Глава пятая. Командир отряда остановил лошадь, снял шлем, прошелся пальцами по редким, слипшимся от пота волосам

Командир отряда остановил лошадь, снял шлем, прошелся пальцами по редким, слипшимся от пота волосам.

– Приехали, – повторил он в ответ на вопросительный взгляд трубадура.

– Что? Как? – удивился Лютик. – Почему?

– Дале не поедем. Видите? Речка, что внизу блестит, энто Ленточка. Мы токмо до ей бралися вас провожать. Сталбыть, время возворотиться.

Солдаты, беспокойно осматриваясь, остановились позади. Ни один не слез с коня. Лютик заслонил глаза рукой, поднялся на стременах.

– Это где ж ты реку увидел?

– Внизу, говорю. Спускайтесь по яру, сразу попадете.

– Проводите хотя бы до берега, – возразил Лютик. – Покажите брод…

– Ну да! Было б чего указывать. С мая ни капли. Жаришша вонна, вот она, вода, сталбыть, и опала. Замелела Ленточка-то. В кажном месте конь перейдет…

– Я показывал вашему начальнику письмо от короля, – насупившись, сказал трубадур. – Он ознакомился, и я собственными ушами слышал, как он велел вам проводить меня до самого Брокилона. А вы хотите бросить меня здесь, в этой чащобе? А если я заблужусь?

– Не заблудите, – угрюмо буркнул подъехавший к ним солдат, который до сих пор молчал. – Не успеете заблудить-то. Сперва вас-то духобабья стрела отышшет.

– Ну и трусоваты же вы, – съязвил Лютик. – Ну и нагнали же на вас страху дриады. Ведь Брокилон только на том берегу Ленточки начинается. Ленточка – граница. Мы ее еще не пересекли!

– Ихая граница, – пояснил, оглядываясь, командир, – доходит дотудова, откудова ихие стрелы летят. Стрела, пушшенная с того берега, ежели крепко пустить, долетит аж до опушки, да ишшо и такую силу имет, штоб кольчугу продырявить. Вы-то уперлися, штобы туда иттить. Ваша шкура. А мне жизень мила. Я дале не пойду. Надыть мне башку в шершнево гнездо сувать-то?

– Я же вам объяснил, – Лютик сдвинул шапочку на затылок и выпрямился в седле, – что еду в Брокилон с миссией. Я, можно сказать, посол. Дриад не боюсь. Но прошу вас проводить меня до берега Ленточки. А вдруг да на меня в этих зарослях разбойники нападут?

Второй солдат, угрюмый, вымученно улыбнулся.

– Разбойники? Тута? Ясным днем? Ну, господин, днем тута духа живого не встренешь. Остатние времена духобабы пушшают стрелы в кажного, кто на берегу Ленточки кажется, а то, быват, и далеко на нашу сторону запушшают. Не-а, разбойников-то вы не бойтеся.

– Правда твоя, – подтвердил командир. – Шибко глупым должон быть разбойничек-то, штобы днем до Ленточки иттить. Да и мы-то не дурни. Сам-друг едете, без латов и оружия и на вояка, прошшенья просим, не смотритеся, за версту видать. Ну так вам, может, и пошшасливицца. А вот ежели духобабы узрят нас, конных, да с оружием, не видать нам солнца за стрелами-то летучими.

– М-да, трудное дело… – Лютик похлопал коня по шее, глянул вниз, в пойму. – Стало быть, еду один. Ну, бывайте, солдатики. Благодарю за сопровождение.

– Не тыркайтесь больно-то. – Угрюмый солдат глянул в небо. – Вечер рядом. Как туман с воды подымется, тут и ежжайте. Потому как, знаете…

– Что?

– В тумане-то выстрел понеуверенней. Ежели к вам судьба будет ласковой, промажет духобаба-то. Токмо что они, господин, редко мажут.

– Я ж говорю вам…

– Ну, ну, говорили, не забыл. Дескать, с мисьей к им едете. Но я вам кой-чего другого скажу: с мисьей ли, с процесьей, им все едино. Пустят в вас стрелу, и конец.

– Нанялись, что ль, пугать меня? – снова надул щеки поэт. – За кого вы меня принимаете, за городского писаку, или как? Я, господа хорошие, видел больше битв, чем вы все, вместе взятые. И о дриадах тоже знаю побольше вас. Хотя бы то, что они никогда не стреляют без предупреждения.

– Было так-то, правда ваша, – тихо сказал командир. – Упреждали. Пустят стрелу в ствол либо на стежку, сталбыть, где энта стрела – тама и рубеж, дале – ни шагу. Ежели человек быстро заворотит, мог уйти целехоньким. Токмо ныне все иначей. Ныне они сразу шьют так, чтобы забить.

– С чего бы такое ожесточение?

– Вишь ли, – буркнул солдат, – оно вона как. Когда короли мир с Нильфгаардом заключили, то взялися сильно за эльфовы банды. Видать, здорово их прижали, потому как не проходит ночи, чтобы недобитки не сбегали через Бругге, в Брокилоне шукая схоронения. А когда наши эльфов гонют, то часом, быват, и с духобабами разделываются, которые из-за Ленточки на помочь идут. А бывало, и наше войско с разбегу в лес заглянет… Понятно?

– Понял. – Лютик внимательно глянул на солдата, покивал головой. – Преследуя скоя’таэлей, вы переходили Ленточку. Убивали дриад. И теперь дриады отвечают вам той же монетой. Война.

– Точно, господин. Война всамделишная. Всегда это была драка не на живот, а на смерть, но теперича-то уж и вовсе паршиво. Меж ними и нами – ненависть. Ишшо раз говорю: ежели нет нужды, не ездите туды.

Лютик сглотнул.

– В том-то и дело, – он выпрямился в седле, с большим трудом изобразив на лице воинственную мину, – что есть нужда. И я еду. Сейчас. Вечер не вечер, туман не туман, надо двигаться, коли долг призывает.

Годы тренировок взяли свое. Голос трубадура звучал красиво и грозно, сурово и холодно, звенел железом и мужеством. Солдаты взглянули на него с неприкрытым изумлением.

– Прежде чем двинетесь, – командир отстегнул от седла плоскую деревянную фляжку, – глотните первачу, милсдарь певун. Глотните…

– Легчей помирать будет, – угрюмо добавил другой, неразговорчивый.

Поэт отхлебнул из фляжки.

– Трус, – гордо возвестил он, как только перестал кашлять и отдышался, – умирает сто раз. Мужественный человек – лишь однажды. Но госпожа Фортуна благоприятствует смелым, трусов презирает. Так сказать, смелого стрелы боятся, смелого меч не берет.

Солдаты взглянули с еще большим восхищением. Они не знали и не могли знать, что Лютик цитирует слова известной в его стороне боевой песни, к тому же написанной не им.

– А вот этим, – поэт вытащил из-за пазухи звякнувший содержимым кожаный мешочек, – позвольте отблагодарить за эскорт. Прежде чем до форта доберетесь, прежде чем вас снова суровая служба-матка приласкает, загляните в кабак, выпейте за мое здоровье.

– Благодарим, господин. – Командир слегка покраснел. – Щедрый вы человек, а ведь мы… Прошшевайте и простите, что одного вас оставляем, но…

– Пустое. Ну, бывайте.

Бард лихо сдвинул шапочку на левое ухо, тронул коня пяткой и направился вниз по откосу, насвистывая известную исключительной непристойностью кавалерийскую песенку из «Свадьбы в Беллерлине».

– А корнет-то в замке болтал, – услышал он еще слова угрюмого, – мол, энто дармоед, трус и балда. А энто боевитый и храбрый господин, хоть и виршеплет.

– Истинная правда, – ответил командир. – Трусом-то его не назовешь, ничего не скажешь. Даже глазом не моргнул, это точно. Да ишшо и свишшет, слышь? Хо, хо… Слыхал, что говорит? Мол, послом идет. Не боись, кого-нито послом не назначут. Надыть голову иметь на плечах-то, штобы послом стать.

Лютик прибавил ходу, чтобы как можно скорее скрыться у них из глаз. Он не хотел подпортить только что заработанной репутации. А знал – долго ему не просвистеть, потому как не хватит уже влаги на пересохших от страха губах.

Яр был мрачный и влажный, мокрая глина и покрывающий ее ковер погнивших листьев приглушали звон копыт темно-гнедого мерина, которого поэт окрестил Пегасом. Пегас шел медленно, свесив голову. Это был один из тех немногих коней, которым все всегда без разницы.

