Послесловие к жизни

Литературоведы отмечают и необычайную оригинальность стиля Цветаевой, называя его неким сплавом жанров, что само по себе является новым явлением в литературе. Речь идет и о прозе, которая при высокой художественности лишена вымысла и посвящена реальным и достаточно известным людям, и о стихах, в которых часто говорилось чем‑то настолько сокровенном и глубинном, что заставляло встрепенуться даже застывшие сердца, на миг забыть о преходящей суете и подумать о вечном. Действительно, для появления таких строк необходимо иное представление о миропорядке, иной способ мышления, наконец, даже инакомыслие и ересь в творчестве. Психоаналитики твердят о проявлении в случае с Цветаевой редкой для женщин шизоидной психопатии, подтверждающейся суициидальными настроениями. Не стоит гадать, так ли это на самом деле, поскольку важной является не формализованная оценка в тесте на нормальность (созданная для среднего человека), а оценка суммарных действий, которые сделали поэтессу узнаваемой среди тысяч поэтов, закрепили за ее именем ореол стремления к безудержной, бесконечной любви наперекор общественному мнению, презирая ранее устоявшиеся нормы.

Творчество Марины Цветаевой, без сомнения, крик женской души, надломленной и ошеломленной. Но в ее жизненной линии присутствовало много мужского, многие ее поступки вписываются в единую стратегическую линию без натяжки, поскольку демонстрируют последовательность поведения в творчестве, неизменный возврат к устойчивой мотивации достижений, несмотря на общую неустойчивость психики и даже дисбаланс собственных ощущений.

В действиях Цветаевой часто изумляет не столько само творчество, страсть создать нечто потрясающее, сколько специфические и оригинальные действия, направленные на то, чтобы заставить публику обратить на себя внимание, читать, смотреть, обсуждать. Отсюда проистекает ее подсознательное стремление к скандальности, к резонансам, связанным с ее именем. Отсюда желание укусить, вызвать на дуэль, поспорить.

Она знала и чувствовала, что должна сказать новое, и сказать так, как еще никто до нее не говорил. Хотя притягательное и магическое присутствие смерти в поэзии является отражением внутреннего мира личности, проявление мучительной и напряженной борьбы между жизнью и смертью в жизни самой поэтессы было частью ее большой игры длиною в жизнь. Она играла сама с собой и распалялась еще больше тогда, когда замечала наблюдение за собой. Ее духовный эксгибиционизм был потребностью, которая провоцировала скандалы в личной жизни и шокировала окружающих даже на фоне раскованной в поступках литературной богемы. Выпотрошенная интимность, как тайное содержимое дамской сумочки, приковывала внимание большой аудитории, и ради этого стоило откровенничать. Это не продуманное творчество, а импульсы подсознания, рожденные пониманием конечной цели. Это неконтролируемая эмоция «наверху», «внутри» же она родилась как тайный плод сознания, интуитивного понимания результата. Это похоже на ощущения дрессировщика, входящего в клетку к тиграм: он боится, но бурная реакция публики делает его бесстрашным и толкает на безрассудные поступки.

Ведь, в сущности, литературная скандальность прозы Цветаевой также подтверждает наличие стратегической линии – едва ли не все портреты написаны в ответ на определенные публикации и являются гневными вспышками, актами возмездия, результатом специфических психических состояний. Но при всей эмоциональности изложения анализ наводит на мысль, что Цветаева взялась за тот или иной портрет лишь в уверенности, что он будет выписан вопреки всеобщему представлению. Мятежность с детства стала характерной чертой не только и не столько ее творчества, сколько продвижения его результатов в лоно общественного сознания.

Еще одним заслуживающим пристального внимания аспектом является необычайная вера Цветаевой в собственную гениальность. Но наличие стратегии проявляется не в том, что она считала себя гениальной, а в том, что сумела навязать эту мысль, преподнеся себя как исполнительницу святой миссии в поэзии. Презирая нормы поведения, отвергая традиционные подходы в отношениях между людьми, потребительски относясь к близкому окружению и пренебрежительно к людям вообще, она сумела стать символом любви и абсолютно обнаженной, поднятой, как флаг, одухотворенности.