда не приходило в голову спросить меня, что я думаю? Попытаться обсудить… — Ты не дала нам возможности что-либо обсудить, — неистово перебила ее мать. — Если срок не позволяет законно прервать беременность, то обсуждать уже нечего. Теперь ты сможешь узнать, каково это — потерять все. Абсолютно все: возможности, друзей, стремления, даже мечты, потому что это — цена, которую тебе придется заплатить за появление ребенка. Ты вспомнишь мои слова, когда будешь сидеть дома и рвать на голове волосы от беспрерывного плача ребенка, и натыкаться на стены из-за недосыпания и постоянного беспокойства. А твой друг будет продолжать жить той жизнью, которой жила бы и ты, не соверши такую глупую ошибку. Он будет держаться за свою свободу, как и твои друзья, и в конце концов они все пойдут дальше, но без тебя. Никакой ребенок не будет их сдерживать. Это будет твоя ответственность, и только твоя. И не надо ошибочно думать, будто я не знаю, о чем говорю, я прекрасно это знаю. Я бросила карьеру, чтобы у тебя было надежное и любящее окружение, чтобы каждый раз, когда ты приходила домой, тебя встречала мать, а не какая-то нянька-гувернантка. Именно я, твоя мать, ждала тебя у ворот школы, и помогала выполнять домашние задания, и наводила порядок в твоем маленьком мире, когда тебе казалось, что все летит в тартарары. Именно я вела жизнь домохозяйки и матери, которая не может сказать ничего интересного, я стала пустым местом для окружения твоего отца и постоянно замечала, как взгляды приглашенных скользят мимо меня, когда произнесены все необходимые любезности. Мои друзья тоже исчезли очень быстро. У них у всех была карьера, новые интересные знакомства. У них не было времени на кого-то вроде меня; а с теми, у кого оно находилось, я так и не смогла сойтись, потому что изначально мы преследовали разные цели. Они были счастливы полностью посвятить себя материнству. Большинство из них не скорбело по неосуществленным планам, потому что именно рождение детей и составляло их план. Но этот план — не для тебя, Николь, ты будешь переживать это даже тяжелее, чем я. И будь я проклята, если я отступлю и стану спокойно смотреть на то, как ты теряешь свою жизнь. Конечно, сейчас ты думаешь, что знаешь уже все в этом мире, но это абсолютно не так. Никки уставилась на мать широко открытыми, немигающими глазами. Она никогда еще не слышала от нее столь горьких слов и тем более не знала, что та отказалась от карьеры и была недовольна судьбой. — Ты говоришь, что папа заставил тебя бросить работу? — спросила она, накрыв руками живот в том месте, где пошевелился ее будущий ребенок. — Нет, я говорю, что знаю, каково это… — Значит, у тебя был выбор? — перебила ее Никки. — Да, но… — И ты не считаешь, что нужно и мне разрешить сделать его? — Конечно, ты имеешь право на выбор. Но когда я вижу, что твой выбор неправильный… Ты ведь не можешь ожидать от меня или от отца… — Никто не ждет, что вы что-нибудь сделаете, — сердито перебила ее Никки. — Мне жаль, если из-за меня вся твоя жизнь оказалась пустой тратой времени, но я сомневаюсь, что стану воспринимать своего ребенка так же. Вообще-то, я уверена, что не стану, потому что я сделаю все, чтобы он чувствовал себя любимым и нужным… — ее голос задрожал. — Теперь я понимаю, что причинила тебе много неудобств. — Она преднамеренно вызывала в себе гнев, чтобы задавить другие эмоции. — Что ж, повторю: мне очень жаль. Если бы я знала, что ты будешь чувствовать, я потрудилась бы не рождаться. — Николь, не уходи вот так, — закричала мать, когда Никки схватила сумочку и направилась к двери. — Ты неправильно поняла то, что я хотела сказать… — Нет, я все поняла, ты очень понятно все изложила. А теперь моя очередь. Вам больше не удастся учить меня, что делать и как. Не ваше дело, как я живу или с кем. — Если ты уйдешь, мы с отцом снимаем с себя всю ответственность, — пригрозила мать. — Отлично. Вы же не устаете повторять, что для меня пришло время стать на ноги… — Это значит, что больше мы не станем давать тебе денег, когда они у тебя закончатся. И на тот случай, если ты не веришь, что я говорю всерьез: подумай о том, что происходит в мире. Люди теряют все в этом глобальном кризисе, и твоего отца беда не обошла стороной. У нас больше нет тех средств, которыми мы располагали