Упразднение сегуната

Лекция VII. Революция Мэйцзи

План:

Общенственно-политическая обстановка к началу революции

Вторжение иностранных государств.

Упразднение сегуната

1)Общенственно-политическая обстановка к началу революции. Коренной переворот, изменивший целиком весь социально-политический строй Японии, совершился, конечно, не в один год, хотя его и принято называть переворотом 1868 г. В 1868 г. произошло лишь окончательное низложение сегуна, уже раньше потерявшего действительное значение. Начало его нужно отнести к тому времени, когда дайме стали впервые открыто проявлять неповиновение сегуну, а двор в Киото явно выказал неодобрение ему, — т. е. к концу пятидесятых годов. Окончание же его произошло лишь в 1889 году, когда утверждением конституции был завершен новый государственный строй в Японии. Интересно, что первый период, имевший целью реставрацию законного микадо, был наполнен кровопролитием, носил революционный характер; второй же, заключавшийся в изменении всех основ государственного строя, протекал, в общем, совершенно мирно. В первом периоде во главе движения стояли крупные дайме, имевшие в своем распоряжении организованные силы; во втором они постепенно отступают на второй план, руководство же движением переходит в руки самураев, не игравших первое время никакой самостоятельной роли.

Что же касается подготовительного периода, то его надо отнести, конечно, к гораздо более раннему времени. Глухое недовольство существующим строем стало зарождаться, как мы видели, еще в эпоху расцвета абсолютизма. Постепенно, вместе с внутренним разложением абсолютизма, оно все росло и крепло, и, наконец, ко второй половине XVIII века, вылилось в настоящее революционное брожение, охватившее все высшее сословие и с минуты на минуту грозившее принять форму восстания.

Еще с начала XVII века среди высшего сословия Японии, в особенности же среди самураев, стали широко развиваться занятия разными отраслями науки и литературой. Отчасти благодаря стараниям правительства, отчасти благодаря тому, что в средние века Япония сильно отстала в культурном отношении от Китая, первоначально вся ее научная деятельность развивалась под сильным влиянием китайской литературной традиции.

Первые исторические труды писались еще на китайском языке, но постепенно авторы, изучавшие древние памятники, написанные по-японски, стали и сами употреблять родной язык. Вместе с этим изучение родной старины пробуждало в них и национальную гордость, вызывало стремление избавиться от чужеземного влияния и стать на свои ноги в умственном отношении. Мало-помалу из этого выросло широкое националистическое течение, поставившее своим лозунгом борьбу с китайщиной во всех ее проявлениях и пропаганду родного языка, родной религии — Синто, и родной науки. Позднее к этому присоединился и национализм в политике.

Родоначальником этого националистического движения считается Кеитчиу, самурай по происхождению, ушедший в ранней молодости в монастырь, чтобы всецело посвятить себя научным занятиям. Всю свою жизнь он занимался собиранием памятников древней письменности. Он написал несколько трудов по изучению древней японской литературы, не потерявших значения и до последнего времени. Кроме того, он и сам был поэтом, слагая стихи в духе народной поэзии. Умер Кеитчиу в 1701 г., оставив по себе целую школу своих учеников, продолжавших работать в том же направлении и передававших его заветы.

Самым знаменитым из его дальнейших последователей был Мотоори Норинага, родившийся в 1730 г. Он тоже происходил из самураев. С детства его предназначали к медицинской карьере, но его влекло в другую сторону. Он рано натолкнулся на труды Кеитчиу и с тех пор занятия родной историей и родной литературой заслонили для него все. Всю свою жизнь он работал в этой области и издал более 100 томов своих сочинений. Наибольшее значение из них имеет разбор древнейшей японской летописи «Койики». Кроме целого ряда трудов по древней японской истории, литературе и по изучению самого языка, он написал еще несколько полемических трактатов против китайщины, — китайского языка и китайской литературы.

Моотори первый ввел в свои исторические труды элемент политики и коснулся современного положения вещей. Одно его сочинение, «Тама Кусиге», посвящено специально выяснению причин тяжелого положения его родины. Он описывает в нем бедствия земледельческого населения и выражает глубокое сочувствие к нему. Он считает, что аграрные бунты, начавшиеся уже в ту эпоху, вполне понятны и служат скорее обвинением против дайме и правительственных чиновников, чем против голодающего и невежественного населения. Но он еще не доходит до мысли о коренном переустройстве всего государственного строя. По его мнению, главное зло происходит от обилия чиновников и от их злоупотреблений. Поэтому надо скорее приступить к реформам, клонящимся к уменьшению количества и улучшению качества чиновников.

Несмотря на такую умеренность его политических чаяний, правительство сегуна, всегда очень внимательное к малейшим проявлениям неудовольствия со стороны подданных, обратило внимание на литературную деятельность Моотори. В 1778 г. одно из его сочинений было запрещено. С этого момента правительство, раньше всячески покровительствовавшее науке и литературе, начинает относиться и к той, и к другой подозрительно. До тех пор оно видело в них скорее отвлечение от опасных воинственных склонностей феодального дворянства, приятное времяпрепровождение в часы досуга, а иногда и полезное занятие, из которого при случае правительство может извлечь для себя выгоду. Теперь оно почувствовало тут какую-то новую силу, не поддающуюся его власти, ускользающую от всех его полицейских скорпионов. Но примириться с этим оно, конечно, не могло. И вот в Японии начинается эра цензурного гнета и политических преследований, падающая только вместе с режимом.

