Глава 4. Без скрипа открылась дверь

Без скрипа открылась дверь. Белослава, босая, но в нарядной рубахе, высоко подпоясанной под грудью, с узорами на оплечье, вороте и вдоль рукавов, шагнула на крыльцо. Рубаха была явно свадебная, в призрачном свете луны многоцветье узоров скрадывалось, приобретая нежные пастельные тона. Волосы девушки были распущены по плечам.

Белослава оглядела улицу, скользнула пустыми равнодушными глазами по Олегу и, спустившись с крыльца, вышла со двора. Ведун направился следом, не скрываясь, но стараясь идти бесшумно. Спящие избы притаились в садах за плетнями, тишина давила, словно могильной плитой. Сруб колодца отбрасывал на вытоптанную землю короткую широкую тень. Девушка остановилась, протянула руки, словно обращаясь к кому‑то, видимому только ей. Губы ее беззвучно шевелились, шепча то ли молитву, то ли заклинание. Крест на запястье нагрелся. Середин подошел ближе, с недоумением посмотрел вокруг.

– Он прямо перед тобой, Олег. Разговаривает с ней, – раздался негромкий голос Невзора.

Середин выругался, прикрыл глаза.

– Ты, луна светлая, ты, ночь темная, вы, звезды ясные, не прогневайтесь просьбой малой: дайте мне глаз кошачий, слух волчий не для злого дела – ради истины, хочу видеть невидимое, слышать неслышимое, хочу правду открыть, хочу беду отвести.

Ночь заиграла бледно‑голубыми и зеленоватыми красками, словно вобрав в себя блеск звезд, серебро ущербного лунного диска. Прямо перед Белославой, окутанный легкими сполохами света, стоял стройный парень с тонкими чертами изнеженного лица. Несмотря на красоту, было в нем что‑то капризное, как у пресыщенного подарками ребенка.

– …разлучить нас, горлица моя, увести тебя, красоту твою спрятать, чтобы забыла ты меня, любушка…

– Кончай базар, – рявкнул Середин, – не дури девке голову.

Парень повел рукой, и Белослава застыла, как изваяние, с мольбой протягивая к нему руки.

– О‑о, – насмешливо протянул парень, – а я уж думал, сестренка ее жениха привела. Ты ведь не местный, да? Странник, путник. Так ступай дальше, что тебе до нее? Ты ведь, наверное, и не знаешь, кто я?

– Невелика тайна, перелестник. Повторяю: оставь девку. Мало тебе русалок да бродниц? Они веселые, сговорчивые, иди с ними забавляйся.

– Скучно мне с русалками, странник. А чего ты беспокоишься? Ну, поиграю с ней, так ведь не трону. Девкой была – девкой и останется.

– То‑то и оно. Ты натешишься разговорами, а она присохнет к тебе, на парней и смотреть не станет. Хорошо, если умом не тронется. Уходи добром.

– А если не уйду, – перелестник опять ухмыльнулся, – что ты сделаешь? Кистенем вдаришь?

Олег не спеша достал из‑за пазухи узелок с заговоренной травой, развязал тесьму.

– Ты меня совсем за дурачка держишь? Кистенем тебя не достать, а вот это… Тебе ведь до новой луны жить, так? Хочешь срок твой укорочу?

– А у него не получится – так я попробую. – За плечом перелестника неслышно возник Невзор.

Середину стало не по себе, когда он увидел желтый блеск его глаз.

Перелестник презрительно скривил губы, оглянулся, и улыбка сбежала с его лица. Увидев, что в узелке у Олега, он совсем помрачнел.

– Хороша компания. Да, я мог бы сразу сообразить. Ты – ведун. Ладно, оставлю девку тебе…

– Мне она не нужна.

– Дело твое. Но ты уйдешь, а я вернусь с новой звездой.

– Это вряд ли. С новой звездой и память у тебя новая будет. Ты про Белославу и не вспомнишь. Забирай свои подарки и уходи.

Красивое лицо перелестника исказила гримаса. Он шагнул к девушке и сорвал с нее трепетавшие светом бусы. По щеке Белославы скользнула слеза, губы задрожали. Бусы растаяли в руке перелестника, словно снежинки.

– Быстрее, – поторопил Середин.

Исчезая на глазах, перелестник отступил за колодец.

– Не тот волк, кто по лесу рыщет, а тот, кто за спиной стоит. Оглядывайся почаще, ведун.