раньше, мы даже не знаем, сколько еще сможем жить в этом доме. Да, Николь, есть и другие проблемы в нашей жизни, проблемы, которые лишают твоего отца сна. А у него больное сердце… — Перестань играть на моих чувствах, — закричала Никки, — потому что это больше не сработает. Я уже сказала, что прерывать беременность поздно, даже если бы я этого хотела, но я не хочу. Этот ребенок толкается прямо сейчас, когда я говорю эти слова, и, как мать, ты должна понимать, какая тесная связь возникает между нами. Но прости, я забыла, ты ведь не хотела меня рожать, так что… — Я никогда не говорила этого. Я всегда любила тебя. Я только пыталась донести до тебя, насколько трудным может оказаться… — Ладно, спасибо. Ну, что ж, твоя трудность уезжает. Я больше ничем тебя не побеспокою. Если хочешь, можешь даже забыть о моем существовании. — Не искушай меня, — пригрозила мать. — И даже не думай приносить ребенка ко мне, когда поймешь, что самой тебе не справиться… — После того что я услышала, ты будешь последним человеком, к которому я обращусь; но не волнуйся: я прекрасно справлюсь, потому что я уже сейчас люблю своего ребенка в десять раз больше, чем ты когда-либо любила меня. Вылетев в коридор, она натолкнулась на отца: он стоял у открытой входной двери, чтобы выпроводить ее. Хотя этот жест глубоко задел ее, она была слишком сердита и горда, чтобы отреагировать на него. — Когда-нибудь ты осознаешь, как эгоистично вела себя и как заблуждалась, — заявил он, когда Никки проходила мимо. Хотя внутри она вздрогнула, ей удалось ответить ровным и спокойным голосом: — Даже не надейтесь увидеть меня или своего внука, когда он родится. Она сбежала вниз по ступеням и выскочила через черные кованые ворота на улицу, а отец еще долго стоял и смотрел ей вслед. В его темных глазах читались бушевавшие в душе огорчение и любовь. Мысли беспорядочно метались, перепрыгивая с одного события на другое, останавливались на мгновение и снова возобновляли бег. Он словно наяву услышал ее веселый детский смех, почувствовал прикосновение ее рук, обхвативших его за шею, уловил ее сладкий аромат, когда он укладывал ее спать. Повзрослев, она кричала в припадке подросткового гнева, пела во весь голос, когда он просил ее перестать, дерзко спорила в вопросах, в которых ничего не смыслила. Она всегда была упрямой и самоуверенной, но при этом щедрой и великодушной. Она доводила его до предела терпения и одновременно заставляла тонуть в чувстве любви и гордости, и его всегда переполняло желание защитить дочь. Никто и никогда не проникал в его сердце так глубоко, как она, и маловероятно, чтобы это вообще было возможно. Услышав, что жена вышла в холл, он закрыл дверь и повернулся к ней. В эту секунду Адель увидела на его лице следы всех прожитых пятидесяти двух лет. — Я не хочу обсуждать это сейчас, — заявил он. — Я только могу сказать, что не собираюсь делать вид, будто рожать в ее возрасте — нормально, и точно так же я не намерен терпеть это трусливое подобие мужчины в качестве зятя.
Никки быстро шла к мосту Палтни. Это место она полюбила с того момента, как только они переехали в Бат, полюбила затейливые магазинчики по обе стороны узкой дороги, как на Понте Веккьо во Флоренции, и окружающую его романтическую атмосферу, которая, казалось, поднималась от бурлящей внизу реки. Дойдя до ступеней, ведущих к кафе и маленькому парку под мостом, она сбежала по ним и направилась к плотине. Вокруг было много людей — главным образом туристы, а также пожилые пары, выгуливавшие собак, и группа молодых мамочек (возможно, на самом деле это были няньки): они сидели на расстеленных на траве одеялах со своими подопечными, окруженные стеной разных игрушек и детских колясок. Проходя мимо них, Никки улыбнулась и сдержала всхлип, но никто не обратил на нее внимания. Дойдя до своего любимого дерева — гигантского клена с ветвями, нависавшими над травой, словно широкий, покрытый листвой зонтик, — она тяжело опустилась на землю под ним и начала рыться в сумке, пытаясь отыскать блокнот и ручку. Нащупав, она вытащила их и со вздохом облегчения оперлась затылком о чешуйчатую кору, словно наконец обрела способность дышать или обнаружила небольшое сокровище, которое считала потерянным. Несколько минут она сидела с закрытыми глазами, пытаясь