Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
В которой девице Монлегюр приходится сделать нелёгкий выбор
Когда хруст палых веток под башмаками сердито удалявшейся девицы Монлегюр окончательно стих, Джонатан ле-Брейдис повернулся к принцессе Женевьев и тихо сказал ей: – Нам нужно поговорить. Немедленно. Голос его был столь твёрд, решителен и отрывист, каким не бывал, пожалуй, ни разу за время их знакомства, ибо большую часть времени, проведённого рядом с принцессой, Джонатан был ранен, сконфужен или же пребывал в большом замешательстве. Однако теперь досадное недоразумение, сложившееся между ним и его юной супругой, лишило его терпения и одновременно заставило собраться. Джонатан готов был пожертвовать личным счастьем – и даже, как знать, счастьем своей жены – во имя выполнения долга, но точно не собирался лишаться его из-за нелепого недоразумения. Тон его голоса подействовал на принцессу Женевьев весьма неожиданным образом. Она встала и отошла от доктора Мо, умильно бормочущего что-то вроде «Ну до чего же милая девочка, не правда ли, Паулюс?», а Паулюс огрызался чем-то вроде «Ещё какая неправда». Джонатан отошёл тоже и, не обращая внимания на косящихся в их сторону спутников, заговорил. – Послушайте, ваше высочество, если вы продолжаете настаивать, что вам нужно попасть на Навью, то учтите одну вещь. Пути туда два: либо незаконный, в лодке контрабандиста, либо законный, на люксоходе через пролив. Чтобы подкупить контрабандистов, понадобятся деньги, а у нас нет ни гроша, и, при всей моей преданности вашему высочеству, не думаю, что готов грабить и воровать во имя вашей цели. Чтобы попасть на люксоход, нужна будет проездная грамота, заверенная кем-то из членов Малого Совета. Достать её законным путём трудно даже для наизаконопослушнейшего шармийца, что уж говорить про государственных преступников вроде нас с вами. – Что же вы предлагаете? – спокойно и серьёзно спросила принцесса, глядя своему единственному лейбгвардейцу прямо в глаза. Взгляд её был так пытлив и так доверчив, что Джонатан на миг всё же смутился. Привычка распоряжаться и командовать дивным образом сочеталась в принцессе с готовностью беззаветно отдать судьбу свою в руки того, кому она решилась довериться. – Предлагаю начать с того, что в данный момент нам доступнее. Стюарт Монлегюр – глава Малого Совета. Его дочь могла бы помочь нам раздобыть необходимый документ… или подделать его, если придётся. – Его дочь? – Госпожа Эстер, та, которая приходила сюда сейчас. Принцесса Женевьев приподняла свои ровные русые брови и сложила губы в коротком беззвучном «о». Вид, наряд и манеры девицы, с которой она только что имела удовольствие познакомиться, мало вязались с представлениями о наследнице могущественной знатной семьи. Впрочем, в ней и самой-то разве что спьяну или сослепу можно было признать принцессу. Сообразив это, Женевьев не стала высказывать осуждение, а только молча кивнула. Похоже, она не видела ровным счётом никаких сложностей в плане, предложенном Джонатаном. Джонатан тяжко вздохнул. – Вы ведь понимаете, да? Нам придётся попросить её о помощи. – Так что же, – принцесса пожала плечами. – Попросите. – Вы, возможно, не заметили, ваше высочество, но Эстер… госпожа Эстер… как бы сказать, не очень к вам расположена. Да и ко мне, – добавил он и тоскливо примолк. Случалось, они с Эстер ссорились, и с её стороны пару раз доходило даже до рукоприкладства – к счастью, Джонатан знал её норов и всякий раз ловко уворачивался от тяжёлого гаечного ключа, метившего ему в лоб. Однако никогда прежде он не давал Эстер повод для ревности, пусть и мнимый, так что даже представить не мог, сколь тяжек на сей раз окажется гнев его возлюбленной. – Хотите сказать, придётся посвятить её в наше дело? Поведать, кто я? – спросила