Исторические сочинения, целые философские системы, несогласные с видами правительства, запрещаются или уничтожаются. Авторы их высылаются в отдаленные провинции, лишаются права печатать что бы то ни было, заключаются в тюрьмы. Еще в конце XVIII века сегун Иенари запретил распространение всех философских теорий, противоречивших принятому в Японии конфуцианскому учению, Чу-хи или Чузи. Конфуцианство в изложении Чу-хи освящало существующий строй, следовательно, всякое колебание его авторитета, всякое сомнение в его неопровержимости должно быть признано опасным. Подверглась запрету и идеалистическая философия Уанг-янг-мина, стремившегося поднять значение личности.

Такой же строгой цензуре подвергались и исторические сочинения, из которых многие так и не увидели света, но зато усердно распространялись в рукописных списках. Конечно, преследование правительства сегуна не только не прекратило распространение идей, которые оно считало вредными, но, наоборот, еще усилило их.

Прежде исторические сочинения казались опасными только своим национализмом, своей борьбой с китайским влиянием в области науки и литературы, теперь они объявили борьбу существующему строю, самому правительству. Тот гнет правительства, который просвещенные люди замечали и прежде, теперь они ощутили на самих себе, а это, конечно, придало остроту их настроению. Они теперь не только понимали, но и чувствовали все зло современного строя. Они обращались к прошлому, к истории уже с новыми запросами. Они искали там иного, более справедливого, менее угнетающего строя. Особенно привлекательным казался для них древнейший период японской истории и больше всего эпоха реформ «таиква», а также предшествовавший ей родовой уклад. Весь социально-экономический строй того времени казался им основанным на началах равенства и справедливости. Не было богатых и бедных, все имели одинаковую долю в эксплуатации главного богатства страны — земли; частной собственности на землю не существовало совсем и даже владение ею было общинным. Все были равны между собой и перед отеческой властью микадо. Теперь все изменилось. Глубокая социальная рознь расколола общество на париев и привилегированных, а во главе встал деспотический произвол сегуна. Точно так же, как и дайме, они не отдавали себе ясного отчета, что сегун угнетал страну и их, не как сегун из рода Токугавы, а как представитель центральной власти.

В противовес ненавистному и такому реальному сегуну они выдвигали далекого идиллического микадо, который некогда как отец правил своим народом, всем доступный и всегда справедливый. В лице микадо они олицетворяли иной, лучший, более справедливый в экономической области и более свободный в политическом отношении строй. И они страстно мечтали о низложении сегуна и воцарении вновь микадо. В этом пункте националисты-романтики встретились с дайме и некоторое время пошли с ними как союзники.

Для правительства обе группы — и идеалисты-романтики, и реакционные дайме — были одинаково опасны. Но с могущественными дай-миосами было, конечно, труднее бороться, чем с самураями, будь они писатели, ученые или просто политические заговорщики. С 20-х годов XIX века число политических процессов и цензурных изъятий особенно увеличивается. В 1836 г. подвергается запрещению историческое сочинение известного японского ученого Хираты, в котором он доказывал, что сегуны не более как узурпаторы, незаконно захватившие власть, и что истинные монархи Японии — микадо должны быть восстановлены в своих правах. В 1841 г. сам Хирата был выслан в свою родную провинцию Дева, и ему было запрещено печатать что бы то ни было. В 1843 г. один из рода дайме провинции Мито, Нариаки был арестован по подозрению в противоправительственной агитации и посажен в тюрьму, где он просидел до 1853 г. Но эти меры ни к чему не приводили. В том же 1836 г., когда было запрещено сочинение Хираты, появилась работа Раи Саню «Нихон Гуанси», посвященная специально истории сегунов, начиная с XII века, и доказывающая, что они были не более как узурпаторы. Сочинение это имело громадный успех и распространялось в сотнях списков. сегуны были совершенно бессильны в борьбе с революционными идеями. Несмотря на строгие кары, запрещенные сочинения переписывались и читались с еще большим увлечением, и движение росло, ломая все преграды. Особенно сильно было оно в южных провинциях.

Молодежь, та самая молодежь, из которой впоследствии вышли главные деятели переворота, теперь училась, волновалась текущими событиями и строила смелые планы. Возникли кружки, невольно приводящие на память наши кружки сороковых и пятидесятых годов. Один из таких кружков описывает биограф едва ли не самого замечательного деятеля переворота 1868 г. — Окубо.

Окубо Тосимисти происходил из самураев провинции Мито. С детства он отличался большими дарованиями, крайней любознательностью и замечательной твердостью и прямотой характера. На своих товарищей он всегда оказывал огромное влияние. В ранней молодости вокруг него образовался кружок друзей, с некоторыми из которых он вместе выступил впоследствии на арену общественной деятельности. Наиболее известные из них Нагунама Кахе, Каиедо Набунози и Саиго Такамори. С последним Окубо с детства связывала особенно тесная дружба. Рука об руку вступили они на путь политической борьбы, но впоследствии жизнь далеко развела их, они стали непримиримыми политическими противниками. Но в сороковые годы ни малейшего диссонанса не звучало еще в тесном товарищеском кружке. «Они имели обыкновение по вечерам собираться у одного из друзей. За чаем велись бесконечные разговоры, иногда читали. Давались торжественные обещания никогда не забывать этих собраний. Друзья изучали сначала Чузи, но скоро Окубо увлек их перейти к Ито Мосмону, излагавшему философию Уанг-Янг-Мина. Чузи — раб традиции, сторонник объективной реальности — не привлек их; но теории Уанг-Янг-Мина, идеалиста с оттенком стоицизма, воодушевляли их. Большое значение, придаваемое совершенствованию своего «я» и воспитанию воли, приводило в восторг юношей, мечтавших о великих подвигах. В это время учение Уанг-Янг-Мина было запрещено правительством, как еретическое. Это придавало собраниям аромат конспирации. Конечно, во время этих собраний обсуждались события дня. Скоро политика властно вторглась в их жизнь и рассеяла их золотые мечты и бескорыстные планы».