отключиться от всего, кроме шума играющих детей и воды, с плеском срывающейся с плотины. Она уловила густой запах земли и свежескошенной травы, теплые лучи осеннего солнца пытались найти ее, пробиваясь сквозь разноцветную массу листьев клена. Наконец буря в ней начала стихать, и она позволила себе открыть глаза. Никки все еще сердилась и обижалась, но больше всего ее переполняла решимость не позволить горечи прошлого часа обосноваться в сердце — из боязни, что оттуда кровь донесет это чувство к ребенку. Было важно, жизненно важно, чтобы его невинная крошечная жизнь ни на йоту не соприкоснулась с отрицательным отношением ее родителей или негодованием, которое она испытывала. Открыв блокнот, Никки достала из него драгоценную фотографию первого снимка УЗИ и почувствовала, как сердце переполняет любовь. Она знала, что носит под сердцем мальчика, но еще не говорила об этом никому, даже Спенсу. Она хотела рассказать ему сразу, когда узнала, но затем какая-то ее часть воспротивилась. Пусть на какое-то драгоценное, короткое время это останется тайной между ней и ребенком. Возможно, потом, когда он родится, будут и другие тайны, но эта была особенной, потому что была первой и появилась в то время, когда они были еще единым целым. Беременность доставляла ей удовольствие. Ощущение того, что она носит ребенка, было настолько приятным и нежным, таким обогащающим, что она могла только дивиться подобному чуду. Весь мир казался ей теперь иным. Все было особенным, начиная с воздуха, который она всегда воспринимала как нечто само собой разумеющееся, и заканчивая прохожими, встреченными ею на улице, и пением птиц, и приближающейся бурей. Никки чувствовала себя сильной и храброй. Она совершенно не испытывала страха перед материнством, даже в тот момент, когда узнала, что беременна. Конечно, все получилось совершенно случайно, но с той минуты, как она увидела две синих полоски на тесте, она хотела ребенка больше всего на свете. Даже больше, чем Спенса, хотя он занимал второе место с очень небольшим отрывом. Кроме того, он столь же сильно хотел стать отцом, сколь она — матерью, и это было просто замечательно. Она открыла блокнот на новой странице и, положив на колени, начала писать. «Мой любимый Зак (это имя они со Спенсом договорились дать ребенку, если родится мальчик)! Сейчас я сижу под деревом рядом с плотиной Палтни в Бате. Это красивый красный клен, и, пока я пишу, его листья меняют цвет и медленно планируют на землю, словно фрукты из бумаги. Мне кажется, я слышу, как они перешептываются, пролетая мимо. Когда ты родишься, я принесу тебя сюда, чтобы ты смог поиграть на траве и полюбоваться листьями. Я представляю твой восторг, и мне захочется громко смеяться, когда я буду смотреть, как ты гоняешься за птицами и кричишь от радости. Однажды, много-много лет спустя, когда меня уже не будет, ты сможешь приехать сюда с этим письмом и понять, что мы сидели здесь вместе, когда я писала его. К тому времени ты станешь взрослым мужчиной, возможно, у тебя уже появятся собственные дети, и ты сможешь поделиться с ними своими чувствами. Я думаю, это будет нечто особенное. Память о сегодняшнем разговоре с моими родителями давно сотрется, возможно, даже позабудется. Моя мать считает, что я не справлюсь, но она не права. Она говорит, что я слишком молода, чтобы жить собственным умом, но и тут она ошибается. Сегодня я поставила их перед выбором: они должны или принять тебя, или потерять меня. Они выбрали, мне пришлось уйти. Они решили больше не давать мне денег и, судя по всему, любви тоже, чтобы заставить меня подчиниться их желаниям, но я не подчинюсь. Мы не нуждаемся в их поддержке, чтобы выжить, мой любимый. Нас трое: ты, я и папа — и независимо от того, какие сюрпризы приготовила нам жизнь, мы найдем способ справиться со всеми трудностями». К Никки, подпрыгивая, приблизилась общительная собака. Пришлось прерваться, почесать пса за ухом и улыбнуться владельцу. Возможно, Заку тоже захочется собаку, подумала она. Не сразу, потому что пока они не могут себе это позволить, но позже, когда у нее и Спенса все будет хорошо с работой… Никки быстро поняла, что, зарабатывая на хлеб писательством, у нее будет одно большое преимущество: она сможет сидеть дома с ребенком и одновременно работать. Она