Лес кончился, но от русла реки, обозначенного полосой ольх, Лютика еще отделяла широкая, заросшая камышами низинка. Поэт остановил коня. Внимательно осмотрелся, но ничего подозрительного не заметил. Напряг слух, но услышал только кваканье лягушек.

– Ну, коняга, двум смертям не бывать, – кашлянул он. – Вперед.

Пегас немного приподнял голову и вопросительно поставил торчком обычно отвисающие уши.

– Ты верно слышал. Вперед.

Мерин медленно двинулся, под копытами зачавкало болото. Лягушки длинными прыжками удирали из-под ног коня. В нескольких шагах перед ними с шумом и кряком поднялась утка, и сердце трубадура на мгновение остановилось, а потом взялось стучать очень быстро, как бы наверстывая упущенное. Пегас вообще не обратил на утку никакого внимания.

– Ехал герой… – пробормотал Лютик, вытирая залитую потом шею платочком, вытянутым из-за пазухи. – Ехал неустрашимо чрез урочище, не обращая внимания на скачущих земноводных и летающих драконов. Ехал себе и ехал. И доехал до бескрайних просторов…

Пегас фыркнул и остановился. Они были у реки. Камыши и очерет доходили выше стремени. Лютик отер пот со лба, повязал платок на шею. Долго, до слез, вглядывался в ольховник на противоположном берегу. Не заметил ничего и никого. Поверхность воды морщинили вытянувшиеся по течению водоросли, над ними шмыгали бирюзово-оранжевые зимородки. Воздух мерцал от туч насекомых. Рыбы заглатывали поденок, оставляя на воде большие круги.

Всюду, насколько хватало глаз, виднелись бобриные зарубки, кучки надкусанных веток, поваленные и обглоданные стволы, омываемые медленным течением. «Ну и бобров же тут, – подумал поэт, – невероятное богатство. И неудивительно. Никто не беспокоит чертовых древоточцев. Сюда не заходят ни бандиты, ни ловчие, ни бортники, даже вездесущие трапперы не устанавливают здесь силков. А те, которые пытались, получали стрелу в горло, и раки обгладывали их в прибрежном иле. А я, идиот, лезу сюда по доброй воле, сюда, на Ленточку, в реку, затянутую трупной вонью, которую не перебивает даже запах аира и мяты…»

Он тяжко вздохнул.

Пегас медленно ступил в воду передними ногами, опустил морду, пил долго, потом повернул голову и глянул на Лютика. Вода стекала у него с губ и ноздрей. Поэт покачал головой, снова вздохнул, громко потянул носом.

– И взглянул герой на бурлящую пучину, – продекламировал он тихонько, стараясь не стучать зубами. – Взглянул и двинулся вперед, ибо сердце его не ведало тревоги.

Пегас повесил голову и опустил уши.

– Тревоги не ведало, говорю.

Пегас тряхнул головой, звякнул кольцами поводьев и мундштука. Лютик ткнул его пяткой в бок. Мерин обреченно ступил в воду.

Ленточка была речкой мелкой, но сильно заросшей. Пока они добрались до середины русла, за ногами Пегаса уже заплетались длинные косы водорослей. Конь ступал медленно и с трудом, при каждом шаге пытаясь стряхнуть удерживающие его растения.

Прибрежные заросли и ольховник правого берега были уже недалеко, так недалеко, что Лютик почувствовал, как желудок опускается у него вниз, аж до самого седла. Он прекрасно понимал, что посередине реки, увязнувший в водорослях, он представляет собой прекрасную, не позволяющую промахнуться мишень. Глазами воображения он уже видел изгибающиеся дуги луков, напружинивающиеся тетивы и острые наконечники нацеленных в него стрел.

Он стиснул икрами бока коня, но Пегас начихал на это. Вместо того чтобы пойти быстрее, конь остановился и задрал голову. Яблоки будущих удобрений шлепнулись в воду. Лютик протяжно застонал.

– Смельчак, – пробормотал он, прикрывая глаза, – не смог форсировать бурлящих порогов. Погиб геройской смертью, пронзенный бесчисленными стрелами. Навечно поглотила его темно-синяя тонь, взяли в свои объятия водоросли, зеленые, как нефриты. Пропал по нему след всякий, осталось только конское говно, уносимое стремниной к далекому синему морю…

Пегас, которому, видимо, полегчало, без принуждения пошел резвее, а на прибрежной, свободной от водорослей быстрине даже позволил себе взбрыкнуть, в результате чего целиком вымочил Лютику ботинки и штаны. Поэт этого даже не заметил – картина нацеленных ему в живот стрел не покидала его ни на мгновение, а ужас ползал по спине и затылку словно огромная, холодная и скользкая пиявка. Потому что за ольховником, меньше чем в ста шагах, за сочной зеленой полосой трав вздымалась из вереска отвесная, черная, грозная стена леса.

Брокилон.

На берегу, в нескольких шагах ниже по течению, белел конский скелет. Крапива и очереты проросли сквозь клетку ребер. Валялось там еще немного других костей, поменьше, не похожих на конские. Лютик вздрогнул и отвернулся.

Подгоняемый пятками мерин с плеском и хлюпаньем выбрался на прибрежное болото, тина противно засмердела. Лягушки ненадолго прекратили музицировать. Стало очень тихо. Лютик прикрыл глаза. Больше он уже не декламировал, не импровизировал. Остался только холодный, отвратительный страх, ощущение сильное, но совершенно лишенное творческих посылов.

Пегас застриг ушами и бесстрастно пошлепал в сторону Леса Дриад, который многие именовали Лесом Смерти.

«Я пересек границу, – подумал поэт. – Сейчас все решится. Пока я был у реки и в реке, они еще могли проявлять великодушие. Но теперь… Теперь я – пришелец, чужак, незваный-непрошеный. Как и тот, чьи косточки… От меня тоже может остаться лишь скелет… Предостережение очередным… Если дриады здесь… Если они за мной наблюдают…»

Он вспомнил турниры лучников, ярмарочные конкурсы и стрелецкие смотры, соломенные щиты и манекены, утыканные и разорванные наконечниками стрел. Что чувствует человек, в которого попала стрела? Удар? Боль? А может… ничего?

Дриад либо не было поблизости, либо они еще не решили, как поступить с одиноким всадником, который, сказать по правде, хоть и подъехал к лесу физически живой, целый и невредимый, но зато полумертвый от страха. Путь к деревьям преграждала поросшая кустарником, ощетинившаяся корнями и ветками путаница бурелома, но у Лютика и без того не было ни малейшего желания подъезжать к самой опушке и уж тем более углубляться в лес. Он мог принудить себя к риску, но не к самоубийству.

Очень медленно слез с седла, привязал поводья к торчащему вверх корню. Обычно он так не делал – Пегас, как правило, не удалялся от хозяина. Однако Лютик не мог сказать, как конь поведет себя, услышав свист и жужжание стрел. До сих пор ни у него, ни у Пегаса не было оказии привыкнуть к таким звукам.

Он снял с луки седла лютню, уникальный, высокого класса инструмент с изящным грифом. «Презент от эльфки, – подумал он, поглаживая инкрустированное дерево. – Может случиться, что он вернется к Старшему Народу… Разве что дриады положат его рядом с моим трупом…»

Невдалеке лежало древнее, поваленное ветром дерево. Поэт присел на ствол, опер лютню о колено, облизнул губы, вытер вспотевшие ладони о штаны.

Солнце клонилось к закату. Над Ленточкой вздымался туман, серо-белым покрывалом затягивая луга. Становилось прохладнее. Прокурлыкали и улетели журавли, осталось лишь кваканье лягушек.

Лютик ударил по струнам. Раз, другой, третий. Покрутил колки, настроил инструмент и начал играть. А потом запел.

Yviss, m’evelienn vente caelm en tell

Elaine Ettariel Aep cor me lode deith ess’viell

Yn blath que me darienn Aen minne vain tegen a me

Yn toin av muireann que eveigh e aep llea…

Солнце скрылось за лесом. В тени гигантских деревьев Брокилона сразу же стало сумрачно.

L’eassan Lamm feainne renn, ess’ell

Elaine Ettariel,

Aep cor…

Нет, он не услышал. Он почувствовал присутствие.

– N’te mire daetre. Sh’aente vort.