До сих пор, характеризуя начавшееся в стране революционное брожение, мы останавливались исключительно на роли высших классов. Еще в начале XIX в. Головнин отмечал тот факт, что «если вообще взять народ, то японцы имеют лучшее понятие о вещах, нежели нижний класс людей в Европе» и даже находил, что японцы в массе «самый просвещенный народ во всей подсолнечной

В 1850 году старшина деревни Огуши послал сегуну от имени своих односельчан петицию об уменьшении произвола и гнета, становящегося невыносимым и грозящего, по их мнению, серьезными последствиями для всего народа. Петиция начинается с характеристики высших классов населения, в особенности чиновников и военных. «Бесполезно, — говорит автор, — издавать распоряжения, требующие от крестьян и других граждан бережливости и трудолюбия, когда стоящие у власти лица, долг которых показывать народу хороший пример — сами погрязли в роскоши и праздности». Далее он переходит к самому правительству и упрекает сегунов в такой же расточительности и трате народных средств на бесполезные сооружения. «Согласно ли это с намерениями славного основателя вашей династии? Посмотрите на алтари в Изе и иных местах и на императорские гробницы последующих веков. Употреблялись ли золото и серебро для украшения их?» Обращаясь затем к вассалам шогуна, он обвиняет их в тирании, хищничестве и безнравственности. «Самураи одеваются богато, — восклицает он, — но как презренны они кажутся в глазах тех крестьян, которые знают, каким путем добыто то, что они имеют!»

Потом записка переходит к характеристике отдельных мер правительства и находит их крайне нецелесообразными. Опасаясь крестьянских бунтов, правительство в то время издало декрет, запрещающий кому бы то ни было, кроме военных, носить оружие. Автор петиции считает это запрещение совершенно незаконным и, кроме того, опасным. «Может быть, — пишет он, — декрет издан в предположении, что Япония неприступна по своему естественному положению и защищена со всех сторон. Но когда она получит оскорбление от иностранного государства, то может явиться необходимость созвать милицию.» Всего через пять лет это предположение начало сбываться, и правительству, быть может, не раз пришлось пожалеть, что оно лишило себя поддержки народа. Волей-неволей ему оставалось только положиться исключительно на свои собственные организованные силы, а их оказалось недостаточно.

Записка кончается следующими знаменательными словами: «Если двор сегуна и военный класс вообще будут настаивать на настоящем репрессивном образе действий правительства, то небо посетит эту страну еще более великими бедствиями; и если этого не поймут вовремя, то последствием может быть возмущение граждан. Я поэтому умоляю, чтобы начертания славного основателя династии не забывались; чтобы простота и бережливость были руководящими началами для администрации, и чтобы была объявлена общая амнистия, согласная с волею небес и способная успокоить народ. Если эти скромные советы мои будут исполнены, то угрожающее бедствие рассеется перед светом добродетели. Вопрос о том, будет обеспечена или нет безопасность страны, разрешится в зависимости от того, будет или нет администрация допускать произвол. Я прошу того, чтобы страна могла наслаждаться миром и спокойствием и чтобы народ мог быть счастлив и благоденствовал».

Вместо того, чтобы считаться с подобными выражениями искреннего мнения, правительство всеми силами старалось подавить их проявления. Попытки крестьян заявить о своих нуждах встречались строгими карами, доходившими до смертной казни. Известен факт, как один деревенский старшина пришел специально в Эдо, чтоб просить сегуна о защите против произвола местного дайме. Но никто не отважился принять его просьбу и явиться посредником между ним и правительством. Тогда он решился на отчаянный шаг. Он подстерег на дороге паланкин правителя, бросился к нему, остановил процессию и сунул в руки сегуна бумагу. Подобный поступок считался величайшим преступлением. Виновник был схвачен и предан смертной казни.

Вторжение иностранных государств. К шестидесятым годам девятнадцатого века положение дел в стране запуталось до последней степени. Неурожаи следовали за неурожаями, разоряя население и истощая казну; крестьяне отвечали на них бунтами. Дайме роптали и открыто ездили в Киото, пренебрегая запрещениями сегуна. Люди всех сословий, не находившие себе работы, бродили по стране и увеличивали смуту.

Правительство бросалось во все стороны в бесплодных попытках заткнуть то те, то другие дыры. В 1841 г. оно попыталось было даже уничтожить гильдии, чтобы дать выход беспокойным элементам, не находившим себе места, и понизить цены на продукты, достигшие невероятной высоты. Но эта мера так противоречила всему крепостническому строю общества и вызвала такой ропот среди крупных торговцев и промышленников, что пришлось очень скоро отменить ее. Для поправления финансов оставались только новые попытки усиленного выпуска денег, но они в итоге вносили еще больше смуты и беспорядка, не улучшая положения казны.