Подождав немного, Олег провел ладонью по лицу, снимая заговор «на кошачий глаз». Сразу стало темно, будто он из солнечного дня шагнул в глубокий погреб. Исчезли радужные краски, луна показалась битой тарелкой, а звезды – крошками на темной скатерти. Почти неслышно всхлипнула Белослава.

– Не слушай его, Олег, – подошел поближе Невзор, – змея напослед всегда куснуть норовит.

– Не переживай, дружинник, – хлопнул его Олег по плечу, – знаю, это он по злобе сказал.

Высыпав щепотку травы на ладонь, он сдул ее на лицо девушки. Белослава охнула, глаза ее закатились. Невзор подхватил падающее тело под руки. Середин завязал узелок, сунул за пазуху.

– Все, спасибо, друг. Теперь я сам. – Он поднял на руки безвольное тело Белославы и зашагал к дому старосты. – Захочешь попариться – под утро я баньку освобожу.

– Мне теперь любой пруд – баня, а туман – пар душистый, – невесело сказал Невзор.

Плечом открыв дверь, Олег проследовал в предбанник и, войдя в парную, положил Белославу на нижний полок. Воздух в бане был сухой и горячий, как в пустыне. Оглядевшись, ведун нашел связку лучин, запалил несколько, зачерпнул ковшиком отвар туи из бадейки и выплеснул на каменку. Камни зашипели, как Змей‑Горыныч на богатыря. Высыпав горсть растертой травы на ладонь, он кинул ее на раскаленные камни. Заклубился, смешиваясь с паром, дымок, засвербило в носу от терпкого запаха трав. Середин вышел в предбанник, скинул куртку, рубашку, сапоги, взялся было за штаны, но подумал и снимать не стал.

Белослава лежала с закрытыми глазами, густой пар клубился над ней; рука свесилась с полка, безжизненная, словно ветка мертвого дерева. Олег плеснул на камни еще пару ковшей и подошел к девушке.

– Ну что, радость моя? Купаться будем, – пробормотал он, развязывая тесемки на вороте свадебной рубахи и узорный пояс.

Приподняв Белославу, он стал стягивать рубашку через голову. Впечатление было такое, будто он готовил покойника к погребению – настолько неживой казалась девушка. Под свадебной оказалась нижняя рубаха свободного кроя из тонкого выделанного льна.

– Да что ж это такое! Кочан капусты на огороде, а не девка на свидании.

Олег привалил девушку спиной к верхнему полку, приподнял ноги и задрал рубашку до пояса, перехватил уже повлажневшую от пара ткань и стянул рубаху через голову. Вполне оформившееся тело девушки белело сквозь пар, как парус плывущего в тумане корабля. Руки Белославы безвольно упали вдоль тела, голова поникла, и она стала заваливаться на бок. Олег придержал ее за круглые плечи, поднял на руки. Прямо возле лица оказалась крепкая девичья грудь с розовыми сосочками, похожими на недозрелую землянику.

– Спокойно, Олег, спокойно, – пробормотал Середин, – мы здесь не за этим.

Он взвалил девушку на верхний полок, где жар был посильнее. Оставшуюся в узелке траву Середин высыпал в глиняную чашку, достал из печки несколько угольков и положил туда же. Над чашкой заклубился дымок, он поставил ее возле головы Белославы так, чтобы дым овевал лицо.

Вода в бадейке с запаренным веником слегка остыла, и Олег, двумя щепками подхватив с каменки несколько раскаленных камней, бросил их в бадью. Березовый веник распарился, молодые листочки развернулись, ветки стали гибкими, словно лоза. Ведун подтащил бадью поближе к полку, собрал в левую руку ветви туи, в правую взял березовый веник, взобрался на полок и взмахнул веником над девушкой.

– Свет звезды падучей, к земле‑матери сошедший! Отпусти девку красную, отзови гостя нежданного, дурман‑морок сними с лица белого, с чела ясного, с тела чистого.

Ветками туи провел Олег по телу девушки, от лица до пальцев ног, затем – березовым веником в обратную сторону. Обмакнул веник в бадью и повторил процедуру, после чего, вперемежку похлопывая пучком туи и веником, прошелся вдоль мышц по рукам, ногам, по телу Белославы. Кожа ее слегка порозовела, несколько березовых листочков, резко контрастируя с незагорелым телом девушки, налипли под грудью и на животе.

– Давай, милая, просыпайся, – пробормотал Середин.

Белослава прерывисто вздохнула, затрепетали ресницы. Блеснули из‑под век еще затуманенные слабостью карие глаза.

– Маменька…

– Не маменька, – проворчал Середин, – и даже не папенька.

– Ой… – Белослава, быстро приходя в себя, приподняла голову. – Ты кто?