– Не стреляй, – прошептал он, не оглядываясь. – N’aen aespar a me… Я пришел с миром…

– N’ess a tearth. Sh’aente.

Он послушался, хотя пальцы озябли и занемели на струнах, а песня с трудом пробивалась из горла. Но в голосе дриады не слышалось враждебности, а он, черт побери, был профессионалом.

L’eassan Lamm feainne renn, ess’ell,

Elaine Ettariel,

Aep cor aen tedd teviel e gwen

Yn blath que me darienn

Ess yn e evellien a me

Que sh’aent te caelm a’veann minne me stiscea…

На этот раз он позволил себе глянуть через плечо. То, что притаилось около ствола, очень близко, напоминало обмотанный плющом куст. Но это был не куст. У кустов не бывает таких огромных горящих глаз.

Пегас тихо фыркнул, и Лютик понял, что у него за спиной, в темноте кто-то поглаживает коня по ноздрям.

– Sh’aente vort, – снова попросила приткнувшаяся за его спиной дриада. Голос напоминал шум листвы, по которой скатываются капельки дождя.

– Я… – начал он, – я… Я друг ведьмака Геральта… Я знаю, что Геральт… Что Gnynbleidd находится у вас в Брокилоне. Я приехал…

– N’te dice’en. Sh’aente, va.

– Sh’aent, – мягко попросила из-за его спины другая дриада, чуть ли не одновременно с третьей. И, кажется, четвертой. Он не был уверен.

– Yea, sh’aente, taedh, – проговорило серебристым звучным голосом то, что еще минуту назад казалось поэту березкой, растущей в нескольких шагах от него. – Ess’laine… Taedh… Ты петь… Еще об Эттариэль… Да?

Он так и сделал.

Любить тебя – вот жизни цель,

Бесспорная, как смерть,

Прекрасная Эттариэль!

Позволь же мне посметь

В груди встревоженной нести

Воспоминаний клад.

От злого времени спасти

Твой голос, жест и взгляд.

И колдовской цветок, заклад

Любви и наших встреч,

Струящий сладкий аромат,

Не запрещай сберечь!

На нем крупинки серебра —

Поблескиванье рос.

Мне тайна чудится, игра

И откровенность слез.[3]

На этот раз он услышал шаги.

– Лютик!

– Геральт!

– Да. Можешь больше не шуметь.

– Как ты меня отыскал? Как узнал, что я в Брокилоне?

– От Трисс Меригольд… Черт… – Лютик снова споткнулся и наверняка упал бы, если б идущая рядом дриада не поддержала его ловким приемом, удивительно сильным при ее небольшом росте.

– Gar’ean, taedh, – серебристо предостерегла она. – Va caelm.

– Спасибо. Тут ужасно темно… Геральт? Где ты?

– Здесь. Не отставай.

Лютик пошел быстрее, снова споткнулся и чуть не налетел на ведьмака, остановившегося перед ним. Дриады бесшумно миновали их.

– Ну и мрак… Далеко еще?

– Нет. Сейчас будем в лагере. Кто, кроме Трисс, знает, что я прячусь здесь? Ты кому-нибудь проболтался?

– Пришлось сказать королю Вензлаву. Необходим был пропуск через Бругге. Такие времена, что и не говори… Кроме того, нужно было согласие на вход в Брокилон. Но ведь Вензлав тебя любит и знает. Представь себе, он назначил меня послом. Я уверен, что он сохранит тайну, я его просил. Не злись, Геральт…

Ведьмак подошел ближе. Лютик не видел выражения его лица, видел только белые волосы и заметную даже в темноте многодневную белую щетину.

– Я не злюсь. – Геральт положил руку барду на плечо, и тому показалось, что холодный до того голос ведьмака немного изменился. – Я рад, что ты приехал. Курицын сын.

– Холодно тут, – вздрогнул Лютик, потрескивая ветками, на которых они сидели. – Может, костер разжечь?

– И не думай, – буркнул ведьмак. – Забыл, где находишься?

– Они до такой степени… – Трубадур пугливо осмотрелся. – Никакого огня, да?

– Деревья ненавидят огонь. Они тоже.

– Черт подери, так и сидеть в холоде? И в темноте? Руку вытянешь – собственных пальцев не видно…

– А ты не вытягивай.

Лютик вздохнул, ссутулился, потер локти. Было слышно, как сидящий рядом ведьмак переламывает пальцами тоненькие прутики.

В темноте неожиданно мигнул зеленый огонек. Вначале слабый и нечеткий, он быстро сделался ярче. Затем загорелись новые, сразу во многих местах, они двигались и танцевали, будто светлячки или болотные огни. Лес вдруг ожил мерцанием теней. Лютик стал различать силуэты окружающих их дриад. Одна приблизилась, поставила рядом с ними что-то похожее на подожженный клубок растений. Поэт осторожно протянул руку, поднес ладонь. Зеленый жар был совершенно холодным.

– Что это, Геральт?

– Гнилушка и разновидность мха, который растет только здесь, в Брокилоне. Они одни знают, как надо все это сплести, чтобы светило. Спасибо, Фаувэ.

Дриада не ответила, но и не ушла. Присела рядом. Ее лоб перехватывал венок, длинные волосы спадали на плечи. В слабом свете волосы казались зелеными, а может, и верно были такими. Лютик знал, что волосы у дриад порой бывают удивительного цвета.

– Taedh, – сказала она мелодично, подняв на трубадура глаза, горевшие на миниатюрном личике, пересеченном двумя параллельными, косо расположенными полосками маскировочной раскраски. – Ess’ve vort sh’aente aen Ettariel? Sh’aente a’vean vort?

– Нет… Может, потом, – мягко ответил он, старательно подбирая слова Старшей Речи. Дриада вздохнула, наклонилась, нежно погладила гриф лежащей рядом лютни, пружинисто встала. Лютик смотрел, как она уходит в лес, к другим, тени которых тихо покачивались в неярком свете зеленых фонариков.

– Как думаешь, я ее не обидел, а? – спросил он тихо. – Они разговаривают на своем диалекте, я не знаю вежливых форм…

– Проверь, не торчит ли у тебя нож в животе. – В голосе ведьмака не было ни издевки, ни улыбки. – Дриады реагируют на обиду тем, что всаживают нож в живот. Не бойся, Лютик. Похоже, они готовы простить тебе много больше, чем языковые ошибки. Концерт, который ты дал на опушке, явно пришелся им по вкусу. Теперь ты для них ard taedh, великий бард. Они ожидают продолжения «Цветка Эттариэли». Ты знаешь продолжение? Ведь баллада-то не твоя.

– Перевод мой. Я немного обогатил эльфью мелодию, не заметил?

– Нет.

– Так я и думал. К счастью, дриады лучше разбираются в искусстве. Где-то я вычитал, что они невероятно музыкальны. Вот я и разработал свой хитрый план, за который, кстати, ты меня все еще не похвалил.

– Хвалю, – сказал ведьмак, немного помолчав. – Действительно, ловко было задумано. Да и счастье тебе тоже подвалило. Как всегда. Их луки бьют точно в цель за двести шагов. Обычно дриады не ждут, пока кто-нибудь перейдет на их берег и начнет петь. Они очень восприимчивы к неприятным запахам. А после того как течение Ленточки унесет труп, у них в лесу не воняет.

– Ну-ну, – сглотнув, откашлялся поэт. – Главное – у меня получилось, и я нашел тебя. Геральт, как ты тут…

– Бритва есть?

– Бритва? Ну конечно.

– Утром одолжишь? Эта борода у меня уже в печенках сидит.

– А у дриад не было… Хм… Ну конечно, верно, им бритвы ни к чему. Конечно, одолжу. Слушай, Геральт?

– А?

– У меня с собой нет ничего съестного. Как ты думаешь, ard taedh, великий бард, может в гостях у дриад рассчитывать на ужин?

– Они не ужинают. Никогда. А стражницы на границе Брокилона и не завтракают. Придется тебе поститься до обеда. Я уже привык.

– Но когда мы доберемся до их столицы, до их знаменитой, укрытой в чащобе Дуен Канелли…

– Мы туда не доберемся, Лютик.

– То есть? Я думал… Но ты же… Ведь они предоставили тебе убежище. Ведь они… тебя… уважают.

– Точно сказано.

Молчали долго.

– Война, – сказал наконец поэт. – Война, ненависть и презрение. Всюду. Во всех сердцах.

– Поэтизируешь.