В довершение всего уже с начала XIX века торговые суда разных европейских стран снова начинают попытки завязать торговые сношения с Японией, а при неудаче не стесняются даже пускать в ход силу. С севера тревожат русские, владения которых подходят к северным границам страны, с востока американцы, с юга, главным образом, англичане. Еще в 1805 г. русское посольство с Резановым во главе приезжало в Нагасаки и пыталось побудить правительство Японии вступить в договорные отношения с Россией, но попытка эта не привела ни к чему. Предложение Резанова было решительно отклонено. Вслед за тем, в 1806 г. русский лейтенант Хвостов с двумя судами делает ряд нападений на Сахалин и Курильские острова, грабит жителей прибрежных селений, захватывает два японских торговых судна, забирает с них все ценные товары и уводит в плен нескольких японцев. Это возбуждает такой страх и недоверие в японцах, что, когда четыре года спустя к тем же берегам пристает уже действительно с мирными намерениями капитан Головнин, они заманивают его в ловушку и берут в плен.

С конца сороковых годов открытие некоторых китайских гаваней и начавшаяся в Калифорнии золотая горячка особенно увеличивают торговое движение по Великому океану, от американского к азиатскому берегу. Японские острова, лежащие как раз на дороге, представляют единственную станцию, необходимую на таком длинном пути. Попытки остановок там происходят чуть не ежегодно. Положение правительства еще ухудшается. С одной стороны, основной закон империи не допускает присутствия иностранцев, население относится к ним с недоверием, и гильдии всеми силами протестуют против ввоза иноземных товаров. С другой стороны, оно не имеет сил помешать им, так как у него не хватает средств, чтобы улучшить войско и вооружение, и, кроме того, оно не может рассчитывать на единодушную поддержку могущественных даймиосов.

В 1853 году происходит событие, заставляющее правительство принять хоть в этом вопросе какое-нибудь окончательное решение. 8-го июля в бухту Эдо вошла американская военная эскадра, состоящая из четырех больших судов, под командой коммодора Перри. Она не проявляла, впрочем, никаких воинственных намерений. Коммодор лишь выразил желание передать письмо президента Соединенных Штатов к правителю Японии — сегуну. Сначала ему в этом откали, так как иностранцы не имеют права приставать к японским гаваням, и все сношения с ними могут происходить только при посредничестве голландцев. Но коммодор настаивает, и его аргументы — в виде четырех военных судов —так убедительны, что не остается ничего другого, как принять письмо президента и обещать ответ на него до истечения года. Коммодор Перри удовлетворяется пока этим и уходит в Китай.

Письмо президента не заключало в себе ни угроз, ни неисполнимых требований. В самой любезной форме оно предлагало правителю Японии вступить в дружественные сношения с Соединенными Штатами, как подобает двум соседним странам. От этого может произойти только обоюдная выгода. Для себя Соединенные Штаты желают лишь дозволения их судам останавливаться в каких-нибудь японских гаванях, чтоб возобновлять запасы угля и пресной воды. Пункты будущего договора предоставляется выработать коммодору Перри, совместно с уполномоченными японского правительства.

Как ни были умеренны желания американцев, для Японии удовлетворение их представляло вопрос большой важности. Допустить американцев в какие-нибудь другие гавани, кроме Дешимы, значило впустить в страну европейские товары, значило подорвать гильдии, значило пошатнуть весь экономический строй и, кроме того, нарушить все традиции.

Как раз во время обсуждения всех этих вопросов, 25-го августа 1853 г. умер сегун Иэяши. Хотя бюрократическая машина была настолько налажена, что смена одного правителя другим не представляла события особенно большой важности, но все-таки водворение нового сегуна было по традиции связано с большими расходами, а для казны в то время даже такое напряжение имело значение. сегуном был провозглашен сын Иэяши — Иезада.

Вслед за этим в Нагасаки появилась русская эскадра адмирала Путятина, в составе судов которой находился, между прочим, и фрегат «Паллада». Путятин со своей стороны предложил шогуну установить дружественные торговые сношения с Россией. Английская эскадра, хотя и не входила в бухты, но крейсировала в китайских водах, и каждый момент могла явиться с подобными же требованиями.

Все это не содействовало спокойному обсуждению важных предложений президента Соединенных Штатов. Хотя иноземные эскадры и не имели, по-видимому, враждебных намерений, но едва ли могло быть сомнение, что в случае отказа они пустят в ход силу для подкрепления своих желаний. А что могло противопоставить им правительство сегуна? Плохо вооруженное войско, внутренние неурядицы и пустую казну.

13-го февраля 1854 года коммодор Перри явился за ответом во главе эскадры уже из девяти кораблей, и естественным образом правительство без дальнейших промедлений приступило с ним к выработке проекта договора, стараясь только по возможности сузить рамки прав, даваемых вновь иностранцам. 31-го марта проект был выработан и послан на утверждение в Вашингтон. Договор состоял из 12 статей, сущность которых сводилась к следующему: Япония и Соединенные Штаты вступают в мирные, дружественные сношения, Япония открывает для американских судов две гавани — Симода на восточном берегу Ниппона немедленно, и через год Хакодате — на Иезо. В этих гаванях суда могут покупать все необходимые для них запасы, но исключительно через правительственных чиновников. Торговля иностранными товарами будет подчинена японским законам. В Симоде может жить американский консул и агенты. Американцы, живущие в обоих указанных портах, могут беспрепятственно выезжать за черту их и подлежать охране местных законов. Договор вступает в силу через 18 месяцев по подписании.