Женевьев, и, судя по недовольному тону её голоса и сердитой складке между бровей, мысль эта вовсе ей не понравилась. – Придётся, – ответил Джонатан. – Выбора всё равно нет, госпожа. Читатель здесь вправе спросить нас: да не кривил ли душой юный бывший лейтенант, предлагая беглой принцессе раскрыть её инкогнито первой встречной? Ведь, зная Эстер, он мог предположить, что его объяснений и сбивчивого лепета она слушать не станет – оттого одна лишь Женевьев, раскрыв ей свою личность, могла бы убедить разгневанную девицу Монлегюр, что Джонатан чист пред ней и помыслами, и делами. Не это ли было главной его целью, не потому ли он обратился к принцессе столь решительно, чем раньше никак не отличался? О, как хотелось бы нам с негодованием отвергнуть подобные подозрения. Как хотелось бы сказать, что душа юного бывшего лейтенанта была чище детской слезы, и важнее долга, чести и клятвы ничего в мире для него не существовало. Но, сказав так, мы бы бессовестно соврали многоуважаемому читателю. Простил ли бы нам наш читатель заведомое враньё? Разрешим себе в этом основательно усомниться. Нет, конечно, отчасти он думал и о принцессе тоже. Если бы Эстер смогла порыться в бумагах отца и отыскать нужный бланк, над которым сумел бы похимичить какойнибудь мошенник в ближайшем городе – это оказалось бы очень кстати. Но, вынуждены признать, мысль эта двигала нашим лейтенантом лишь во вторую очередь. Увы, молодость… пыл, отчаяние, любовь. В конце концов, Джонатан и так уже немалым пожертвовал ради принцессы, не правда ли? Беда лишь в том, что у него была ещё одна принцесса, своя собственная, и не приведи ему Господь выбирать между ними. – Что же, – сказала Женевьев после продолжительного молчания. – Вы доверяете этой женщине? – Как самому себе. – Тогда и я ей доверюсь. Пойдёмте к ней вместе и всё расскажем. Так они и поступили. И надо сказать, Паулюс ле-Паулюс был чрезвычайно рад избегнуть необходимости тащить на холм голема – вернее, робота, но мы по старой памяти будем звать его как звали, – а тем паче необходимости вновь беседовать со своей несносной сестрой. Мельница, где Эстер проводила большую часть времени, стояла на вершине холма и лениво вращала огромные лопасти, скрипевшие и хлопавшие на ветру, словно снасти огромного сухопутного корабля. Фундамент под ней зарос лопухами и крапивой, меж которых вилась узенькая тропинка, преграждённая в некоторых местах хитроумными ловушками в виде туго натянутой проволоки. Стоило только задеть такую проволоку, как чрево мельницы оглашалась грохотом старых жестяных банок из-под пива, возвещая явление незваного гостя. Джонатан, не понаслышке знавший о ловушках, вовремя предупреждал о них принцессу Женевьев, так что до мельницы они дошли безо всяких досадных приключений. Дверь была приоткрыта, и мерный гул работающей машины доносился изнутри, завораживая и успокаивая. Нельзя было сказать, есть ли кто на мельнице, но Джонатан знал, что она там. – Я же сказала, – раздался голос над их головами, – чтобы пришёл Паулюс. Какого чёрта? Ещё и девицу свою приволок. Бросайте Труди и убирайтесь вон. Эстер Монлегюр стояла на крошечном деревянном карнизике на стене, возле винта, к которому крепились лопасти мельницы, и то ли смазывала его, то ли чинила – мешало разглядеть солнце, стоявшее прямо у неё за плечом. Джонатан выронил Труди, которого еле доволок, приставил ладонь козырьком к глазам и всмотрелся ввысь, пытаясь разглядеть свою возлюбленную, но увидел лишь широко расставленные ноги в холщовых брюках, растрепавшиеся волосы да сердито сморщенный веснушчатый нос. – Мы подождём, пока ты его заправишь, – сказал он и, опустив голову, вполголоса добавил, обращаясь к Женевьев: – Не заговаривайте с ней пока. Я сам. Пусть немного остынет. Эстер фыркнула сверху и какое-то время