– Да так оно и есть.

– Точно. Ну говори, с чем прибыл. Рассказывай, что творилось в мире, пока меня здесь штопали.

– Сначала, – наконец сказал поэт, – расскажи-ка, что в действительности произошло в Гарштанге.

– А Трисс не рассказывала?

– Рассказывала. Но мне хотелось бы услышать твою версию.

– Если ты знаешь версию Трисс, значит, знаешь более подробную и наверняка более точную. Расскажи, что случилось потом, когда я уже был в Брокилоне.

– Геральт, – шепнул Лютик, – честное слово, я не знаю, что сталось с Йеннифэр и Цири… Никто не знает. Трисс тоже…

Ведьмак резко пошевелился, хрустнули ветки.

– Разве я о Цири или Йеннифэр спрашиваю? – бросил он изменившимся голосом. – Расскажи о войне.

– Ты ничего не знаешь? До тебя никакие вести не дошли?

– Дошли. Но я хочу услышать все от тебя. Ну же, говори.

– Нильфгаардцы, – начал бард, немного помолчав, – напали на Лирию и Аэдирн. Без объявления войны. Поводом якобы стало нападение войск Демавенда на какой-то пограничный форт в Доль Ангре во время сборища чародеев на Танедде. Некоторые утверждают, что это была провокация и все устроили нильфгаардцы, переодетые в солдат Демавенда. Как там было в натуре, нам никогда не узнать. Во всяком случае, реакция Нильфгаарда была молниеносной и массированной: границу перешла могучая армия, которую накапливали в Доль Ангре никак не меньше нескольких недель, а то и месяцев. Спалля и Скалля, две лирийские пограничные крепости, были взяты с ходу, всего за три дня, Ривия подготовилась к многомесячной осаде, а капитулировала через два дня под давлением цеховиков и купечества, которым пообещали, что если они откроют ворота и дадут откупного, то их не станут грабить.

– Обещание сдержали?

– Да.

– Интересно. – Голос ведьмака снова немного изменился. – Сдерживать обещания в нынешние времена? Уж не говоря о том, что раньше и не думали давать таких обещаний, да никто их и не ожидал. Ремесленники и купцы не отворяли крепостных ворот, защищали их, каждый свою башню или навесную бойницу.

– У денег нет родины, Геральт. Купцам без разницы, под чьим правлением деньгу зашибать. А нильфгаардскому палатину без разницы, из кого он будет выколачивать налоги и подати. Мертвые купцы денег не куют и налогов не платят.

– Дальше.

– После капитуляции Ривии армии Нильфгаарда быстро пошли на север, почти не встречая сопротивления. Войска Демавенда и Мэвы отступили, не сумев организоваться для решительной битвы. Нильфгаардцы дошли до Альдерсберга. Чтобы не допустить блокады крепости, Демавенд и Мэва решили принять бой. Позиция их армий оставляла желать лучшего… Черт, если б было больше света, я б тебе начертил…

– Не черти. И сокращайся. Кто победил?

– Слышали, господа? – Один из регистрантов, задыхающийся и потный, пробился сквозь группу, окружающую стол. – Прибыл гонец с поля боя! Победа наша! Бой выигран! Победа! Наш, наш сегодня день! Побили мы врага, разбили наголову!

– Тише, – поморщился Эвертсен. – Голова раскалывается от ваших воплей. Да слышали мы, слышали. Побили мы врага. Наш сегодня день. Наше поле и победа наша. Тоже мне – сенсация!

Коморники и регистранты удивленно уставились на начальника.

– Вы не радуетесь, милсдарь коморный?

– Радуюсь, но умею делать это тихо и без надрыва.

Регистранты молча переглянулись. «Щенки, – подумал Эвертсен. – Возбужденные сопляки. Впрочем, им я не удивляюсь, но, извольте, там, наверху, даже Мэнно Коегоорн и Элан Трахх, да что там, даже седобородый генерал Брайбан верещат, прыгают от радости и дубасят друг друга по спинам. Виктория! Победа! Наш день! А чей он должен быть? Королевства Аэдирн и Лирия вместе сумели мобилизовать три тысячи конных и десять тысяч пехоты, из которых одна пятая в первые же дни наступления была отрезана и блокирована в фортах и крепостях. Часть оставшейся армии им пришлось вывести из боя для защиты флангов, которым угрожали глубокие рейды нашей легкой кавалерии и диверсионные уколы отрядов скоя’таэлей. Оставшиеся пять или шесть тысяч – из них не больше тысячи двухсот рыцарей – приняли бой на полях под Альдерсбергом. Коегоорн бросил на них тринадцатитысячную армию, в том числе десять тысяч хоругвей латников, цвет нильфгаардского рыцарства. А теперь радуется, вопит, колотит маршальским жезлом по ляжке и требует пива… Виктория! Победа! Тоже мне – сенсация!»

Решительным движением он смел в кучу и собрал покрывающие стол карты и записи, поднял голову, осмотрелся, потом резко сказал:

– Слушайте мои распоряжения.

Подчиненные замерли в ожидании.

– Каждый из вас слушал вчерашнее выступление фельдмаршала Коегоорна перед хорунжими и офицерами. Посему обращаю ваше внимание, милостивые государи, на то, что все, что маршал говорил военным, нас не касается. У вас будут другие задания и другие распоряжения. Мои.

Эвертсен задумался, потер лоб.

– «Мир хижинам, война крепостям, – сказал вчера командирам Коегоорн. – Вам известен такой принцип. Этому вас учили в военной академии. Принцип этот действовал до сегодняшнего дня. С завтрашнего вы должны его забыть. С завтрашнего дня вы обязаны руководствоваться другим принципом, который отныне станет девизом нашей войны. Девиз этот и мой приказ таковы: война всему живому. Война всему, что горит. Вы должны оставлять за собой выжженную землю. С завтрашнего дня мы переносим войну за пределы той линии, за которую отойдем после подписания мирного договора. Мы отойдем, но там, за линией, должна остаться выжженная земля. Королевства Аэдирн и Лирия должны быть превращены в пепел! Вспомните Содден! Сегодня пришел час возмездия!» Так сказал фельдмаршал.

Эвертсен громко откашлялся.

– А теперь мой приказ: прежде чем войска оставят за собой выжженную землю, мы должны вытянуть из этой земли и этой страны все, что удастся, все, что может приумножить богатства нашей родины. Ты, Авдегаст, займешься погрузкой и вывозом уже собранных и складированных плодов земли. То, что еще на полях и чего не уничтожат героические рыцари Коегоорна, следует собрать.

– У меня мало людей, милсдарь коморный…

– А пленные зачем? Гоните их на работу. Мардер и ты… забыл, как тебя кличут…

– Гельвет. Эван Гельвет, милсдарь коморный.

– Займетесь живым инвентарем. Собрать в стада, согнать в предназначенные пункты на карантин. Остерегаться ящура и других болезней. Больную либо подозрительную скотину забить, трупы сжечь. Остальное гнать на юг назначенными путями. Ясно?

– Так точно.

«Теперь специальные задания, – подумал Эвертсен, приглядываясь к подчиненным. – Кому их поручить? Все младенцы, молоко на губах не обсохло, почти ничего в жизни не видели, не испытали… Эх, мне б сейчас тех старых, бывалых коморников и регистрантов… Войны, войны, постоянные войны… Солдаты гибнут во множестве и часто, но и коморники, с учетом соотношения, тоже ненамного реже. Но среди воинов незаметен урон, потому что армия постоянно пополняется, ибо каждый хочет быть воином. А кто хочет быть коморником либо регистрантом? Кто, вернувшись, на вопрос сына, что он делал на войне, захочет ответить, как корцем измерял зерно, пересчитывал вонючие кожи и взвешивал воск, как вел по разъезженным, покрытым воловьими лепешками дорогам колонну заполненных трофеями телег, погонял мычащие и блеющие стада, глотая пыль, вонь и мух…

Специальное задание. Плавильня в Гулете с огромными печами, плавильня гальмея и большая кузня в Эйсенлаане, три тысячи пудов готовой продукции. Литейные мастерские и шерстяные мануфактуры в Альдерсберге. Солодовни, винокурни, ткацкие и красильные мастерские в Венгерберге…

Демонтировать и вывезти. Так приказал император Эмгыр, Белое Пламя, Пляшущее на Курганах Врагов. Двумя словами: демонтировать и вывезти, Эвертсен.