Немедленно по заключении этого договора английский, русский и голландский адмиралы явились в Нагасаки просить и для своих стран таких же привилегий. Отказать им не было ни повода, ни возможности. Напротив, пришлось еще к первым двум портам прибавить третий — Нагасаки.

Как только весть о подписании договора распространилась, в стране началось сильное волнение. Многие дайме были решительно против допущения иностранцев, другие, особенно в южных провинциях Мито, Кошу, Сатсума, Тоза и др., видели в этом удобный предлог для открытого возмущения против сегуна. Как сегун принимает такое важное решение, нарушающее основные законы, без ведома страны, без ведома законного монарха. Он ведет переговоры с иностранцами от своего имени, не давая им даже заподозрить, что он только уполномоченный, а настоящий монарх — микадо. По существу во всем этом не было ничего незаконного, так как по смыслу закона микадо передоверял всю свою власть сегуну, и тот управлял страной совершенно самостоятельно, не испрашивая никогда разрешения микадо на отдельные акты.

Тем не менее и сам сегун не был уже в такой мере, как прежде, уверен в своей силе. Чтоб заглушить неудовольствие, он написал микадо письмо, в котором сообщал ему о предстоящем через 11/2 года открытии гаваней и приводил ему свои резоны. Микадо сухо ответил ему, что он может поступать, как находит нужным, но микадо не одобряет его.

Такой ответ еще более возбудил врагов сегуна, хотя они все еще не решались действовать силой. Только споры становились все ожесточеннее, и лозунг «почитай микадо и изгоняй варваров» уже стал раздаваться то тут, то там. До иностранцев тоже достигли отголоски этих волнений, и они впервые узнали, что сегун, которого они считали полновластным монархом, не всеми в Японии признается законным главою правительства. Для них это имело большое значение, так как подвергало сомнению заключенные ими договоры. Во всяком случае, они решили действовать, не принимая этого во внимание. В августе 1856 года представитель Соединенных Штатов Гаррис явился, как было условлено, в Симоду. Правительство, хотя и с большими колебаниями, разрешило ему поселиться там, и даже в следующем году сегун принял его в аудиенции. Гаррис понимал шаткость положения правительства, видел враждебное отношение к иностранцам двора в Киото и торопился как можно скорее упрочить положение американцев. Пользуясь слабостью сегуна, он добился от него заключения новых торговых договоров, по которым права иноземных купцов были расширены еще более. Между прочим, им предоставлялось право вести торговлю в Эдо и Осаке. Теперь уже проявились и реальные последствия открытия портов, хлынули иностранные товары, производя целую революцию в ценах и разоряя местных купцов и промышленников. Ропот сделался всеобщим, и положение иностранцев стало довольно-таки рискованным. Начались тайные убийства приезжих купцов. Правительство сегуна чувствовало всю опасность этого, но не в силах было положить конец беспорядкам.

Среди всех этих тревог сегун Иезада, человек еще молодой и здоровый, внезапно умер. Прямых наследников у него не было, и после долгих пререканий среди самого правительства сегуном объявлен был один его родственник, двенадцатилетний мальчик. Регентом же до его совершеннолетия назначен был Ии-Камон-но-Ками, человек очень энергичный, сразу ставший главой партии сегуна. Он уже раньше играл главную роль при заключении вторичного договора с Гаррисом, и теперь его назначение регентом показалось в Киото прямым вызовом. Преданные микадо даймиосы собирались в Киото и побуждали микадо действовать решительнее и требовать от сегуна изгнания варваров. Но правительство зашло слишком далеко, чтобы отступать назад, и Ии-но-Ками был не такой человек, чтобы признать себя побежденным. 23-го марта 1860 года он был убит фанатическими приверженцами старины в Эдо, перед окнами дворца сегуна. Для правительства это было громадным ударом. Его престиж настолько упал, что оно не могло даже наказать его убийц, с триумфом понесших его голову в резиденцию провинции Мито.

Пользуясь замешательством, наступившим в Эдо, микадо сам назначил опекуном к малолетнему сегуну одного из преданных ему дайме.

Между Эдо и Киото водворилось временное перемирие. Молодой сегун был привезен в Киото и представлен микадо; вслед затем его женили на сестре микадо.

Но все это было совсем не на руку крупным дайме, которые мечтали вовсе не о примирении между микадо и сегуном, а о полном низложении сегуна. Как только молодой сегун вернулся в Эдо, между двумя правительствами снова начались недоразумения. Теперь уже в стране, действительно, господствовало двоевластие, и никто не мог разобрать хорошенько, кто может повелевать и кто обязан повиноваться. Из обеих столиц исходили указы, часто противоречивые, иногда взаимно уничтожающие друг друга. Снова возобновились нападения на иностранцев. В январе 1861 г. был убит секретарь американского консульства, в июле было совершено открытое нападение на английское консульство. А между тем, после первых пертурбаций, вызванных появлением иностранных товаров, оживление торговли стало сказываться и положительным образом. Пустующая казна сегуна быстро наполнялась, благодаря международной торговле, развивавшейся в его городах. Правительство укрепилось в намерении энергично защищать принятое им в отношении иностранцев решение и не обращать внимание на неудовольствие в Киото.