поковырялась ещё с винтом, явно нарочито, чтобы помучить своих незваных гостей ожиданием. Потом нырнула в окошко, соединявшее карниз и внутреннюю часть мельницы. Джонатан снова сгрёб Труди в охапку и ступил вперёд, под сумрачную прохладную сень мельничного механизма. – Брось его там. У насоса, – громко, перекрывая стук жерновов, сказала сверху Эстер. Она уже проворно спускалась по приставной лестнице, действуя со скоростью и ловкостью ручной обезьянки, которых любили заводить у себя знатные дамы Саллании до того, как в моду вошли люксиевые птички. Джонатан залюбовался ею, как любовался всегда, – её грацией, её ловкостью, её дерзостью, тем, сколь безразлично ей было то, что о ней думают окружающие, – и тем, сколь невинно она своим равнодушием гордилась. Спрыгнув на выстланный соломой пол, Эстер деловито отряхнула руки и прошла мимо Женевьев, так, будто вообще её не увидела. Оказавшись у насоса, присоединённого к мельничным жерновам, нерадивая дочь Стюарта Монлегюра второй раз за день вскрыла грудную пластину жестяного робота, извлекла из него баллон и, вооружившись парой инструментов, занялась привычным и любимым делом. И как всегда, занимаясь им, она почти сразу пришла в хорошее расположение духа. Тем более на её любимой мельнице, под успокаивающее постукивание жерновов и скрип мельничных крыльев, которые были милей ей, чем была бы мила колыбельная матери, если б только графиня Монлегюр пела своим дочерям перед сном. И, разумеется, Джонатан это предвидел. – Скоро сделаешь? – тихо спросил он, и Эстер ответила не оборачиваясь: – Надо ещё пружину заменить и подтянуть клапан. А баллон заполнится к вечеру. Пусть Паулюс… – Эстер, – сказал Джонатан, не двигаясь с места, – это – её высочество Женевьев Голлан, наследная принцесса Шарми. И теперь, после кончины короля Альфреда – фактически, её величество королева. Эстер уронила гаечный ключ. Оплошность сама по себе не слишком досадная, вот только уронила она его прямо в Труди, отчего тот протестующе громыхнул. Эстер машинально запустила руку по локоть в жестяное нутро робота, одновременно оборачиваясь и глядя в лицо Джонатану, словно пытаясь понять, в самом ли деле он столь бессовестно, столь возмутительно нагло ей лжёт. Но мужа своего Эстер ле-Брейдис знала не хуже, чем Джонатан ле-Брейдис знал свою жену. Она бы ещё поверила в его измену, но не в его ложь. – О господи, – сказала Эстер Монлегюр, никогда не отличавшаяся стойкостью религиозных убеждений. – Здравствуйте, госпожа Монлегюр, – сказала в ответ принцесса Женевьев и улыбнулась столь сухо и скупо дочери своего злейшего врага, что последние сомнения Эстер развеялись, будто дымка над рекой поутру. В течение следующего часа мельничный насос наполнял механическое сердце Труди живительным воздухом, а Джонатан рассказывал Эстер о своих с принцессой злоключениях. Эстер внимала, сев на край ограждения вокруг мельничного жернова, приоткрыв от изумления рот и сложив руки на коленях, будто девочка, слушающая захватывающую страшную сказку. – Так вам нужно теперь на Навью? – только и проговорила она, когда фонтан красноречия Джонатана иссяк. Принцесса Женевьев, не проронившая за весь монолог своего лейб-гвардейца ни единого слова, молча кивнула. – Зачем? – Этого я сказать не могу. – вот и всё, чего добилась пытливая Эстер от этой каменнолицей принцессы, и это было немногим больше, чем от неё добивались все, кто хотел добиться чего бы то ни было. Впрочем, не такова была Эстер Монлегюр, чтобы отступать на полпути. – Ну вот ещё! – воскликнула она, вскакивая с ограждения и упирая в бока свои чумазые натруженные кулачки. – Отбираете у меня мужа, ломаете его жизнь, ломаете и мою тоже – а теперь, гляди-ка, она не может сказать. Да вы просто наглая самодовольная стерва, ваше высочество, если желаете