Приказ есть приказ. Прииски и их добычу. Монеты. Драгоценности. Произведения искусства. Но этим займусь я сам. Лично».

Рядом со стоящими на горизонте черными столбами дыма выросли новые. И опять. И снова. Армия осуществляла приказы Коегоорна. Королевство Аэдирн превращалось в страну пожаров и пожарищ.

По дороге, фурча и вздымая тучи пыли, тащилась длинная колонна штурмовых машин. На все еще обороняющийся Альдерсберг. И на Венгерберг, столицу короля Демавенда.

Пэтер Эвертсен смотрел и считал. Рассчитывал. Пересчитывал. Пэтер Эвертсен был Верховным Имперским Казначеем, во время войны – первым коморником армии. Он исполнял обязанности двадцать пять лет. Расчеты и подсчеты были его жизнью.

Стенобойная машина стоит пятьсот флоренов, осадная башня – двести, камнемет – минимум сто пятьдесят, самая простая баллиста – восемьдесят. Обученная прислуга получает десять с половиной флоренов месячного жалованья. Колонна, которая тащится на Венгерберг, обходится, считая лошадей, волов и мелкое оборудование, самое меньшее в триста гривен. Из гривны, иначе – марки чистого золотого песка, весящей полфунта, чеканят шестьдесят флоренов. Годовая добыча крупных приисков – пять-шесть тысяч гривен…

Осадную колонну обошла легкая кавалерия. По значкам на штандартах Эвертсен распознал тактическую хоругвь князя Виннебурга, одну из переброшенных из Цинтры. Да, подумал он, этим будет чем поживиться. Битва выиграна, аэдирнская армия рассеяна. Резервные отряды в тяжелые бои с регулярными войсками не бросят. Будут преследовать отступающих, уничтожать разрозненные, потерявшие командиров группы, убивать, грабить и жечь. Радуются, потому что наклевывается приятная, веселая войнишка. Войнишка, на которой не перетрудишься. И на которой не убьют.

Эвертсен подсчитывал.

Тактическая хоругвь состоит из девяти обычных хоругвей и насчитывает две тысячи конных. Хоть солдаты Виннебурга скорее всего уже не будут участвовать в крупных боях, все же в стычках поляжет не меньше одной шестой состава. Потом будут лагеря и биваки, отравленная пища, грязь, вши, комары, протухшая вода. Неизбежно начнутся тиф, дизентерия, малярия, которые унесут еще не меньше четверти. К этому надо прибавить общим счетом непредвиденные несчастные случаи, обычно около пятой части состава. Домой вернутся восемьсот. Не больше. А скорее всего – и того меньше.

Веселая войнишка.

По большаку прошли очередные хоругви, за кавалерией появились пехотные корпуса. Маршировали лучники в желтых куртках и круглых шлемах, арбалетчики в плоских касках, щитники и пикинеры. За ними тяжело шагали латники, закованные в броню как раки, ветераны из Виковаро и Этолии, дальше – разномастная толпа: кнехты из Метинны, наемники из Турна, Мехта, Гесо и Эббинга.

Несмотря на жару, подразделения двигались в меру бодро, вздымаемая солдатскими ботинками пыль клубилась над дорогой. Грохотали барабаны, развевались штандарты, покачивались и блестели наконечники пик, копий, алебард и гизарм. Солдаты шли в меру резво и весело. Маршировала армия победителей. Непобежденная армия. Дальше, парни, вперед, в бой! На Венгерберг! Прикончить врага, отомстить за Содден! Повоевать на славу, набить мешки добычей и домой, домой!

Эвертсен глядел. И подсчитывал.

– Венгерберг пал через неделю, – докончил Лютик. – Ты удивишься, но тамошние цеховики доблестно и до конца защищали башни и назначенные им отрезки стен. Поэтому нильфгаардцы вырезали все отряды и всех жителей города, что-то около шести тысяч человек. Когда об этом узнали, началось великое бегство. Разгромленные полки и гражданское население в массовом порядке двинулись в Темерию и Реданию. Толпы беженцев тянулись по Долине Понтара и перевалам Махакама. Но не всем удалось уйти. Конные разъезды нильфгаардцев следовали за ними, отрезали дорогу к бегству… Знаешь, что им было нужно?

– Нет. Я в этом не разбираюсь… Я не знаток войн, Лютик.

– Пленники. Рабы. Нильфгаардцы хотели захватить в неволю как можно больше людей. Для Нильфгаарда это самая дешевая рабочая сила. Поэтому они так активно преследовали беглецов. Это была хорошо организованная гигантская охота. Ведь армия бежала, а уходящих людей никто не защищал.

– Никто?

– Почти никто.

– Не успеем, – закашлялся Виллис, оглядываясь. – Не успеем уйти… Дьявольщина, граница уже так близко… Так близко…

Райла привстала в стременах, глянула на большак, извивающийся меж покрытых лесом взгорий. Дорога, сколько хватало глаз, была усеяна брошенным имуществом, трупами лошадей, сдвинутыми на обочины телегами и колясками. Сзади, из-за лесов, вздымались в небо черные столбы дымов. Был слышен приближающийся гул, нарастающие звуки боя.

– Приканчивают арьергард… – Виллис отер с лица сажу и пот. – Слышишь, Райла? Они нагнали арьергард и вырезают всех до одного! Нам не успеть!

– Теперь – мы арьергард, – сухо сказала наемница. – Теперь наша очередь.

Виллис побледнел, кто-то из прислушивавшихся солдат громко вздохнул. Райла дернула поводья, развернула тяжело хрипящего, с трудом поднимающего голову коня.

– В любом случае убежать не успеем, – сказала она спокойно. – Кони вот-вот падут. Прежде чем мы доберемся до перевала, они догонят нас и зарубят.

– Бросим все и скроемся в лесу, – сказал Виллис, не глядя на нее. – По одному, каждый за себя. Может, удастся… выжить.

Райла не ответила, глазами и движением головы указала на перевал, на дорогу, на последние группки длинной колонны беженцев, тянущихся к границе. Виллис понял. Грязно выругался, соскочил с седла, покачнулся, оперся на меч.

– Спешиться! – хрипло крикнул он солдатам. – Перекрыть большак чем только можно. Ну чего уставились? Двум смертям не бывать… Мы – армия! Мы – арьергард! Мы должны остановить преследователей, задержать хоть ненадолго…

Он умолк.

– Если мы ненадолго задержим преследователей, люди успеют перейти в Темерию, на ту сторону гор, – докончила Райла, тоже слезая с коня. – Там – женщины и дети. Ну что таращитесь? Это наше ремесло. За это нам платят, забыли?

Солдаты переглянулись. Несколько мгновений Райла думала, что они все-таки сбегут, поднимут мокрых измученных коней на последний невероятный рывок, погонят их вслед за колонной беженцев, к спасительному перевалу. Она ошиблась. Она плохо их знала.

Солдаты перевернули на дорогу воз. Быстро возвели баррикаду. Кустарную, невысокую. Совершенно недостаточную.

Долго ждать не пришлось. В ущелье, спотыкаясь, храпя, разбрасывая хлопья пены, влетели два коня. Наездник был только на одном.

– Блайс!

– Готовьтесь… – Наемник сполз с седла на руки солдат. – Готовьтесь, мать вашу… Они совсем близко…

Конь захрапел, сделал несколько танцевальных движений, упал на зад, тяжело рухнул на бок, дернулся, вытянул шею, протяжно заржал.

– Райла… – прохрипел Блайс, отводя глаза. – Дайте… Дайте мне что-нибудь. Я потерял меч…

Воительница, глядя на упирающиеся в небо дымы пожаров, указала головой на топор, лежащий у перевернутого воза. Блайс схватил оружие, покачнулся. Левая штанина пропиталась кровью.

– Что с остальными, Блайс?

– Вырезали, – простонал наемник. – Всех. Весь отряд… Райла, это не нильфы… Это «белки»… Нас догоняли эльфы. Скоя’таэли идут первыми, перед нильфгаардцами.

Один из солдат душераздирающе крикнул, второй тяжело опустился на землю, закрыв лицо руками. Виллис выругался, подтянул ремни полулат.

– По местам! – крикнула Райла. – За баррикаду! Им нас живыми не взять. Обещаю!