Взаимные отношения двух властей снова обострились. В этот момент некоторые из дайме, опасаясь нового усиления сегуна, решили пустить в ход силу и принудить шогуна к повиновению. В Киото съехались несколько крупных дайме, а с юга из Сатсумы тронулось целое войско под предводительством Шимадзы. На совещании в Киото решено было послать Шимадзу в Эдо и требовать от сегуна настоятельно изгнания иностранцев. Посольство это не имело успеха, правительство сегуна стояло на своем. Но на обратном пути Шимадзы случилось обстоятельство, ускорившее развязку запутавшегося узла.

Невдалеке от Эдо торжественный поезд Шимадзу встретил небольшую кавалькаду европейцев, катавшихся в окрестностях Иокогамы. По японскому этикету все путники, встречающие поезд дайме, должны уступать ему дорогу и сторониться. Англичане, не зная этого, спокойно продолжали путь. Но когда они поравнялись с паланкином Шимадзы, возмущенные таким неуважением самураи окружили их, размахивая мечами и один из них смертельно ранил м-ра Ричардсона. Остальные англичане отделались легкими ранениями и благополучно ускакали в Иокогаму. Это случилось в сентябре 1862 г.

Английское консульство немедленно потребовало от правительства удовлетворения в виде примерного наказания виновного и денежного вознаграждения в размере 100 000 фунт, стерл. от правительства и такой же суммы от дайме Сатсумы. Сегун ответил, что со своей стороны он уплатит свою долю, но наказать виновного и взыскать пеню с непокорного дайме он не в состоянии. После долгих переговоров английская эскадра в составе семи военных судов направилась к Сатсуме и подвергла бомбардировке резиденцию дайме — Кагошиму, на южном берегу Киу-Сиу. Все новые сатсумские корабли были захвачены и потоплены. Требуемые деньги после того были немедленно уплачены.

Приблизительно в это же время в северной части Киу-Сиу произошло другое обстоятельство, тоже имевшее серьезные последствия. Еще на съезде дайме в Киото летом 1862 года было решено в случае неповиновения сегуна изгнать собственными силами иностранцев. Сроком для исполнения этого было назначено лето 1863 г. Но к этому времени микадо и большинство дайме оставили этот план, находя его во многих отношениях неудобным, и только один дайме провинции Чоши решил за свой страх привести его в исполнение. Провинция Чоши была расположена по обеим берегам Симоносекского пролива, и вот, когда 25-го июня 63 года по Симоносекскому проливу проходил небольшой американский торговый пароход, с берега стали обстреливать его из пушек. Он успел уйти без большого вреда. Но через несколько дней то же самое произошло с французским пароходом, а еще через день с голландским.

Как только весть об этом дошла до Иокогамы, оттуда тотчас же было послано американское военное судно, чтобы немедленно наказать за оскорбление американского флага. К нему присоединились французские и голладские военные корабли, и соединенными силами они совершенно уничтожили береговые укрепления Симоносекского пролива и обратили жителей в бегство. Вместе с этим иностранные консулы потребовали у правительства в вознаграждение за убытки громадную сумму в 3 миллиона долларов.

Пока переговоры об этом шли в Эдо, около Киото разыгрывался но вый акт борьбы. Род Чоши решил попытаться силою принудить микадо к более решительным действиям против сегуна. Собрав значительное войско не только из своих самураев, но и из ронинов, дайме Чошу направился к Киото. Но в Эдо своевременно узнали об этом, и ему навстречу были посланы более значительные военные силы сегуна и несколько верных ему дайме. Войска Чоши после жестокой битвы были разбиты наголову, и беглецы скрылись в своей провинции. Враги сегуна притихли. Тайные сторонники рода Чоши были по распоряжению сегуна изгнаны из Киото и лишены своих званий.

Почти одновременно с неудачной битвой на севере, на юге силы Чоши тоже потерпели большой урон. 5-го сентября 1864 г. соединенная эскадра, состоявшая из 9 английских, 4 голландских, 3 французских и одного американского судна, совершенно разгромила Симоносеки и принудила дайме пойти на все уступки.

Двойная бомбардировка Симоносеки и Кагосимы показала дайме южных провинций все превосходство европейского оружия и военного строя. С этих пор на юге началась деятельная подготовка к будущим военным действиям против сегуна, без которых, очевидно, нельзя было обойтись. Сегун все еще был слишком силен, чтобы его можно было низложить одним декретом микадо. Со своей стороны недовольные элементы стягивались на юг, там формировалось войско по новым образцам, спешно закупались и изготовлялись орудия и снаряды. Подготовлялась серьезная междоусобная война.

Все эти приготовления сильно тревожили иностранных представителей. Несмотря на победу, одержанную сегуном, они чувствовали, что силы его убывают, и что недалеко время, когда Киото может оказаться сильнее его. В виду этого, они считали необходимым добиться санкции своих договоров от микадо, пользуясь тем моментом, когда шогун приобрел над ним временный перевес.