– Конь в пальто… Куда?! – Середин бросил веник и едва успел повалить обратно на полок метнувшуюся в сторону девушку. – Лежи‑ка смирно!

Но она забилась в его руках, словно пойманная рыба.

– Пусти, пусти…

– Да погоди, не трону я тебя, – уговаривал Олег.

Руки его скользили по обнаженному телу Белославы, желание ударило в голову, сделало пальцы тряскими, сбило дыхание. Ладонь легла на крепкую девичью грудь. Ведун почувствовал, как твердеет сосок, и, тихо выругавшись, отступил назад. Нога встретила пустоту, и Середин, нелепо взмахнув руками, рухнул вниз, грянувшись о землю так, что в глазах потемнело.

– Ох, блин… – Он перевернулся на бок, хватая ртом влажный воздух. – Дура набитая… Ты бы так от своего любовничка отбивалась.

Он с трудом сел, мотая головой, потер ушибленное плечо. Девушка жалась на верхнем полке, прикрыв рукой грудь, и настороженно смотрела на него.

– Ну, чего уставилась? – Середин поднялся на ноги, охнул, схватившись за поясницу.

– Ты кто? Хазарин?

– Какой я тебе хазарин, глаза‑то протри! Ведун я. Ты неделю пластом лежала, а по ночам к перелестнику бегала, любовь крутила. Отец твой помочь попросил… Помог, мать твою…

Белослава приоткрыла рот, похлопала глазами, и сразу стало видно, что она еще совсем девчонка, несмотря на свое вполне оформившееся тело.

– Ничего не помню. А маменька?

– В избе они, спят поди давно. – Олег отдышался, покосился на девушку. – Ты как себя чувствуешь?

Она вздохнула несколько раз, словно прислушиваясь к своим ощущениям.

– Будто спала долго, руки‑ноги как чужие.

– Брыкаться будешь?

– Это смотря что сделать захочешь, – слабо улыбнулась девушка.

– Хворь из тебя выгнать надо, а боле ничего. Нужна ты мне…

– Точно?

– Точнее некуда.

– Ладно. – Она легла на полок, перевернулась на живот и положила голову на руки. – А ты ничего, ведун.

– Спасибо на добром слове.

Олег подобрал ветки туи, окунул в бадейку веник и влез на полок.

– А чего порты не снимешь? – покосившись, спросила девушка. – Жарко поди?

– Потерплю. Чашку видишь, что перед носом стоит? Вдохни оттуда. И руки вытяни – всю хворобу прогнать надо.

Похлопывая легонько веником, Середин прошелся по рукам девушки, вдоль позвоночника, спустился к тонкой талии. Под ветками туи дрогнули мышцы ягодиц.

– Ой, щекотно.

– Терпи. – Середин кашлянул, стараясь внушить себе, что он просто врач.

Похлопав по розовым пяткам, вернулся к рукам, увеличил размах, снова прошелся вдоль тела. Кожаные штаны прилипли к ногам, пот катился по лицу, щекоча солеными каплями. Белослава прикрыла глаза, ресницы ее слегка подрагивали в такт ударам веника.

– Не больно? – спросил Олег.

– Да не бойся ты. Гладишь, как скатерть перед гостями. И пару поддай.

Раз командовать взялась – значит, дело на поправку пошло, решил Олег. Он плеснул на каменку и помахал над девушкой, подгоняя жар. Тускло светили сквозь пар лучины, багровели камни, молодое тело Белославы розовело, наливаясь жизнью, становилось упругим, притягивая к себе взгляд.

Олег смахнул пот со лба.

– Перевернись.

Девушка легла на спину, раскинула руки. Блеснули сквозь пар карие глаза. Ни следа смущения не осталось на ее хорошеньком личике.

– Так что, любый мой в девках меня оставил? – спросила она.

– Не того ты себе парня выбрала, красавица. Голову заморочить, хворь напустить – на это он горазд. А в следующий раз как увидишь падающую звезду, глаза закрой, наговор скажи. Я научу. И траву дам. Будешь ее на груди носить. Тирлич‑трава перелестника отваживает.

– Вот опять не сподобилась, – словно не слыша его, вздохнула Белослава. – Подружки на Ивана Купалу с парнями любились, хороводы водили, в росе купались, а я все девка да девка.

– Вот незадача какая, – усмехнулся Олег, – это поправимо, не горюй. Тебе по какой весне?

– По пятнадцатой.

– Ну, успеешь еще бабой стать. Все, хватит, пожалуй. Поднимайся. – Он шагнул вниз, отложил веники и поднял бадейку: – Сейчас взваром омоешься – как живая будешь.