Виллис сплюнул, быстро сорвал с наплечника трехцветную черно-красно-золотую кокарду специальных войск короля Демавенда, кинул ее в заросли. Райла, разглаживая и очищая от грязи и пыли свою кокарду, криво усмехнулась:

– Не знаю, поможет ли это тебе, Виллис. Не знаю.

– Ты обещала, Райла.

– Обещала. И обещание выполню. По местам, парни! Арбалеты и луки к бою!

Да, долго ждать не пришлось.

После того как они отразили первую волну, их осталось лишь шестеро. Бой был кратким, но яростным. Мобилизованные из Венгерберга солдаты дрались как дьяволы, остервенением не уступая наемникам. Ни один не хотел попасть живым в руки скоя’таэлей. Предпочитали умереть в бою. И умирали, пронзенные стрелами, умирали от ударов копий и мечей. Блайс умер лежа, зарезанный кинжалами двух эльфов, которые свалились на него, спрыгнув с баррикады. Ни один не поднялся. У Блайса тоже был кинжал.

Скоя’таэли не дали им передохнуть. Навалилась другая группа. Виллис, получив третий раз копьем, успел только крикнуть:

– Райла! Капитан! Ты обещала!

Наемница, уложив очередного эльфа, быстро обернулась.

– Прощай, Виллис. – Она уперла лежащему острие меча чуть пониже грудной кости и резко нажала. – Встретимся в аду!

Через минуту она осталась одна. Скоя’таэли охватили ее со всех сторон. Воительница, вымазанная кровью с головы до ног, подняла меч, закружилась, взмахнула черной косой. Она стояла среди трупов, страшная, скривившаяся как демон. Эльфы попятились.

– Идите! – крикнула она дико. – Ну чего ждете! Вам не взять меня живой. Я – Черная Райла!

– Glaeddyv vort, beanna, – спокойно сказал светловолосый красивый эльф с лицом херувима и огромными васильковыми глазами ребенка. Он выдвинулся из-за окружающих ее, но все еще мнущихся скоя’таэлей. Его снежно-белый конь хрипел, мотал головой вверх-вниз, энергично роя копытами напоенный кровью песок большака.

– Glaeddyv vort, beanna, – повторил наездник. – Брось меч, женщина.

Наемница жутко расхохоталась, отерла лицо отворотом перчатки, размазывая пот, смешанный с пылью и кровью.

– Мой меч слишком дорого мне обошелся, чтобы бросаться им, эльф! – крикнула она. – Чтобы его взять, тебе придется ломать мне пальцы! Я – Черная Райла! Ну иди же!

Долго ждать не пришлось.

* * *

– И никто не пришел Аэдирну на помощь? – спросил ведьмак после долгого молчания. – Ведь, кажется, существовали какие-то союзы. Договоры о взаимопомощи… Пакты…

– В Редании, – откашлялся Лютик, – хаос после смерти Визимира. Ты знаешь, что король Визимир убит?

– Знаю.

– Правление взяла на себя королева Гедвига, но в стране возникла неразбериха. И террор. Охота на скоя’таэлей и нильфгаардских шпиков. Дийкстра мотается по всей стране, эшафоты не просыхают от крови. Дийкстра все еще не может ходить. Его носят в паланкине.

– Догадываюсь. Он преследовал тебя?

– Нет. Мог, но не преследовал. А, не важно. Во всяком случае, погруженная в хаос Редания не в состоянии была выставить армию, которая могла бы поддержать Аэдирн.

– А Темерия? Почему король Фольтест Темерский не поддержал Демавенда?

– Как только началась агрессия в Доль Ангре, – тихо сказал Лютик, – Эмгыр вар Эмрейс направил посольство в Вызиму…

– К черту, – прошипел Бронибор, глядя на закрытую дверь. – О чем они так долго болтают? Почему Фольтест вообще снизошел до переговоров? Принял этого нильфгаардского пса? Его надо было обезглавить и голову отослать Эмгыру! В мешке!

– О Боже, комес, – поперхнулся жрец Виллимер. – Это же посол! Персона посла священна и неприкосновенна! Не годится…

– Ах, не годится? Я скажу вам, что годится, а что не годится! Не годится бездействовать и посматривать, как агрессор опустошает страны, с которыми мы в союзе! Лирия пала. Аэдирн вот-вот падет! Демавенд в одиночку Нильфгаарда не сдержит! Необходимо немедленно выслать в Аэдирн экспедиционный корпус, надо облегчить положение Демавенда ударом на левый берег Яруги! Там мало войск, большую часть они перебросили в Доль Ангру! А мы тут совещаниями балуемся! Вместо того чтобы бить, болтаем. Да еще нильфгаардского посла принимаем!

– Замолчите, комес. – Князь Эревард из Элландера окинул старого вояку холодным взглядом. – Это политика. Надо учиться видеть немного дальше конских ноздрей и своего копья. Посла надобно выслушать. Император Эмгыр выслал его к нам не без причины.

– Ясно, не без причины, – проворчал Бронибор. – Эмгыр сейчас громит Аэдирн и знает, что если вступим мы, а с нами и Редания и Каэдвен, то мы разобьем его, выкинем за Доль Ангру, в Эббинг. Знает, что если мы ударим на Цинтру, то угодим ему в незащищенный живот, заставим драться на два фронта! Он этого боится! Поэтому пытается напугать нас, чтобы мы не вступали в войну! Именно с таким заданием сюда приехал нильфгаардский посол.

– Стало быть, надлежит выслушать посла, – повторил князь. – И принять решение, соответствующее интересам нашего королевства. Демавенд безрассудно спровоцировал Нильфгаард и теперь пожинает плоды. А я вовсе не тороплюсь помирать за Венгерберг. То, что творится в Аэдирне, – не наши проблемы.

– Не наши? Да что вы, сто тысяч чертей, плетете? То, что нильфгаардцы уже в Лирии и Аэдирне, на правом берегу Яруги, что нас отделяет от них только лишь Махакам, вы называете не нашими проблемами? Надо не иметь ни крупицы разума, чтобы…

– Прекратите, – остановил Виллимер. – Ни слова больше. Король идет.

Двери залы отворились. Члены королевского Совета встали, отодвигая стулья. Многие стулья пустовали. Командующий наемными войсками и большинство командиров были при подразделениях в Долине Понтара, в Махакаме и у Яруги. Пустовали также стулья, обычно занятые чародеями. Чародеи… «Да, – подумал жрец Виллимер, – местам, которые занимают здесь, при королевском дворе в Вызиме, чародеи, долго оставаться незанятыми. Как знать, не навсегда ли?»

Король Фольтест быстро пересек залу, остановился у трона, но не сел, только наклонился, оперся руками о сиденье. Он был очень бледен.

– Венгерберг осажден, – тихо произнес король Темерии, – и падет с минуты на минуту. Нильфгаард безостановочно идет на север. Окруженные полки еще бьются, но это уже ничего не изменит. Аэдирн потерян. Король Демавенд бежал в Реданию. Судьба королевы Мэвы неизвестна.

Совет молчал.

– На нашу восточную границу, то есть на устье Долины Понтара, нильфгаардцы выйдут через несколько дней, – продолжал Фольтест так же тихо. – Хагга, последняя крепость Аэдирна, долго не продержится. А Хагга – это уже наша восточная граница. И на нашей южной границе произошло нечто очень скверное. Король Эрвилл из Вердэна присягнул на верность императору Эмгыру. Открыл ворота и сдал крепости в устье Яруги. В Настроге, Розроге и Бодроге, которые должны были защищать наш фланг, теперь размещены нильфгаардские гарнизоны.

Совет молчал.

– Благодаря этому, – продолжал Фольтест, – Эрвилл сохранил королевский титул, но его сюзереном стал Эмгыр. Так что формально Вердэн все еще королевство, но практически он – нильфгаардская провинция. Вы понимаете, что это означает? Ситуация изменилась на обратную. Вердэнские крепости в устье Яруги – в руках Нильфгаарда. Я не могу приступить к форсированию реки. И не могу ослабить стоящую там армию, формируя корпуса, которым следовало бы вступить в Аэдирн и поддержать армии Демавенда. Я не могу этого сделать. На мне лежит ответственность за страну и подданных.

Совет молчал.

– Император Эмгыр вар Эмрейс, – продолжал король, – предложил мне… заключить пакт. Я принял предложение. Сейчас я изложу вам, в чем суть этого пакта. А вы, выслушав меня, поймете… Признаете, что… Скажете…

Совет молчал.

– Скажете… – закончил Фольтест, – скажете, что я принес вам мир.