Во главе правительства сегуна стоял в это время регент Хитсотсубаси, сменивший Ии-но-Ками. Хитсотсубаси ясно понимал всю невозможность нарушить договоры с иностранцами и сумел убедить микадо не отказывать им в их просьбе, так как иначе ему же придется нести последствия этого. Иностранцы могут направить свои силы и против Киото. Микадо, лишенный поддержки своих друзей, согласился, и 23-го октября 1866 года дал, наконец, просимую санкцию.

На юге, между тем, уже поднималось восстание. Во главе его стоял Саиго Такамори из рода Симадзу. Посланные сегуном войска терпели поражения, и мятежники, стремившиеся восстановить власть законного монарха, подвигались все ближе и ближе к северу. Весь юг страны был охвачен жестокой междоусобной войной.

3)Упразднение сегуната. 13-го октября 1866 года, восемнадцатилетний сегун умер так же скоропостижно, как и его предшественник, не назначив себе никакого наследника. Естественным образом выбор пал на его родственника Хитсотсубаси, заведовавшего и при жизни его всеми делами. Микадо одобрил этот выбор, и б-го января 1867 года Хитсотсубаси был провозглашен сегуном. Он известен более под китайским именем Кеики.

В следующем же месяце умер царствовавший в то время микадо Комеи и на престол вступил его сын Муцухито, царствующий в Японии и до сих пор. В то время ему было 14 лет. Ко двору в Киото снова съехались главные дайме в сопровождении лучших из своих самураев.

Долгое время они совещались о том, каким способом положить конец внутренним беспорядкам, разорявшим страну и обессиливавшим ее в виду более сильных врагов. Наконец, Тесю предложил сделать последнюю попытку окончить дело миром.

Он написал длинное и откровенное письмо сегуну, убеждая его поступиться своею властью для блага страны. «Причина нынешних беспорядков, — писал он, — заключается в том, что управление исходит из двух центров, и очи, и уши страны должны быть обращены в два противоположных направления. Ход событий привел к революции, и старая система не может долее существовать. Вы должны вернуть власть в руки монарха и положить тем основание, стоя на котором, Япония может сделаться равной другим странам».

Что подействовало в данном случае на Кеики, сознание ли безнадежности его положения, или действительно желание блага родины, или просто личная слабость, но только, вопреки всем ожиданиям, он после некоторого колебания послал микадо свое отречение. Он заявил, что отныне и навсегда он слагает с себя звание сегуна и передает свою власть в руки микадо. Впредь до установления нового управления страной он предлагал нести на себе все заботы по управлению делами, только уже не в качестве сегуна. Это произошло 19-го ноября 1867 г. Одновременно с этим в послании к своим вассалам и приверженцам он объяснил мотивы своего поступка именно теми аргументами, которые приводил в своем письме дайме Тесю.

Такого же рода объяснительное письмо он послал и представителям иностранных держав. «Я пришел к убеждению, — писал он в нем, — что страна не может дольше успешно управляться, пока власть будет разделена между императором и мною... Поэтому я, для блага моей страны, известил императора, что я отказываюсь от власти правителя с тем, чтобы созвано было собрание даймио, которое решит, каким образом и кем должна впредь управляться страна.

Поступая так, я нарушаю свои собственные интересы и отказываюсь от власти, унаследованной мною от моих предков, ради более важных интересов страны. В силу этого я удаляюсь с поля действий, вместо того чтобы противопоставить силу силе... Что касается того, кто истинный монарх Японии, то относительно этого ни у кого в Японии не может быть никакого сомнения. Император есть монарх.

Моей целью с самого начала было исполнять волю нации. К этому же должно стремиться и будущее правительство. Если нация решит, что я должен отречься от власти, я заранее готов отречься для блага страны... У меня нет никакой цели, кроме следующей: честно любя свою страну и народ, я отказываюсь от власти, полученной мною от предков, имея в виду созвать собрание высшего сословия страны, которое должно беспристрастно обсудить вопрос, и заранее решаясь подчиниться мнению большинства о будущем устройстве правления».

В Киото отречение сегуна произвело громадный эффект. Немедленно же были приняты все меры, чтобы укрепить создавшееся положение и не дать сегуну возможности одуматься.

Дворцовая охрана, находившаяся в руках преданных сегуну даймио, была передана родам Сатсумы, Тесю, Овари и Ечизен. Род Чоши, бывший в опале с 1863 г., получил амнистию так же, как и придворные, пострадавшие одновременно с ним. Звание сегуна и все правительство сегуна — бакуфу было объявлено несуществующим. И, наконец, было учреждено временное правительство, состоявшее из придворных (куге) и преданных микадо даймио, ведавших с этого момента все дела управления.

Первым же актом этого нового правительства было заявление, обращенное к микадо. Заявление это очень интересно во многих отношениях. Во-первых, оно показывает, со стороны окружавшей престол группы, ясное представление о важности переживаемого момента. Во-вторых, оно в общих чертах намечает направление будущей деятельности правительства, и направление это оказывается далеко не таким враждебным по отношению к европейцам, как можно было ожидать от приверженцев микадо, зарекомендовавших себя яростными врагами всего иноземного. События заставили их незаметно для самих себя диаметрально изменить точку зрения. Мы позволим себе привести наиболее характерный отрывок этого интересного документа.

«... Мы испытываем некоторую тревогу, — писали они, — при мысли о том, что мы могли бы последовать дурному примеру китайцев, которые одних себя считали великими и достойными уважения, а на иностранцев смотрели немногим лучше чем на зверей, а в конце концов стали терпеть от этих самых иностранцев и должны были подчиниться им же.