Белослава спустилась с полка, шагнула к нему поближе. Невысокого роста, стройная, ладная, она была Середину под подбородок. Девушка глянула на Олега снизу вверх, и у него опять перехватило дыхание – такое неприкрытое приглашение было в ее глазах. Руки опять стали ватными, он с трудом поднял бадью и опрокинул ее над головой Белославы. Темный отвар, струясь по высокой груди, смыл приставшие к телу березовые листочки. Она переступила ногами, откинула назад мокрые волосы.

– Все девка, ступай, – сказал Олег, стараясь казаться равнодушным.

– А ты париться не будешь? Одному поди несподручно.

– Уж как‑нибудь управлюсь.

– Да что ты, боишься меня, что ли? – Белослава решительно подняла веник. – Ложись, не съем я тебя.

Махнув рукой, Олег влез на полок.

– Что, в портах париться будешь? Снимай.

– О‑хо‑хо. – Середин стянул прилипшие к ногам штаны, лег на спину.

– А руки опусти. Эка невидаль. Что я, парней не видала?

Веник заходил по плечам Середина, по груди. Он закрыл глаза. «Если насилие неизбежно – постарайтесь расслабиться и получить удовольствие», – вспомнил он. Однако вскоре грешные мысли ушли, им овладела приятная истома. Березовый веник прогнал скованность в мышцах, запах трав задурманил голову.

– Перевернись.

Олег перевернулся на живот и охнул, почувствовав боль в пояснице. «Все‑таки я лихо приложился», – хмыкнул он.

– Что, здесь болит?

Он ощутил, как Белослава коснулась его спины.

– Пониже.

Девушка отложила веник и вполне профессионально взялась растирать ушибленное место. Он вспомнил ее маленькие ладошки, тонкие пальцы и подивился, сколько в них силы.

– Тятенька у меня спиной мается, а я вот так помну его, и легчает, – словно отвечая на невысказанный вопрос, сказала девушка.

Середин скривился, когда она принялась с силой разминать ушибленное место, но под ее тонкими пальчиками боль постепенно ушла.

– Вставай, ведун. Водой сам окатишься или тоже помочь?

– Сам.

Белослава исчезла в предбаннике. Середин на подгибающихся от истомы ногах добрался до бадьи с чистой горячей водой, поднял над головой и не спеша вылил, покряхтывая от удовольствия. «Эх, почаще бы в баньку ходить», – успел подумать ведун, как зашедшая в парную Белослава выплеснула на него ушат ледяной воды. Середин заорал не своим голосом.

– Предупреждать же надо!

– Больно ты нежный, – усмехнулась девушка, – после баньки завсегда в холодную воду надобно. Тогда и хворь не пристанет, и силы сразу прибавится. Мы зимой в снег прыгаем, а летом в погреб воду ставим перед тем, как попариться. – Она опять подошла вплотную к Олегу. – Ну, ведун, скажи все‑таки, аль не хороша я? Или не люба тебе?

– Простая ты, как жеребенок‑перволеток, красавица.

– А чего ж тут сложного: ты – парень, я – девка… – Она шагнула еще ближе, и Середин положил руки ей на плечи, останавливая ее. – Не ты – так другой, нешто не хочешь первым быть? Наедет дружина оброк собирать, да и потащат в кусты. Беда невелика, да без любви не хочу.

Столько было наивной первобытной силы в ее глазах, что он отвел взгляд. Как все‑таки здесь все просто. С девкой полюбиться – как стакан воды выпить. Утолил жажду и дальше пошел.

«Эх, дети природы, – вздохнул ведун, – нет на вас церкви православной. Ну, ничего, скоро почувствуете ее руку. Когда мягкую, а чаще жесткую да тяжелую».

Белослава взяла его ладонь, положила себе на грудь. Кожа ее была приятно прохладная, нежная. Девушка провела пальцами по его лицу, коснулась губ, погладила плечи. Приподнявшись на цыпочки, потянулась к нему, продолжая неотрывно смотреть в глаза.

Середин коротко выдохнул, прогоняя наваждение, наклонил голову и, чмокнув ее в лоб, развернул спиной, да шлепнул по округлым ягодицам, придавая ускорение в сторону предбанника.

– Все, беги, милая. Найдешь себе хлопчика помоложе, с ним и полюбишься.

