Песня о козле

Жизнь – сцена, игра и пространство для боя.

Иные – лишь зрители в этой игре,

Другие являют актеров собою,

Играющих горных козлов на горе.

И каждый козлина любви, восхищенья

У зрителей тщится стяжать на века

И сделать другого козлом отпущенья

За то, что другой не дает молока.

Козлы на вершине бодаются, блеют,

И несть на высокой горе им числа.

А зрители, встав у подножья, болеют

всю жизнь за того иль иного козла.

Но я не козел и не зритель. Я молча

Играю капусту, зарыт в чернозем,

И мыслю вполне равнодушно, по-волчьи:

"Хороший козел – это мертвый козел!"

И если б с вершины в ущелье сырое

Свалился козел, проигравший финал,

И спел мне страдальчески с видом героя,

Как славно он бился и счастье познал,

То я бы заметил на это, что лучше

Скончаться в сыром и прекрасном тепле,

Чем пасть, как тупой янычар при Козлуджи.

Так молвил бы я и добавил бы тут же:

"Что ж, меньше одним хоть козлом на земле!.."

* * *

За стеной пианист исполнял “Грибоедовский вальс”,

А на улице было промозгло, туманно и сыро.

Ты любила голландца по имени Ван дер Ваальс,

Что к тебе пристрастился сильней, чем к голландскому сыру.

Естество испытателя развито было во мне,

Что в итоге решило голландца дальнейшую участь.

– Так ты, значит, голландец, – сказал я ему в тишине, –

Вот и славно. Сейчас мы проверим тебя на летучесть...

Я окно распахнул. До асфальта неблизок был путь.

Подошедши к голландцу, я взял его мягко за горло.

– Нет, – сказал он, – Не надо. Я лучше уж сам как-нибудь...

И, меня отстранив, он к окошку проследовал гордо.

...Результат отрицательный тоже порой результат,

И, рождаясь, не всякую сказку мы делаем былью.

Мой голландец поправку в известный вносил постулат,

Что звучал теперь так: "У любви как у пташки лишь крылья".

Он пикировал вниз, с гравитацией тщетно борясь.

Я за ним наблюдал с сожалением, грустью и болью

И тебя упрекнул, услыхав приглушенное "хрясь!":

– Недостаточно он окрылен был твоею любовью...

* * *

Нет, я не Пушкин, я другой,

И, будь вы, сударь, князь ли,

граф ли,

Ступать не стану я ногой

На те же пушкинские грабли.

Не обо мне тут даже речь,

Не в страхах дело тут банальных,

Я не себя стремлюсь сберечь,

Но том стихов потенциальных.

Ну как смогу их написать

я, будучи, простите, мертвым?

Убийцей же поэта стать

На кой, на кой, скажите, черт вам?

Мне б не хотелось обделить

Всех тех, кто дорожит поэтом,

И вам меня не подстрелить,

Забудьте и мечтать об этом!

Вы злитесь, вы рогатый муж,

И вы не склонны к политесам,

Но я не Пушкин, и к тому ж

Вы мелковаты для Дантеса.

Заботой о потомках я

альтруистическою движим,

А вы... вы жалкая свинья,

Раз вам своя безрогость ближе.

И мне плевать, мон шер ами,

На ваших двух рогов зачатки,

И не трудитесь, черт возьми,

В меня метать свои перчатки!..

Нет, не пойду я на дуэль,

На кою вами зван любезно,

И вы свой можете картель

Себе в одно засунуть место!

* * *

Плохих людей не следует судить,

То, что они плохие, – их несчастье.

Логичней как врагов их возлюбить,

Выказывая жалость и участье.

Их слух воспринимает звон монет,

Они живут, но хлебом лишь единым,

А слуха к Слову Божьему в них нет,

Полет души неведом им, кретинам.

Они собой являют низший сорт,

И в мире-то они возникли нашем

Сугубо потому, что на аборт

Не дали денег пьяным их мамашам.

Они росли в трущобах, без отца,

Что вкупе с социальным окруженьем

Весьма ожесточило их сердца,

Привыкшие к обидам и лишеньям.

И следует жалеть их посему,

Хоть жалость унижает человека.

Звезда должна не ненавидеть тьму,

Но свет свой привносить в нее, как Вега…

Во власти прогрессивных тех идей

Я пребывал на кафеле сортира,

Пинаемый ботинками людей,

Лишенных нравственного

ориентира.

6 июля 2015 года