задалась вопросом, какой карьерой мать пожертвовала ради нее. Уж точно не занятиями йогой, которые Адель в настоящее время давала в зале на улице Уидком Парейд. И не искусством составления букетов, которому она училась целый год в университете «Бат Спа», как только они переехали сюда. Но, что бы это ни было, она явно об этом горько сожалеет. Когда все утрясется и они поймут, что готовы простить друг друга, она попытается не чувствовать себя виноватой за то, что в какой-то степени разрушила жизнь матери. В конце концов, решение принимала не она, поэтому как она могла быть виноватой? Тем не менее она обижалась и сердилась на мать за то, что та, в свою очередь, негодовала на нее за сам факт рождения; и ей было горько от того, как отец открыл ей дверь, словно выгоняя. Если она никогда не вернется, то так им и надо. Она тяжело вздохнула. В этом состоял один из самых серьезных недостатков положения единственного ребенка в семье: ей приходилось нести на себе груз всех ожиданий и мечтаний родителей — и разочарований тоже, когда она не соответствовала их идеалам. Насколько было бы легче, будь у нее брат или сестра, которые разделили бы с ней это бремя; но их нет, и потому не имеет смысла думать об этом. Правда заключалась в том, что она была для родителей всем, и, несмотря на то что откровенный обмен мнениями сегодня был таким резким, на самом деле она сомневалась, что они окажутся в состоянии долгое время ее не видеть. Постепенно они простят друг друга, потому что так случалось всегда. Однако она собиралась немного помучить их и была уверена, что и они намеревались поступить с ней точно так же. Интересно, кто в результате сделает первый шаг к примирению? ГЛАВА 2

Сойдя с поезда, который отвез ее назад в Бристоль, Никки решила сэкономить на автобусе до Бедминстера и немного пройтись. Прогулка займет минут сорок пять, и небольшая физическая нагрузка пойдет ей только на пользу. Пустившись в путь по скользкой дороге от станции Темпл-Мидс, куда постоянно подъезжали и отъезжали такси, а путешественники спешили к своим автомобилям или на автобусную остановку, она прикрыла рот и нос шарфом, чтобы не вдыхать выхлопные газы и песок, который нес резкий ветер. Батарея ее мобильного телефона разрядилась, и она не могла позвонить Спенсу и сообщить, что уже скоро вернется домой; если телефонная будка на Коронейшн-роуд работает, она позвонит оттуда, и, возможно, он приедет и встретит ее на полпути. Она спрашивала себя, кто еще будет дома, когда она приедет, кто будет яростно стучать по клавишам ноутбуков за обеденным столом их старенькой, но уютной гостиной. Они были сплоченной группой: Спенс — продюсер и режиссер, Никки — сценарист, Дэвид — оператор и монтажер, Кристин — актриса и Дэнни — журналист, который также выполнял обязанности директора картины, когда они снимали. Получив награду от независимого телевидения в Бристоле за фильм «Распрощавшиеся с ночью», они надеялись, что она станет хорошим стартом для начала дела в этом городе. Да и, положа руку на сердце, в Лондоне было куда больше конкурентов. Кроме того, Дэвид был родом из Бристоля, а поскольку все обожали его семью, решение было принято довольно быстро. Больше всего им, всем пятерым, хотелось снова работать вместе; но поскольку этот день, возможно, наступит не так скоро, они действовали практично и брались за любую работу, какую только им удавалось получить: вешали полки в местной тюрьме, открывали занавес в кинозале развлекательного центра — последнее было их любимым занятием, так как можно было смотреть фильмы бесплатно. Не то чтобы им вообще не удавалось работать по выбранной специальности: Никки часто наудачу рассылала статьи в местные газеты, и некоторые из них были напечатаны; а Дэвид, который, по всеобщему мнению, был талантливым кинооператором, — а по совместительству, вероятно, самым красивым парнем на планете, поскольку обладал классическими индийскими чертами и обезоруживающей улыбкой, — сумел несколько раз получить заказ на киносъемку от местных независимых кинокомпаний, а также от местной программы новостей независимого телевидения. Именно через Дэвида, а точнее через друзей его отца, они познакомились с организаторами фестиваля «Энкаунтерз», в результате чего их фильм включили в конкурсный показ и они получили