Возмущенно фыркнув, Белослава исчезла за стенкой. Олег слышал, как она шуршит сарафаном, одеваясь. Хлопнула дверь, пахнуло свежим ночным воздухом. Олег присел на полок. А может, надо было уступить? Конечно, пятнадцать лет – совсем ребенок. Хотя, с другой стороны, взрослеют в деревне рано, да и взгляды у народа широкие – шире некуда. Все равно, если уж ей приспичило, найдет с кем детство свое проводить. Он почувствовал укол ревности, а может просто досады, что не воспользовался моментом. Догнать, сказать, что передумал? Она уж теперь в избе, а там отец с матерью, Синичка, Вторуша. Середин с досады хлопнул себя по лбу.

– Ох, дурак, ну, кретин! А может, не ушла еще?

Он бросился в предбанник, распахнул дверь. Белославы не было. Звезды насмешливо подмигивали, ухнул, захохотал филин.

– Что, не уломал девку? – послышался от плетня голос Невзора. – Знать, не показался ты ей. А силком не бери – грех.

– Ты что, сдурел? Я просто подышать вышел. Скажешь тоже: силком… – пробормотал Олег. – Самого чуть не изнасиловали.

* * *

Местность впереди понижалась настолько, что дорога, нырявшая в низину, поверху шла вровень с макушками деревьев. Преобладали ели, кое‑где виднелись светлые островки берез и осин.

– Как под землю едем, – проворчал Вторуша, придерживая лошадь на спуске.

Почва по сторонам стала влажной, трава – блеклой и клочковатой. Кое‑где пучками росла осока. Солнце, проглядывая из‑за облаков, робко пыталось пробиться сквозь темные кроны елей.

Телеги въехали на притопленную во влажную землю гать, колеса застучали по уложенным мерным бревнам. Лошади ступали осторожно, из‑под бревен кое‑где фонтанчиками выбивалась болотистая жижа. Стволы оказались полусгнившие, заросшие мхом, склизкие, и колеса скользили по ним, норовя скатиться в сторону. Видимо, болотистая низина была настолько обширной, что вместо объездной дороги путь проложили прямо через болото. Судя по ветхости бревен, гать мостили если не три века назад, то уж два точно. Скорее всего, вятичи и северяне, участвуя в походах новгородцев, проложили эту дорогу, чтобы присоединяться к общей рати перед днепровскими порогами, за Переяславлем.

От болот поднимались гнилые испарения, влажность была такая, что рубаха стала липнуть к телу. Воздух сделался густой, тягучий.

Вторуша остановил телегу, оглянулся на Олега.

– Опять невмочь, – жалобно сказал он, – что ж за наказанье такое?

– Жадность твоя тебя губит, – насмешливо сказал ведун.

– Какая жадность… жадность, – проворчал Вторуша, слезая с телеги. – Один не пойми чем питается – мышей, что ли, в лесу ловит. Другой нос воротит – несвежее, мол. А что ж, выкидывать рыбку‑то?

Прижав руки к животу, он засеменил через дорогу в подлесок.

– Ну, ты рыбки поел. Доволен? – спросил его вслед Середин. – Давай, беги. Как брюхо от отравы прочистишь, снадобье успокаивающее дам.

Купец только отмахнулся и, хлюпая лаптями в болотной грязи, рысцой припустил к кустам, на ходу развязывая пояс штанов. Экономя еду, которой староста расплатился за излечение дочки, Вторуша подъел рыбу, что наловил еще в реке, за деревней. И теперь купца несло так, что приходилось нырять в придорожные кусты раз по двадцать на дню.

– Ничего‑ничего, – пробормотал Середин, провожая его взглядом. – Коли через голову не доходит, что тухлятину жрать нельзя, может, через другое место дойдет.

Олег спрыгнул на гать, размял ноги. Комары заедали, словно впервые человека учуяли. Трава на обочине была блеклая, неживая, кое‑где проглядывала ржавая вода. Корявые ели, не давая вырасти в своей тени молодым деревцам, склонились над дорогой, и казалось, они вот‑вот обрушатся, выворачивая корни, укрывая под ветками и без того едва видимые под мохом бревна. Невзор не показывался на глаза уже несколько часов – ехали они медленно из‑за Вторушиной слабости, и, видно, бывший дружинник намного их опередил.

Тишина, прерываемая только звоном комаров, давила на уши. Хрустнула где‑то ветка, Середин прислушался. Нет, тихо. Второй день, как они покинули деревню, а как долго еще людей не встретят – неизвестно. Олег почувствовал холодок между лопаток, словно кто‑то прицелился стрелой ему в спину. Он непроизвольно оглянулся, зябко передернул плечами. Неприятное место, глухое, и лес мрачный, воровской. Самое место для лихих людей. Олег прошел к второй телеге, проверил груз, потрепал Сивку по шее. Похоже, этот лес навевал тоску даже на нее – обычно норовистая лошадка вела себя смирно и только косилась по сторонам черным глазом.