– Итак, Фольтест поджал хвост, – буркнул ведьмак, переламывая пальцами очередной прутик. – Стакнулся с Нильфгаардом. Бросил Аэдирн на произвол судьбы…

– Да, – подтвердил поэт. – Однако ввел войска в Долину Понтара, обложил и занял крепость Хаггу. А нильфгаардцы не вошли на перевалы Махакама и не пересекли Яругу в Соддене, не напали на Бругге, который после капитуляции и действий Эрвилла взяли в клещи. Несомненно, такова была цена нейтралитета Темерии.

– Цири была права, – прошептал ведьмак. – Нейтралитет… Нейтралитет, как правило, бывает подлым.

– Что?

– Ничего. А Каэдвен, Лютик? Почему Хенсельт из Каэдвена не поддержал Демавенда и Мэву? Ведь у них был союз, их объединял пакт. А если даже Хенсельт по примеру Фольтеста наплевал на подписи и печати на документах и пустил по ветру королевское слово, то, надо думать, не по дурости? Разве он не понимает, что после падения Аэдирна и пакта Нильфгаарда с Темерией придет его черед, что он – следующий в нильфгаардском списке? Ведь ясно же, что Каэдвен должен поддержать Демавенда. В мире уже нет ни веры, ни правды, но ум-то, надо думать, еще остался? А, Лютик? Есть еще в мире ум? Или остались лишь подлость и презрение?

Лютик отвернулся. Зеленые фонарики были близко, окружали их плотным кольцом. Он не заметил этого раньше, но теперь понял: дриады прислушивались к его рассказу.

– Молчишь, – сказал Геральт. – Значит, Цири была права. Значит, Кодрингер был прав. Значит, все были правы. Только один я, наивный, анахроничный и глупый ведьмак, был не прав.

Сотник Дигот по прозвищу Полгарнец откинул полотно палатки, вошел, тяжело сопя и зло ворча. Десятники повскакивали с мест, приняв армейскую стойку и нагнав на лица подобающие случаю выражения. Зывик ловко накинул кожушок на стоящий между седлами бочонок водки, прежде чем глаза сотника успели привыкнуть к полумраку. Не то чтобы Дигот был таким уж ярым противником выпивок в лагере, просто надо было спасать бочонок. Прозвище сотника родилось не на пустом месте – все знали, что при соответствующих условиях он был способен лихо и чуть ли не мгновенно выхлебать полгарнца самогона. Казенный солдатский кубок емкостью в кварту сотник опустошал как полквартовку одним махом и редко когда проливал хоть каплю на усы.

– Ну и как, господин сотник? – спросил Бодэ, десятник лучников. – До чего там договорились благородные командиры? Какие приказы? Переходим границу? Говорите же!

– Щас, – буркнул Полгарнец. – Ну и жарища, забодай ее комар… Щас все выложу. Только для начала дайте чего напиться, не то глотка высохнет вконец. И не трепитесь, мол, нету, потому как самогоном несет от палатки за версту. И знаю, откедова несет. О, из-под того вон кожушка.

Зывик, бормоча под нос ругательства, добыл бочонок. Десятники сбились в плотную кучку, забренчали чарки и оловянные кружки.

– Аааа! – Сотник отер усы и глаза. – Уууух, крепка, забодай ее… Лей еще, Зывик.

– Ну же, говорите, – поторапливал Бодэ. – Приказы-то какие? Идем на нильфов аль дале будем торчать на границе, словно грачи на заборе?

– Горит вам в драчку, что ль? – Полгарнец надолго раскашлялся, сплюнул, тяжко присел на седло. – Так уж и тянет за рубеж, в Аэдирн? Подпирает, э? Ярые волчишки, ничего не скажешь, клыками так и клацаете.

– А как же, – холодно сказал малыш Сталер, переступая с ноги на ногу. Обе, как у всякого старого кавалериста, были кривыми, как дуги. – А как же, господин сотник. Пяту ночь в обувке спим, в готовности, стало быть. Вот и хочим знать, чего будет-то. То ль битва, то ль обратно в форт.

– За рубеж идем, – кратко сообщил Полгарнец. – Завтра на заре. Пять хоругвей. Бурая – передом. А теперь слушайте, скажу, что нам, сотникам и хорунжим, велели комес и благородный господин маркграф Мансфельд из Ард Каррайга, напрямки от короля прибывши, передать. Наставьте ухи, потому как дважды говорить не стану. А приказы те непростые.

В палатке стало тихо.

– Нильфы перешли через Доль Ангру, – сказал сотник. – Прихлопнули Лирию, за четыре дня дошли до Альдерсберга, там после генерального боя разбили армию Демавенда. С марша после неполных шести дней осады предательством взяли Венгерберг. Теперича резко прут на север, теснят войска из Аэдирна к долине Понтара и к Доль Блатанна. Идут к нам, в Каэдвен. Потому приказ для Бурой Хоругви таков: перейти рубеж и быстро двигаться на юг, прямо к Долине Цветов. За три дни надо нам стать у речки Дыфни. Повторяю, за три дни, стало быть, на рысях идти будем. За речку Дыфню – ни шагу. Ни шагу, повторяю. Вот-вот на том берегу покажутся нильфы. С ними, слушайте как следует, в бой не вступать. Никоим разом, понято? Даже ежели они где-нито захочут речку перейти, то только показать им, знаки, стало быть, дать, чтобы знали – это мы, каэдвенское войско.

В палатке стало еще тише, хотя казалось, тише уже быть не может.

– Это как же ж так? – бухнул наконец Бодэ. – Нильфгаардцев-то не бить? На войну идем или как? Как же ж так, господин сотник?

– Приказ такой, стало быть. Идем не воевать, только… – Полгарнец почесал шею. – А с братской помочью. Переходим границу, чтобы дать защиту людям из Верхнего Аэдирна… Не, чего я… Не из Аэдирна, а из Нижней Мархии. Так сказал благородный господин маркграф Мансфельд. Так, мол, и так, говорит, Демавенд понес поражку, откинул копыта и лежит, потому как дрянно правил и политикой, стало быть, подтирался. Значит, с ним уже конец и со всем Аэдирном тоже. Наш король Демавенду много грошей одолжил, пришел час возвернуть с процентом. Не можем мы такоже позволить, чтобы наши земки и братья из Нижней Мархии попали к нильфгаардцам в полон. Должны мы их, того, высвободить. Потому как это наши извечные земли, Нижняя, стало быть, Мархия. Когда-то под скипетром Каэдвена земли те были и ноне под тот скипетр возворачиваются. Аж по самую речку Дыфню. Такой вот пакт заключил наш милостивый король Хенсельт с Эмгыром из Нильфгаарда. Но пакт пактом, а Бурая Хоругвь должна у реки встать. Понятно?

Никто не ответил. Полгарнец скривился, махнул рукой.

– А, забодай тя комар, ни хрена вы не поняли, вижу. Да и ладно. Потому как и я сам тоже. Для понимания существуют король, графья, комесы и благородные господа. А мы – войско! Наше дело – приказы слухать: дойти до речки Дыфни за три дни, там стать и стоять стеной. И все тута. Плесни, Зывик.

– Господин сотник… – робко начал Зывик. – А чего будет, ежели, к примеру, аэдирнская армия сопротивляться почнет? Дорогу загородит? Ведь с оружием через ихнюю страну идем! Как тогда?

– Ну да, а ежели наши земки и братья, – язвительно подхватил Сталер, – те, которых мы высвободить вроде бы должны… Ежели они примутся из луков бить, каменьями кидать? Э?

– Должны мы за три дни стать у Дыфни, – с нажимом сказал Полгарнец. – Не позжей. Кто нас захочет задержать, тот, стало быть, неприятель. А неприятеля на мечи поднять надыть. Но внимание и смирно! Слушай приказ! Ни сел, ни халуп не палить, у людей имучество не отбирать, не грабить, баб не трогать! Вбейте себе и солдатам в мозг: кто тот приказ нарушит, пойдет на шибеницу. Комес десяток раз это повторил: идем, забодай тя комар, не с нашествием, а как бы с братской помочью! Ну чего зубы скалишь, Сталер? Приказ! А теперь бегом в десятки, поднять всех на ноги, кони и снаряжение должны гореть, как в полнолуние! Перед ужином все хоругви выстроить, сам комес будет проверять с хорунжими. Ежели за какую-нито десятку стыду наберуся, попомнит меня десятник, ой, попомнит! Выполнять!