знать! – Эстер! – воскликнул Джонатан, поражённый в самое сердце, на что любовь всей его жизни лишь упрямо выпятила подбородок. – А ты молчи! Довольно уж тебя наслушалась. Пусть, вон, она говорит, если помощи просит. Вы ведь просите у меня помощи, правильно я поняла? – Да, – тихо и сдержанно сказал принцесса Женевьев, не отводя глаза. – Прошу. – Правда? А похоже, как будто требуете. Вы хотите, чтобы я вынесла вам бумаги моего отца, помогла подделать его печать и подпись. Хотите, чтобы я стала предательницей собственной крови, как Джонатан уже стал из-за вас предателем своего Устава. И отказываетесь даже сказать, зачем вам это нужно! Принцесса Женевьев молчала какое-то время. То, что Эстер назвала Джонатана мужем в порыве гнева, не укрылось от неё, и, несмотря на поразительное воздействие, которое это открытие на неё произвело, принцесса сумела удержать себя в руках. В самом деле, это многое объясняло. Джонатан ле-Брейдис был дорог этой девушке, и, разумеется, она не была рада увидеть его с другой. Теперь, узнав, что с этой другой его объединяет лишь его присяга, Эстер Монлегюр должна была почувствовать облегчение. Однако гнев её не утих, напротив, как будто разгорелся с новой силой. И Женевьев не знала, как его унять. Она вообще очень мало знала о том, как говорить с людьми, которые, зная, кто она такая, не желают ни служить ей, ни убить её. Служение и ненависть – вот и всё, что она знала в жизни, и ревность чужой жены была для неё испытанием совершенно новым. Оттого, быть может, испытание это вызвало в Женевьев больше любопытства, чем справедливого негодования. – Я бы сказала с радостью, – проговорила она, глядя в раскрасневшееся лицо молодой женщины. – Но дала клятву отцу моему на смертном одре, что никому ни о чём не скажу, пока не достигну цели. А может, и тогда не смогу сказать – всё зависит от того, что я найду там, куда лежит мой путь. Так вышло, что, кроме господина ле-Брейдиса, у меня нет других помощников. Я прошу у вас прощения за то, что он оказался втянут в это, однако вы, как механик, должны понимать, что, когда ветер дует на лопасти мельницы, лопастям должно крутиться, а жерновам должно молоть, и не в их воле решать, будут ли они перемалывать зерно или кости. Или, – добавила она, кинув взгляд на развороченного робота, – накачивать воздух в баллон. Эстер хмуро посмотрела на неё, скрестив руки на груди. Джонатан тихонько стоял в стороне – он сделал всё, что мог, сказал всё, что должен был сказать. Теперь решение оставалось за ней, и он смутно чувствовал – не без некоторого удивления, заметим вскользь, – что от Женевьев сейчас зависит больше, чем от него самого. – Ладно, – сказала Эстер наконец. – Тогда я поеду с вами. Джонатан вздрогнул всем телом и раскрыл рот для самого решительного протеста. Но принцесса Женевьев опередила его, кивнув: – Да. Разумеется. Понимаю вас. Если вы достанете нам нужный документ, вы предадите вашего отца, и надежда на то, что он одобрит ваш брак с господином ле-Брейдисом – тайный брак, насколько я понимаю, – окончательно развеется в прах. Вы бы и рады мне отказать, но не можете, потому что, отказав мне, откажете Джонатану, вы ведь знаете, что он меня сейчас не оставит. А между вашим мужем и вашим отцом вы, не колеблясь, выбираете мужа. Давно уже выбрали. – Эстер… – сказал Джонатан. – Нет… твоя мельница… И Женевьев, мудрая принцесса Женевьев, столь много понимавшая и столь мало разумевшая, с удивлением обернулась на него, не понимая, о чём он толкует. А всё, о чём он толковал, было вокруг них. Инструменты, разбросанные повсюду, гайки, болты и шестерни всех мыслимых размеров, жестяные и стальные части всех мыслимых форм, разобранные и полусобранные машины, машинки и махины, которыми завалено и заставлено было всё пространство