– Сейчас поедем, – успокоил ее Олег, обернулся и замер.

Возле передней телеги стояли два мужика в овчинах, вывернутых мехом наружу. У одного, того, что пониже ростом, без шапки, беловолосого, словно его сметаной облили, на плече покоилась суковатая дубина с выглаженной, почти отполированной от долгого употребления рукоятью. Второй, ражий мужик в надвинутом на глаза треухе, ласково поглаживал заткнутый за красный кушак топор. Краем глаза Олег заметил шевеление в кустах справа и упал на колено. Над головой прошелестело – стрела, пропоров мешок с мехами, глубоко вошла внутрь, оставив снаружи лишь оперение. В кустах выругались.

– Шустрый парнишка, – почти одобрительно сказал мужик в треухе, вытягивая из‑за кушака топор, – ну‑ка, Лапоть, выводи засранца.

Из подлеска показался худой длинный парень в подпоясанном веревкой армяке. Ухмыляясь, разбойник вытащил из кустов Вторушу, прихватив его за ворот. Нос у купца был разбит, по губам текла кровь. Тот виновато взглянул на Олега, сплюнул густой розовой слюной. Штаны он поддерживал руками.

– Это… ты извини, мил человек. Вишь как… даже опростаться толком не дали, душегубы.

Парень в армяке с разворота ударил его кулаком в лицо. Вторуша охнул и кувыркнулся на влажную землю – только ноги мелькнули. Парень длинно сплюнул в сторону и с вызовом поглядел на Середина. Олег почувствовал, как в груди все каменеет. Подонки – они в любом мире подонки. Смелые, когда трое на одного… Пятеро, поправил себя Олег: на дорогу вышли еще два изрядно заросших бородами мужика. И еще справа один, лучник.

– Ну‑ка, паря, брось свою железку. – И мужик в треухе, перекидывая топор из руки в руку, не спеша двинулся на Олега. Ведун сунул руку в карман и выпустил наружу петлю кистеня. Чтобы, как понадобится, сразу зацепить и бить не медля.

Белоголовый с дубиной скрылся за телегами, заходя сзади.

– Брось, тебе говорят! Не то засранца этого первым порешим, а потом из тебя лоскутьев нарежем. Ага!

Худой парень поднял за шиворот, как нашкодившего кота, Вторушу и приставил ему к горлу косарь – широкий нож с обломанным острием.

Середин отступал вдоль телег, успевая поглядывать налево, в сторону крадущегося за телегой мужика с дубиной, и сторожить справа движение лучника. Саблю он пока не вынимал, не желая раньше времени начинать схватку.

«А драться придется, – подумал он. – Эти живоглоты живыми не выпустят. В них из человеческого осталась только членораздельная речь, а все остальное на уровне инстинктов: побольше сожрать, напиться бражки, завалить между делом подвернувшуюся бабу, да опять на дорогу – путников резать».

Справа была топкая почва, кое‑где с проплешинами сухой земли, слева – телега, выше его роста нагруженная мешками. Мужик в треухе, поглядывая на идущих следом бородачей, наступал уверенно, привычно и крепко держа топор в полусогнутой руке.

– Бросай саблю, собака, кому говорят!

Злобно и визгливо заржала Сивка: почуяла чужака.

– Мужики, – просипел Вторуша, – может, договоримся? Мы это, того, подорожную заплатим, как князю киевскому, а в другой раз поедем – еще заплатим, а? Давайте дело делать. Вам прибыль, а нам спокойствие.

Лапоть подвел его ближе к дороге, бросил на колени, поднял за волосы голову и прижал к горлу широкое лезвие.

– Соглашайся, парень, – мужик в треухе сменил тон и теперь пробовал взять уговорами, – нам товар ни к чему, возьмем чуток, на пробу, да и поедете дальше.

Ведун между тем миновал телегу. Белобрысый разбойник обходил пляшущую на поводу Сивку, дубину он держал двумя руками, изготовившись к удару.

– Олег, брось ты саблю, – хрипел Вторуша, – мужики согласные. Миром уладим…

– Дурак ты, купец. Это тебе не княжеская дружина. Эти товар весь заберут, в ближайшей корчме сплавят, а нас порежут, как овец, и в болото поплавать пустят. Им свидетели ни к чему – за разбой на кол сажают.