приз. Также именно через отца Дэвида, фармацевта в Тоттердауне, они нашли для себя дом в квартале, застроенном такими же стандартными домами. К счастью, владелец дома не пытался ободрать их как липку. Кристин Лил, вторая девушка в доме, была ослепительной блондинкой и по совместительству подругой Дэвида; именно она сыграла главную роль в короткометражке Спенса и Никки, получившей приз. Как и Никки, она прослушала в университете курсы «Английский язык» и «Писательское мастерство», но после того, как получила несколько положительных отзывов о своей работе в «Распрощавшихся с ночью», решила посвятить себя актерскому ремеслу. Пока ей не удалось найти агента или стать членом союза актеров «Эквити». Однако еще один друг семьи Дэвида несколько недель назад дал ей роль без слов в фильме «Пострадавший», который снимали в городе. И недавно она проходила пробы на роль Марии в «радикально сокращенной, динамичной версии» «Двенадцатой ночи» для театра, расположившегося в помещении бывшей табачной фабрики. Там же размещались просторный кафе-бар и студия танца, проводились концерты живой музыки и работал воскресный рынок — одним словом, это был центр жизни района. Никаких новостей из театра пока не поступало, но все скрестили пальцы на удачу. Дэнни Вильямс был лучшим другом Никки в подготовительном колледже, наряду с Джоэллой, которая, когда пришла пора прощаться, переехала в Абердин изучать морскую биологию. Никки и Дэнни теперь редко общались с Джо, но сами они оставались такими же близкими друзьями, как и раньше. Спенс против этого не возражал, поскольку интересы Дэнни в области личных отношений никак не касались Никки. Проходя по желтому пешеходному мосту, который изогнулся над искусственным каналом, словно гигантский банан, Никки подумала о Дэнни и почувствовала, как ее охватывает желание защитить его, что происходило всякий раз, когда перед ее мысленным взором возникало его ангельское личико. Не то чтобы он и сейчас нуждался в ее опеке, но это было очень актуально, когда он только поступил в колледж. Однажды она обнаружила его, окруженного группой сокурсников, которые явно получали удовольствие, унижая его. Никки лишь взглянула на него и поняла, что он до смерти напуган, — а если она и ненавидела что-то в этой жизни, то именно запугивание, и потому, не задумываясь, протиснулась сквозь толпу, чтобы его спасти. К ее изумлению, если не считать нескольких гадких фраз, никто на это никак не отреагировал. Когда толпа идиотов начала расходиться, она обняла Дэнни, который дрожал так отчаянно, что едва держался на ногах. После этого они с Джоэллой все время приглашали его в свою компанию: не только для того, чтобы заботиться о нем, но и потому, что чем больше они узнавали этого парня, тем сильнее к нему привязывались. Как и у многих геев, у него был острый язык, он был нежным и преданным, а поведение его было одновременно по-женски мягким и по-мужски сдержанным. После нескольких недель знакомства Никки пригласила его домой, чтобы вместе позаниматься, никак не предполагая, что ее родители станут вести себя так ужасно. Они почти не скрывали, что считают его совершенно не подходящим другом для своей дочери. Никки была так этим смущена, что целую неделю не разговаривала с ними, а потом хоть и вступила в разговор, но с большой неохотой. Она больше не приглашала Дэнни к себе домой, и хотя он никогда не говорил об этом, она знала, что он был только рад. Не желая думать о родителях, Никки поспешно прошла мимо школы Пресвятой Девы Марии в Редклиффе и свернула на Коронейшн-роуд, где над проезжающим мимо транспортом горделиво, словно древнегреческий храм в современных одеждах, возвышался Сайон-хаус; а магазин «Асда», приютившийся позади автостоянки, напоминал гигантского паука, затягивавшего в свою сеть все, до чего он мог дотянуться. Обнаружив, что телефон в будке не работает, Никки двинулась дальше, вдоль грязной реки, углубилась в тенистую аллею, потом прошла мимо ряда пыльных старых магазинов, а затем свернула на Гринвей-буш-лейн, чтобы перейти через Саутвил и выйти на Норд-стрит. Эта часть Бристоля становилась все более привлекательной для жилья, и признаки этого, определенно, были заметны: кое-где уже появились модные кафе и магазины по продаже диетических продуктов. Однако