Поэтому нам кажется, после зрелого размышления, что самая важная задача, предстоящая нам в настоящий момент, заключается в том, чтобы понять потребности времени и начать великое дело реформирования нации. Ввиду этого чрезвычайно важно определить наше отношение к данному вопросу.

До сих пор наша империя держалась в отдалении от других стран и не имела понятия о силах внешнего Мира, мы думали только о том, чтобы причинять себе как можно меньше беспокойства, и в своем попятном движении мы рисковали быть завоеванными иностранцами.

Посещая иноземные страны и изучая, что там есть хорошего, сравнивая их постоянное движение вперед, их разумное управление, их прекрасную военную организацию и обеспеченность их населения с нашим теперешним состоянием, мы легко можем указать причины благоденствия и упадка...

Чтобы поднять упавший престиж императора и заставить уважать его власть, необходимо принять твердые решения и покончить с узкими и тупоумными понятиями, господствовавшими до сих пор.

Мы просим, чтобы высшие чины Двора открыли свои глаза и, соединившись с теми, кто стоит ниже их, установили отношения искренние, простые и дружеские, и чтобы, исправив наши недостатки тем, что есть лучшего у иностранцев, мы установили на будущее время прочную форму правления. Мы просим их помочь императору принять мудрые решения и отдать себе отчет в положении страны; оставить глупую привычку бранить иностранцев собаками, козлами и варварами, изменить заимствованные из Китая придворные церемонии, допустить иностранных представителей ко двору, как делается у всех народов, и опубликовать это к сведению всей страны, чтобы простой народ знал, как смотреть на этот вопрос. Это наша самая серьезная просьба, представляемая со всей почтительностью и смирением» («The Nineteenth Century», 1994 г. July).

Декрет об упразднении сегуната был подписан 3-го января 1868 г. Этот день считается поворотным пунктом японской истории.

15 января был издан манифест, объявляющий во всеобщее сведение о восстановлении в полном объеме власти микадо. Вот его дословный текст: «Мы возвещаем сим государям и подданным всех иноземных стран, что шогун Токугава Кеики отрекся от своей правительственной власти, и впредь все управление будет совершаться под нашим непосредственным наблюдением, и все государственные дела будут исполняться именем императора, а не сегуна, как было до сих пор. Впоследствии будут назначены специальные чиновники, чтобы вести сношения с иноземными странами. Послы иноземных государств должны сообразоваться с выраженной нами здесь волей» (Stead, «Japan by the japanese», ст. 1).

В Японии с этого момента считается новая эра, называемая эрой Меиджи (т. е. эпоха просвещенного мира). В действительности, новая эра наступила далеко не так внезапно, — прошло еще много времени, раньше чем новое правительство совершенно обеспечило себя извне и окончательно организовалось внутри.

Среди сторонников сегуна весть о его отречении вызвала неописуемое смятение и негодование. Они далеко еще не считали своего дела окончательно проигранным, и такой преждевременный отказ от борьбы казался им просто трусостью.

Со всех сторон приверженцы шогуна съезжались в Осаку, куда приехал и Кеики после своего прощального визита в Киото. Всеми силами они старались возбудить честолюбие Кеики и убедить его вернуть свои права. В конце концов они достигли своего. Кепки дал им разрешение собрать войска и двинуться вместе с ним в Киото. Когда в Киото узнали об этом, там решили сделать еще одну миролюбивую попытку. Даймиосы Овари и Ечизена были посланы к бывшему шогуну для переговоров. Они предлагали ему приехать в Киото одному и занять место в формируемом правительстве. Кеики соглашался, но под условием, чтобы молодой микадо удалил от себя «дурных советников», т. е. это значило, чтобы он снова изгнал из Киото преданных ему даймиосов и окружил себя сторонниками сегуна. На это посланные не могли, конечно, согласиться. Они уехали в Киото ни с чем, и оттуда было послано предписание южным провинциям послать свои войска для защиты микадо.

Встреча враждебных сил произошла на дороге от Осаки к Киото, Войска сегуна были гораздо многочисленнее, но европейское оружие и четыре года упражнений в новых военных приемах склонили перевес на сторону южан. Три дня, с 27-го по 30-с января 69 г. длилась ожесточенная битва, и, наконец, войска сегуна были обращены в беспорядочное бегство. Противники преследовали их до самой Осаки, и там Кеики едва успел спастись, сев на корабль. Разбитый и уничтоженный, вернулся он в Иедо. Его первый министр настаивал, чтобы он произвел над собой харакири, чтобы спасти, по крайней мере, честь дома Токугава. Но он не согласился на это. Тогда его министр сам покончил с собой этим же способом.

В Иедо к бывшему сегуну прибыли посланные микадо самураи Катзу и Окубо. Кеики дал им торжественное обещание, что не поднимет больше меча против своего законного монарха. С этих пор он удалился в частную жизнь и не делал больше ни одной попытки нарушить внутренний мир в своей родине.

Приверженцы его не так скоро смирились. Междоусобная война длилась еще несколько месяцев. Но войска сеогуна нигде не встречали сочувствия и поддержки, так что им пришлось, наконец, удалиться на Иезо, где они провозгласили республику. 27-го июня 69 г. силы их были окончательно разбиты войсками микадо, и республика уничтожена.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