– Ха, опять угадал, – осклабился треух. – Ну, что за хват парень! И правда, нет надобности на кольях дохнуть, но ежели саблю положишь, мы вас быстро кончим: глотку вскроем, два раза вздохнешь, и все. А коли железкой махать станешь, то и разговор другой. Руки повяжем, – остановившись, мужик принялся смаковать подробности, – да дубинкой в темечко. Не сильно, не помрешь сразу, только глаза выпрыгнут. Видал, как глазенки на ниточках висят? Будешь белугой реветь, да обратно шары свои заправлять. Ага! А опосля конями раздернем. Неспешно так – нам торопиться некуда, а ты…

В кустах, где прятался лучник, затрещали сучья, чей‑то гортанный вскрик захлебнулся на высокой ноте. Пользуясь замешательством, Вторуша ухватил Лаптя за руку с ножом и вцепился в нее зубами.

– Бей, – рявкнул треух и бросился на Олега.

Коротко прошипела, вылетая из ножен, сабля. Середин развернулся к мужику с дубиной; нога поскользнулась на замшелом бревне, съехала в грязь. Ведун взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие. Мужик радостно крякнул, занес дубину над головой, и тут Сивка подбросила задние ноги и копытами, словно молотом, бухнула ему в живот. Сложившегося, как складной нож, разбойника вмиг вынесло с дороги. Середин перекатом ушел от летящего в лицо топора и с колен резанул мужика в треухе поперек побагровевшего лица. Разбойник успел отпрянуть назад, но кончик клинка развалил ему щеку, блеснула кость. Заревев раненым медведем, он упал на Середина, перехватывая руку с саблей. Олег поймал руку с занесенным топором за широкое запястье. Кровь с лица озверевшего мужика попала ему на глаза. Придавив Середина к земле, рыча и брызгая слюной, душегуб пытался вцепиться зубами ему в горло. Задыхаясь от чужой крови и гнилостного запаха из щербатого рта, Олег коротким, но сильным ударом головы в нос оглушил противника, вывернулся из‑под него. И тут сквозь кровь, заливавшую глаза, увидел занесенные дубины еще двух разбойников, выжидавших момент для удара.

«Ну, вот и все», – мелькнуло в голове.

Однако покорно ждать смерти Середин, не стал – торопливо откатился в сторону, уворачиваясь от дикарского оружия лесных отморозков, врезавшегося в мокрые бревна, приподнялся на колено, выставив вперед саблю. Бандиты отпрянули назад. Середин, пользуясь моментом, оголовьем рукояти ударил в висок заворочавшегося внизу татя – еще схватит в разгар схватки за ногу, тогда точно хана. Душегуб стал заваливаться набок. Олег увидел, как бородачи переглянулись и начали обходить его с двух сторон. Великие боги, ну почему он оставил свой щит в Новгороде вместе со всем добром! Одной сабелькой против двух дубин долго не помашешь.

Размытое в стремительном движении серое тело снесло левого разбойника с ног, бросило на телегу. Глухой яростный рев, словно прорвавшийся из‑под земли, заледенил душу, скомкал на мгновение сознание, перехватил тело судорогой страха. У второго татя от ужаса округлились глаза, и ведун, пользуясь мгновением, широким взмахом от пояса рубанул его поперек живота. Душегуб, не успев даже шевельнуть дубинкой, рухнул с гати на спину, расплескав черные гнилые брызги.

Середин наклонился, перевернул на спину мужика в треухе, готовый резануть его по горлу, но встретил неподвижный удивленный взгляд. Бородач смотрел на Середина, словно запоминая для последующей встречи.

– В другой жизни, приятель, – пробормотал Олег.

На его глазах Невзор, сидящий верхом на спине второго мужика, с маху ударил того ножом, перерубая шейные позвонки. Разбойник коротко вскрикнул, засучил ногами. Невзор согнул вперед его голову, раскрывая страшную рану, и наклонился, потянувшись к ней ртом.

– Стой! – заорал Середин не своим голосом. – Стой, дурак!

Прыгнув вперед, он опустил навершие сабли на затылок Невзора. Тот заворчал, как пес, у которого пытаются отнять кость, обернулся к Олегу. Лицо бывшего дружинника подергивалось, растянутые в нитку губы обнажили белоснежные клыки, желтые волчьи глаза пылали неутолимой яростью.

– Уйди, ведун, – зарычал он, – уйди, добром прошу.

– Ты забыл наш уговор.

– Кровь врага даст мне его силу.