району еще предстояло пройти длинный путь, прежде чем ее родители сочтут его хотя бы отдаленно подходящим для их драгоценной дочери или действительно полностью безопасным. Плотно закутавшись в куртку и наклонив голову, она быстро прошла мимо групп подростков, слонявшихся по улице, и каждый раз делала шаг в сторону, когда к ней кто-то приближался. Она предпочитала не начинать глупый спор о том, у кого больше прав на пользование тротуаром в этих каменных джунглях. К тому времени, когда она наконец свернула на свою улицу, которая сначала круто спускалась, а затем выравнивалась на перекрестке с Кэррингтон-роуд, и где дома типовой застройки стояли так плотно, как карты в колоде, было уже начало седьмого и стало темнеть. Она любила это время дня, когда солнце садилось вдалеке, за Дандри-Хилл, и гостиные начинали освещаться, как крошечные сцены, что позволяло ей мельком увидеть разыгрывающиеся на них представления. Она очень полюбила некоторых соседей, особенно стариков, которые жили и работали в этом районе еще с того времени, когда табачная фабрика была именно фабрикой и в большом количестве выпускала сигареты «Вудбайн» и «Эмбасси Голд». На своем веку они повидали многое, включая Вторую мировую войну, холодную войну и даже несколько войн между криминальными группами, и они с удовольствием рассказывали Никки о старых временах всякий раз, когда она останавливалась с ними поболтать. Здесь обитало много людей и более молодых, которые, как Никки и ее друзья, не могли себе позволить более шикарные кварталы Клифтон и Редленд, но они не переживали по этому поводу и были достаточно счастливы и здесь, регулярно встречаясь на «Фабрике» и помогая району вернуть жизненные силы. Заметив, что мистер Глэдстоун, местный скряга, собирается задернуть занавески, Никки нахмурилась и отвернулась прежде, чем он это сделал. Его дом стоял на противоположной стороне улицы. Когда они только переехали, она заметила, что к нему никто не заходит в гости, и однажды перешла дорогу, чтобы познакомиться и спросить, не нужно ли ему чем-то помочь. Она имела в виду сходить в магазин или, возможно, иногда просто составить ему компанию, чтобы поболтать. Его ответ оказался совершенно неожиданным. «Да, вы можете выкинуть с нашей улицы этих чертовых черномазых, — буркнул он, очевидно, подразумевая Дэвида и его родителей, которые помогли им с переездом. — Отошлите их назад, туда, где им и место, или прикажите убраться в район Святого Павла, нам они тут не нужны». Никки была потрясена, она не успела сообразить, что ему ответить, как он уже захлопнул дверь у нее перед носом. В конце концов она прокричала в щель почтового ящика, что мир был бы намного лучше без ему подобных, после чего ураганом пронеслась обратно через дорогу, туда, где ее ждал Спенс, чтобы узнать, как все прошло. Теперь же она считала, что мистер Глэдстоун не достоин даже презрения, и если бы он умер от голода, никем не замеченный, то ее бы это совершенно не взволновало. На зеленых воротах перед их домом уже облупилась краска, а петли еле держались. Она заглянула внутрь дома через окно эркера, и сердце ее заполнило ощущение счастья, когда она увидела взволнованное лицо Спенса. Заметив ее, он просиял. — Я уже собирался посылать за тобой поисковую группу, — с упреком заметил он, открывая дверь прежде, чем она достала ключ. — Все нормально? — Все классно, — ответила она, позволяя ему крепко обнять ее. — Рада вернуться домой. Он сделал шаг назад, чтобы лучше ее рассмотреть, и прищурил бархатные карие глаза, ища на лице признаки слез, или радости, или чего-нибудь еще, что могло бы подсказать ему, как ее родители восприняли новости. — Все хорошо, — уверила она его и улыбнулась, заметив, как его густые светлые волосы падают на воротник и вьются локонами над ушами и лбом. Ей редко удавалось сдержаться и не прикоснуться к ним. У Спенса было красивое грубое мужской лицо, и хотя его черты были несимметричными, это придавало легкий оттенок безрассудства его напористости, которую она считала такой же привлекательной, как и его ленивую сияющую улыбку. При росте чуть больше метр семьдесят его нельзя было назвать высоким, но тело у него было крепким, как у атлета-любителя, а поскольку сама Никки была чуть выше метра шестидесяти — если точно, то метр шестьдесят