Эдуард Георгиевич Багрицкий (1895-1934)

ПРОИСХОЖДЕНИЕ

Я не запомнил — на каком ночлеге

Пробрал меня грядущей жизни зуд.

Качнулся мир.

Звезда споткнулась в беге

И заплескалась в голубом тазу.

Я к ней тянулся... Но, сквозь пальцы рея,

Она рванулась — краснобокий язь.

Над колыбелью ржавые евреи

Косых бород скрестили лезвия.

И все навыворот.

Все как не надо.

Стучал сазан в оконное стекло;

Конь щебетал; в ладони ястреб падал;

Плясало дерево.

И детство шло.

Его опресноками иссушали.

Его свечой пытались обмануть.

К нему в упор придвинули скрижали —

Врата, которые не распахнуть.

Еврейские павлины на обивке,

Еврейские скисающие сливки,

Костыль отца и матери чепец —

Все бормотало мне:

— Подлец! Подлец!—

И только ночью, только на подушке

Мой мир не рассекала борода;

И медленно, как медные полушки,

Из крана в кухне падала вода.

Сворачивалась. Набегала тучей.

Струистое точила лезвие...

— Ну как, скажи, поверит в мир текучий

Еврейское неверие мое?

Меня учили: крыша — это крыша.

Груб табурет. Убит подошвой пол,

Ты должен видеть, понимать и слышать,

На мир облокотиться, как на стол.

А древоточца часовая точность

Уже долбит подпорок бытие.

...Ну как, скажи, поверит в эту прочность

Еврейское неверие мое?

Любовь?

Но съеденные вшами косы;

Ключица, выпирающая косо;

Прыщи; обмазанный селедкой рот

Да шеи лошадиный поворот.

Родители?

Но, в сумраке старея,

Горбаты, узловаты и дики,

В меня кидают ржавые евреи

Обросшие щетиной кулаки.

Дверь! Настежь дверь!

Качается снаружи

Обглоданная звездами листва,

Дымится месяц посредине лужи,

Грач вопиет, не помнящий родства.

И вся любовь,

Бегущая навстречу,

И все кликушество

Моих отцов,

И все светила,

Строящие вечер,

И все деревья,

Рвущие лицо,—

Все это встало поперек дороги,

Больными бронхами свистя в груди:

— Отверженный!

Возьми свой скарб убогий,

Проклятье и презренье!

Уходи!—

Я покидаю старую кровать:

— Уйти?

Уйду!

Тем лучше!

Наплевать!

ТОМ 3

шестая редакция

14.04.2012г.-05.06.2012г.

ОГЛАВЛЕНИЕ