– Какую силу? Чтобы людей из‑за кустов дубьем тюкать ни силы, ни ума не надо. А Малуша? Так и будет волчицей маяться? И не дети у нее будут, а волчата серые. Опомнись, иначе… – Середин вытянул руку, приставив острие клинка к горлу Невзора.

Какое‑то время они смотрели друг другу в глаза, словно пытаясь сломить волю, затем Невзор выдохнул, будто выплевывая что‑то мерзкое. Волчий блеск ушел из его глаз, как вода сквозь сито, по телу пробежала дрожь. Он нехотя выпустил труп разбойника и поднялся на ноги.

– Так‑то лучше, – буркнул Середин. – А где купец наш?

Они огляделись. Вторуша, весь в ошметках грязи и болотной травы, стоял на коленях над своим мучителем – долговязым парнем. Портки купца сползли, обнажив тощий зад, рубаха на спине была порвана от подола до ворота. Плачуще вскрикивая, он безостановочно бил разбойника ножом, раз за разом погружая широкое лезвие в бездыханное тело.

Олег шагнул с дороги и направился к нему.

– Все, хорош, купец. Он давно готов.

– Убью, в клочья порву, – рыдал Вторуша, не переставая наносить удары, – разрежу на куски, сволота! Соболя захотел? Бобра подавай? В землю вобью…

– Остановись, он мертвее уже не будет. – Середин подошел поближе, взглянул на разбойника и содрогнулся. Лица у парня практически не было: широкий нож выбил глаза, срезал нос, до кости сорвал кожу со щек.

– …в клочья, на ленты… с потрохами…

– Еще один сумасшедший… – Середин ухватил купца за остатки рубахи и сдернул с мертвого тела.

Вторуша упал ничком в чавкнувшую под ним землю и затрясся в сухом мучительном плаче.

– Я ведь никогда… никого… Человек он, или как?

– Не мы их – так они нас, – сказал Олег, – товар проверь. Там стрела мешок распорола.

Он вернулся на дорогу. Невзор перетащил убитых на обочину и свалил кучей.

– Куда их? – хмуро спросил он.

– В болото оттащим. Ты лучника успокоил?

– Там, в кустах лежит.

– А где этот, с дубиной? – Олег огляделся. – Которого Сивка лягнула.

– Уполз, видать.

– Ну, и хрен с ним.

Середин прошел к первой телеге, достал краюху хлеба и, оторвав половину, круто, не жалея, посолил.

– Закусить решил? – удивился Невзор.

– Нет. Спасибо сказать хочу.

Середин подошел к Сивке. Лошадка нервно перебирала копытами, косясь на сваленные трупы. Олег потянулся к лошадиной морде, кобыла оскалилась.

– Ну‑ну, свои. – Середин положил ладонь на теплую морду, погладил, ощущая под пальцами шелковистые ноздри.

Сивка всхрапнула и, перехватив ладонь желтыми зубами, легонько сжала ее. Олег улыбнулся, подождал.

– Хочешь – кусни, если легче станет.

Лошадка покосилась на него.

– Ну, пусти, пусти, – осторожно высвободил он ладонь, шагнул. – Выручила, милая ты моя. Вот, держи. – Олег поднес на ладони хлеб.

Сивка губами осторожно сняла угощение с руки. Ведун отряхнул крошки, еще раз погладил лошадь.

– Ну, что. Двигаем дальше?

– Погодь. Шустрый какой, – Вторуша, поддерживая портки, выбрался на дорогу, раскидал мешки со своей телеги и, отыскав кувшин с хмельным медом, припал к нему. Мед тек по бороде, по рубахе. Купец только крякал, продолжая гулко глотать.

– Дай оклематься маленько, – сипло сказал он, отрываясь от кувшина, – чтой‑то часто меня порешить хотят. Я уж жалею, что через Киев не пошли. Еще, почитай, ден пять до Днепра добираться, а мне уже и охоты нету. Домой бы вернуться.

Он взвесил на руке кувшин и, явно жалея, передал его Середину. Мед освежил, снял напряжение схватки. Олег с удивлением обнаружил, что у него дрожат пальцы.

– Вовремя ты подоспел, – сказал он, передавая мед Невзору, – я думал, все, отгулялся. Вторуша, ты как, в кусты пойдешь, или поедем?

– Какие кусты, – пробормотал купец, увязывая мешки, – теперь до Днепра с телеги не слезу.

Втроем они оттащили трупы разбойников с дороги, свалили в болото. Трясина медленно, одно за другим, поглотила тела. Вторуша сплюнул в ржавую воду.

– Надо ж таким лиходеям на свете жить.