пять в ботинках на толстой подошве, — абсолютно не имело значения, что он был ниже Дэвида и Дэнни, поскольку вместе они смотрелись гармонично. — Все уже дома, — сообщил он, закрывая дверь, пока она пристраивала пальто поверх других, навешанных гроздью, — и хотят узнать, как все прошло. С наслаждением вдохнув аппетитный аромат экзотических специй, идущий из кухни, Никки удивленно посмотрела на него. — Мама Дэвида тоже здесь? — спросила она, заранее зная ответ, так как ни один из них не мог творить такие кулинарные шедевры, которые миссис Адани производила безо всякого видимого усилия. — Как выяснилось, сегодня у нас пир по поводу Навара-три, — сообщил он. — Надеюсь, я правильно понял. Хотя родители Дэвида, англичане индийского происхождения, и были ревностными католиками, однако миссис Адани не позволяла религии или культуре встать на пути прекрасной кухни. Она любила готовить, а так как в индийском календаре, похоже, не было ни одного дня, на который не приходился бы какой-нибудь праздник, у нее всегда было оправдание, а главное — пять очень благодарных ртов. — Ты знаешь, что такое Наваратри? — прошептала Никки, пока они шли в гостиную. Они все знали, что нельзя мешать миссис Адани на кухне. Когда ужин будет готов, она непременно всем сообщит. — Понятия не имею, — прошептал он в ответ и, угостив ее нежным поцелуем в губы, в то время как его руки поглаживали ребенка, открыл дверь. — Эй, она пришла, — закричала Кристин, вскакивая с пола, чтобы обнять Никки. — А мы уже начали волноваться. Как все прошло? — На миловидном личике Кристин в форме сердца, обрамленном влажным синим полотенцем, отразилось искреннее беспокойство. — Был скандал, — сухо ответила Никки, беря маленькую упаковку витаминизированного напитка «Райбина», которую ей протянул Дэнни. Его она тоже коротко обняла. Растрепанные золотисто-каштановые волосы Дэнни торчали, как сломанные спицы велосипеда: в такой вид они приходили всегда, когда он работал за компьютером, поскольку он постоянно лохматил их руками, как будто пытаясь нарыть в них что-то подходящее. Если не считать цвета волос, он был точной копией Леонардо ди Каприо, из-за чего многие оборачивались ему вслед, когда они выходили на улицу, правда, к его огорчению, оборачивались в основном женщины. Честно говоря, его большой любовью был Дэвид, но тот, хоть одной очень пьяной ночью еще в универе и позволил Дэнни зайти слишком далеко, с тех пор находился в очень серьезных отношениях с Кристин. — Как там младшенький? — спросил Дэнни, пока Дэвид взбивал потертую подушку, чтобы Никки могла сесть на диван. — Шевелится, — ответила Никки, кладя ладонь на руку Спенса, лежащую на ее выпирающем животе. — Спасибо, — она улыбнулась Дэвиду. Хотя Дэвид был немыслимо красив, он был худым, как жердь, и так же стеснялся своей внешности, как Кристин гордилась своей. Из них пятерых он сейчас зарабатывал больше всех, но настоял на том, чтобы деньги шли в общий котел и делились на всех поровну. Он был таким же щедрым и неотразимым, как и застолье его матери. — Ну, давай, рассказывай, — попросил Спенс, обнимая ее одной рукой. Кристин присела на корточки на полу перед креслом Дэвида, а Дэнни уселся, скрестив ноги, на большую круглую подушку. Никки отпустила соломинку в напиток и вздохнула. — Они не обрадовались, — спокойно сказала она. — Даже распсиховались — по крайней мере, мама. Отец же повел себя, как всегда: разговаривал со мной так, словно мне все еще пять лет, а потом, можно сказать, выставил меня за дверь. У Дэнни отвисла челюсть: — Да ты шутишь. Ты сказала им, что беременна, и они выгнали тебя? — Вообще-то, я и сама уже шла к двери, потому что оставаться там не было никакого смысла. Они не хотят, чтобы у меня был ребенок… — Ты сказала им, что уже поздно что-то предпринимать? — перебил ее Спенс. Никки кивнула и сжала его руку. — Они не придут на свадьбу, — сообщила она. Улыбка ее была ироничной. — Вы уже решили, когда это произойдет? — спросила Кристин. Никки поглядела на Спенса. — Совершенно определенно, только после рождения ребенка, — твердо заявила она. — С одной стороны, мы еще не можем себе это позволить; а с другой — я хотела бы, чтобы ребенок присутствовал лично. Глаза Спенса засияли, когда он согласно кивнул, — если это сделает ее счастливой, то