мельницы, оставляя лишь узкий проход к двери. Тут были и граммофоны, и часы, и музыкальные шкатулки, и ещё какие-то странные механизмы непонятного назначения, вроде огромного стеклянного цилиндра, поставленного в углу стоймя, в котором наполовину был опущен гигантский деревянный поршень. Странное и занятное место, где не было ни пылинки, ни паутинки, ни даже бойкой летней мухи не залетало сюда, ибо всё это чудовищное богатство не простаивало без дела. То был волшебный замок Эстер Монлегюр, кукольный домик Эстер Монлегюр; здесь она коротала дни и вечера, сюда тайком убегала ночью, когда какая-то особенно замысловатая идея осеняла её заполночь и никак не могла ждать до утра. Куклам она предпочитала роботов, вышивке – гаечный ключ, чинному замужеству и материнству – балансирование на карнизе под лопастями ветряной мельницы. Как терпел, как выносил всё это Джонатан ле-Брейдис? Из одной только любви. И любя свою Эстер, он лучше всех на свете знал, как много значат для неё её жестяные игрушки и её мельница. Между мельницею и мужем она теперь должна была выбирать, и выбор этот был куда трудней для неё, чем выбор между любимым мужчиной и нелюбимыми, надменными родителями, стыдившимися её и так никогда и не простившими ей её мечту. – Ну так что, – сказала Эстер, убирая тыльной стороной ладони прядь, выбившуюся из-под косынки. – Там где-нибудь… новую мне построишь. На закате того же дня пёстрая повозка, в которой колесил по миру Анатомический театр доктора Мо, снялась со стоянки в берёзовой рощице и покатила дальше на юг. Сделала она это, однако, в сильно облегчённом составе. И если к потере плотника доктор Мо отнёсся с изрядной долей безразличия, то потеря прекрасной своей ассистентки повергла старика в настоящее отчаяние. Паулюс, впрочем, унял его горе, подсунув старику бутылочку сливовой наливки. И пока старик пригубливал её, обняв за плечи заметно повеселевшего голема Труди, Паулюс прощался со своей сестрой, которую видел, быть может, в последний раз и к которой воспылал особою нежностью не только из-за этого опасения, но и оттого, что она, подобно ему, тоже пускалась теперь в бега, а стало быть, теряла последний повод глядеть на него свысока. – Бедняжка Эвелина! – только и сказал Паулюс, а Эстер вздохнула и покачала головой. Оба они, без сомнения, сочувствовали сестре, которой суждено было теперь служить единственной и вечной мишенью подначек, нравоучений и критики их железной матери. Впрочем, оба они подозревали, что Эвелина быстро найдёт способ избавиться от этого затруднения, выскочив замуж, поэтому в глубине души были за неё спокойны. – Прощай, бедная моя сестричка, прощай, прощай! – трагично воскликнул Паулюс, которого отчего-то совсем не возмутило, что сестра его бежит с каким-то столичным оборванцем и его подозрительной подружкой. Про подружку он, однако, счёл нужным её всё же предупредить и шепнул при последнем объятии: – Держи ухо востро с этой вертихвосткой. А то босыми вас оставит! Вручив сестре сие наставление вместе с братским поцелуем в лоб, Паулюс ле-Паулюс запрыгнул на козлы повозки, лихо гикнул и пустил лошадку рысью, а доктор Мо, высунувшись из-под полога, замахал своим бывшим коллегам, и вместе с ним махал голем Труди, чьи вращательные движения рукой в равной мере могли крутить лебёдку, ручку шарманки, ворот колодца или посылать прощальный привет. Джонатан глядел вслед укатывающей повозке, а по бокам от него молча стояли две женщины, честные, преданные, выносливые, но утомительно надменные, огорчительно упрямые и вдобавок весьма недолюбливающие друг друга. С этой ношей, ещё больше отяготившей шею нашего многострадального друга, мы до поры до времени его и оставим.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ, Date: 2015-07-27; view: 304; Нарушение авторских прав |