BeachlerJ. Suicides. New York: Basic Books, 1979. P. 66

Акт суицида является уходом, расставанием с жизнью, причиняющей боль. Самоубийство как бы провозглашает: "В случае пожара (читай — невыносимых эмоциональных переживаний) пользуйтесь этим выходом".

Даже в аду это остается верным. Один из узников концентрационного лагеря впоследствии так писал о мыслях, посетивших его в застенках: "Я смотрел на повешенных и завидовал тому покою, который они познали". Мысль об аде в его религиозном понимании обычно не приходит в голову самоубийцам. Напротив, совершается определенное число самоубийств — обычно вследствие душевной боли от утраты, — при которых самоубийца искренне рассчитывает воссоединиться с покинувшими его любимыми людьми в райских кущах или в каких-либо иных мирных и блаженных местах. Однако большинство суицидов (как выясняется при анализе большого числа предсмертных записок) могут разочаровать своим мирским характером. Их целью (или намерением) не является вовсе попасть куда-нибудь, а просто — уйти прочь. Их практическая задача состоит в остановке, прекращении невыносимого потока сознания, а не в продолжении жизни в загробном мире. "Бегство" не осуществляется человеком для перехода из одной камеры пыток в другой застенок. При самоубийстве конечная цель состоит именно в обретении покоя неодушевленности.

Важная клиническая задача при работе с самоубийцами — с ней сталкивается любой потенциальный спасатель — состоит в преодолении того опасного положения вещей, когда цели бегства и достижения покоя видятся им обманчиво-привлекательными. Очевидно, иначе у них не возникало бы суицидальных тенденций. В то же время следует помнить и отрабатывать с пациентами тот факт, что продолжение жизни может автоматически возвратить человека к тяготам, обязанностям и боли.

С тех пор как в далекой молодости мне довелось впервые прочесть приведенный ниже отрывок, я не перестаю восхищаться гением немецкого писателя Томаса Манна, проявившимся в удивительно тонком изображении неустойчивого равновесия между жизнью и смертью. Это место — ключевое в его первом романе — "Будденброки", написанном в возрасте 25 лет.

Так обстоит дело с тифом: в смутных, бредовых сновидениях, в жару и забытьи больной ясно слышит призывный голос жизни. Уверенный и свежий, этот голос доносится до него, когда он уже далеко ушел по неведомым, раскаленным дорогам, ведущим в тень, мир и прохладу. Встрепенувшись, человек прислушивается к этому звонкому, светлому, чуть насмешливому призыву повернуть вспять, который донесся до него из дальних, уже почти позабытых краев. И если он устыдится своего малодушия, если в нем шевельнутся сознание долга, отвага, если в нем вновь пробудятся энергия, радость, любовь, приверженность к глумливой, пестрой и жестокой сутолоке, которую он на время оставил, то как бы далеко ни завела его раскаленная тропа, он повернет назад и будет жить. Но если голос жизни, до него донесшийся, заставит его содрогнуться от страха и отвращения, если в ответ на этот веселый, вызывающий окрик он только покачает головой и отмахнется, устремившись вперед по пути ему открывшемуся, тогда — это ясно каждому — он умрет*.