он не против. — Твои родители непременно придут, как только увидят внука, — уверенно сказал Дэнни. Никки подняла брови. — Это зависит от того, разрешим ли мы им его увидеть, — раздраженно парировала она. — Но вы о чем-то договорились? — не отставала Кристин. — Ну, скажем так: я не собираюсь звонить им первой, а они довольно ясно дали мне понять, что помогать больше не будут. — Господи! — ахнул Спенс. — Как же мы справимся без… — Справимся, — упрямо заявила Никки. — Придется справиться. Он обхватил ее лицо ладонями и повернул к себе. — Конечно-конечно, — согласился он, и на его лице появилась улыбка, — и это прекрасный повод сообщить тебе новости. — Тебе они обязательно понравятся, — взволнованно пообещала ей Кристин. Все снова заулыбались, очевидно, уже зная секрет, в то время как Никки была несколько озадачена тем, что ситуация с ее родителями так быстро отошла на второй план. Впрочем, если новости хорошие, ей, конечно же, пойдет на пользу приятная информация, так что пусть раскрывают тайну. — Со мной связались из офиса Дрейка Мюррея, — объявил Спенс, буквально светясь от гордости, — и предложили место второго режиссера в фильме, который он сейчас снимает. У Никки отвисла челюсть. — Быть того не может, — пробормотала она. — Ты говоришь о том самом Дрейке Мюррее? Улыбка Спенса растянулась до ушей. Все улыбались. — Мне позвонили примерно час назад, — продолжал он. — Очевидно, он посмотрел ту запись, которую я выслал, но он до этого уже знал обо мне. Помнишь агента Филиппу Сойер, с которой мы познакомились на фестивале «Энкаунтерз»? — Никки кивнула. — Ну, так вот, она рассказала ему обо мне. — О, это потрясающе! — воскликнула Никки. — Если вы с ним поладите… — Съемки будут идти только неделю, — снова заговорил Спенс, — но, если все пойдет как надо, это может стать воротами к успеху. — Несомненно, — с нежностью произнесла Никки. — Как только он увидит, насколько ты хорош… Тебе заплатят? — Я не знаю, не спрашивал. Все рассмеялись, потому что понимали: эта работа не ради денег, а ради престижа — и нужно во что бы то ни стало использовать этот уникальный шанс работать в легендарной команде Дрейка Мюррея, давшей старт множеству успешных карьер. — Когда это произойдет? — спросила Никки. — Через неделю, в Лондоне. Я собираюсь взять с собой твой новый сценарий, чтобы показать ему. Вдруг у него есть спонсоры, которые только и ждут, чтобы вложить деньги во что-нибудь новенькое. — У кого-то сейчас есть деньги? — поинтересовался Дэнни. — Хороший вопрос, — серьезно ответил Дэвид. — Да, настали чертовски трудные времена: все теряют работу, пенсии… — Рынки сегодня снова поднялись, — сообщил Спенс. — На полпроцента, — уточнил Дэнни. — Очевидно, и папа несет убытки, — сказала Никки. — По крайней мере, так утверждает мать. Возможно, она просто пыталась вызвать во мне чувство вины. Как бы там ни было, у него столько денег, что он, наверное, даже не заметит, если потеряет какую-то часть. — Многие сейчас страдают, — мрачно добавил Дэнни. — У них забирают дома и… — Эй, ребята, будет вам, — воскликнул Спенс, протянув к ним руки. — Я только что выложил вам просто фантастические новости, а вы вываливаете на меня сведения о резком спаде рынка и падении курса акций. Всё потеряли не все. Еще много наличных осталось, и если мне удастся провернуть это дело, есть шанс, что какая-то их часть может попасть и в наш карман. — Ты еще не рассказал ей о Дэвиде, — напомнила ему Кристин. — Я как раз собирался это сделать, — уверил ее Спенс. — Никки, меня и Дэвида нанимают вместе, как команду. Очевидно, Дрейка так впечатлила работа оператора в «Распрощавшихся с ночью», что он хочет нанять нас обоих на вторую часть. Глаза Никки искрились от радости, когда она повернулась к Дэвиду. — Крис Дойл, отойди в сторону, — заявил Дэвид, подразумевая одного из ведущих кинооператоров в мире, — твое место занимает Адани. — Шути, сколько хочешь, — заметила Кристин, — но ты такой же гениальный, как Дойл. — Да, точно, — засмеялся Дэвид. — Это ведь моя подруга говорит. Ничего личного. — Так все говорят, — возразила она. — И не забудь об остальных, когда ваши имена будут сиять на афишах, потому что мы тоже хотим участвовать. — Эй, детка, — произнес Спенс, растягивая слова и блестяще копируя ленивый говор кинорежиссер