Зывик вышел из палатки последним. Щуря ослепшие от солнца глаза, поглядел на царящий в лагере балаган. Десятники спешили к своим подразделениям, сотники бегали и лаялись, корнеты, знать и пажи путались под ногами. Латники из Бан Арда носились по полю, вздымая тучи пыли. Жарища была страшенная.

Зывик пошел быстрее. Миновал четырех прибывших вчера скальдов из Ард Каррайга, сидевших в тени богато разукрашенного шатра маркграфа. Скальды занимались тем, что загодя слагали балладу о победоносной войсковой операции, о гениальности короля, расторопности командиров и мужестве простого солдата. Как обычно, делали это авансом перед операцией, чтобы не терять попусту времени.

– Ох, встречали нас братушки да хле-ебом-солью… – начал на пробу один из скальдов. – Избавителей встречали да хле-ебом-солью… Эй, Графнир, подкинь-ка какую-нибудь рифму к «соли». Новую. Неизбитую.

Другой скальд подкинул рифму. Зывик не расслышал какую. То ли «фасоль», то ли «антресоль».

Расположившиеся среди верб у пруда десять солдат вскочили, увидев своего командира.

– Собирайсь! – рявкнул Зывик, останавливаясь достаточно далеко, чтобы источаемый им перегар не повлиял на морально-боевой уровень подчиненных. – Прежде чем солнце на четыре пальца подымется, все на смотр! Все должно блестеть, как энто самое солнце, оружие, амуниция, конь тожить! Будет маршировка, ежели из-за кого перед сотником стыду наберуся, ноги тому сукин-сыну повыдергиваю! Живо!

– В бой идем! – догадался конник Краска, быстренько запихивая рубашку в брюки. – В бой идем, господин десятник?

– А ты че думал? На пляски по случаю начала жатвы? Или как? Рубеж переходим. Завтра на заре двинется вся Бурая Хоругвь. Сотник не сказал, в каком строю, но токмо наша десятка передом пойдет, как завсегда. Ну живее, подымайте жопы-то! Кру-у-гом! Скажу сразу, потому как опосля времени верняком недостанет. Никакая это не будет обнаковенная бойня, парни. Какую-то дурь надумали благородные, мать их так. Какое-то вызволение, или как там ее. Не идем ворога колотить, а на эти, ну на наши изувечные, не – извечные земли, с этой, ну как ее, братской помочью. А теперя смирно! Чего скажу-то: людишек из Аэдирна не трогать, не грабить…

– Это как же так? – раскрыл рот Краска. – Как же так-то – не грабить? А чем коней кормить, господин десятник?

– Фураж для коней грабить, боле ничего. Но людишек не сечь, халуп не палить, посевов не травить… Закрой пасть, Краска! Это тебе не вече, это войско, мать вашу так! Приказы слушать, иначе на шибеницу! Сказал: не убивать, не палить, баб… – Зывик осекся, задумался и докончил после минутного раздумья: – Баб трахать без шуму и штоб никто не видел.

– На мосту через реку Дыфню, – докончил Лютик, – они обменялись рукопожатиями. Маркграф Мансфельд из Ард Каррайга и Мэнно Коегоорн, главнокомандующий нильфгаардскими войсками из Доль Ангры. Пожали друг другу руки над кровоточащим, догорающим королевством Аэдирн, закрепляя тем самым бандитский раздел добычи. Самый отвратный из жестов, какие только знала история.

Геральт молчал.

– Раз уж мы остановились на отвратности, – немного погодя сказал он неожиданно спокойно, – то что с чародеями, Лютик? Я имею в виду тех, что из Капитула и Совета?

– С Демавендом не остался ни один, – начал поэт. – А Фольтест всех, кто ему служил, вытурил из Темерии. Филиппа – в Третогоре, помогает королеве Гедвиге наводить порядок в том бардаке, который все еще царит в Редании. С ней Трисс и еще трое, имен не помню. Несколько в Каэдвене. Многие сбежали в Ковир и Хенгфорс. Предпочли нейтралитет, потому что Эстерад Тиссен и Недамир, как ты знаешь, нейтралитет сохраняли и сохраняют.

– Знаю. А как Вильгефорц? И те, кто при нем?

– Вильгефорц исчез. Предполагалось, что он вынырнет в захваченном Аэдирне в качестве наместника Эмгыра… Но от него ни слуху ни духу. От него и всех его подельников. Кроме…

– Говори, Лютик.

– Кроме одной чародейки, которая стала королевой.

Филавандрель аэп Фидаиль молча ожидал ответа. Королева, заглядевшись в окно, тоже молчала. Окно выходило в сады, еще недавно бывшие гордостью и красой властелина Доль Блатанна, наместника тирана из Венгерберга. Убегая от Вольных Эльфов, идущих в авангарде войск императора Эмгыра, наместник-человек успел вывезти из древнего дворца эльфов большую часть ценных вещей, даже часть мебели. Но садов забрать не мог. Он их уничтожил.

– Нет, Филавандрель, – сказала наконец королева. – Еще рано, еще очень рано. Не надо мечтать о расширении наших границ, пока мы не знаем даже, где они точно проходят. Хенсельт из Каэдвена и не думает соблюдать договор и убираться с Дыфни. Шпионы доносят, что он отнюдь не отказался от мысли о нападении. Он может ударить в любой момент.

– Значит, мы не добились ничего.

Королева медленно протянула руку. Бабочка аполлон, влетевшая в окно, уселась на ее кружевной манжет, сложила и раскрыла заканчивающиеся остриями крылышки.

– Мы добились больше, – сказала королева тихо, чтобы не спугнуть бабочку, – чем могли ожидать. Спустя сто лет мы наконец получили обратно нашу Долину Цветов…

– Я бы не называл ее так, – грустно улыбнулся Филавандрель. – После того как здесь прошли войска, она скорее Долина Пепла.

– Мы снова получили свою собственную страну, – закончила королева, глядя на бабочку. – Мы снова – Народ, не изгнанники. А пепел удобряет. Весной Долина Цветов расцветет вновь.

– Этого слишком мало, Маргаритка. Все еще слишком мало. Мы сбавили тон. Еще недавно мы похвалялись, что столкнем людей в море, с которого они прибыли. А теперь сузили наши границы и амбиции до Доль Блатанна…

– Эмгыр Деитвен подарил нам Доль Блатанна. Чего ты от меня хочешь, Филавандрель? Требовать большего? Не забывай, что, даже принимая дары, следует соблюдать умеренность. Особенно это относится к дарам Эмгыра, ибо Эмгыр ничего не дает даром. Земли, которые он нам даровал, мы должны удержать. А наших сил едва хватит, чтобы удержать Доль Блатанна.

– Вернем бригады из Темерии, Редании и Каэдвена, – предложил белоголовый эльф. – Вернем всех скоя’таэлей, борющихся с людьми. Теперь ты королева, Энид, они выполнят твой приказ. Сейчас, когда у нас наконец-то есть собственный клочок земли, их борьба потеряла смысл. Теперь их обязанность – вернуться и защищать Долину Цветов. Пусть сражаются как вольный народ, обороняя свои границы. А они гибнут как разбойники по лесам!

Эльфка опустила голову.

– Эмгыр на это не согласен, – шепнула она. – Бригады должны продолжать борьбу.

– Зачем? Во имя чего? – Филавандрель аэп Фидаиль резко выпрямился.

– Я скажу больше. Мы не имеем права поддерживать их и помогать. Таково условие Фольтеста и Хенсельта. Темерия и Каэдвен признают нашу власть над Доль Блатанна только в том случае, если мы официально осудим борьбу «белок» и отречемся от них.

– Дети умирают, Маргаритка. Умирают ежедневно, гибнут в неравной борьбе. После тайных договоров с Эмгыром люди накинутся на бригады и уничтожат их. Это наши дети, наше будущее! Наша кровь! А ты заявляешь, что мы должны от них отречься! Que’ss aen me dicette, Enid? Vorsaeke’llan? Aen vaine?

Бабочка взлетела, затрепыхала крылышками, устремилась к окну, закружилась, подхваченная потоками горячего воздуха. Францеска Финдабаир, именуемая Энид ан Глеанна, некогда чародейка, а отныне королева Aen Seidhe, Вольных Эльфов, подняла голову. В ее прекрасных голубых глазах стояли слезы.

– Бригады, – повторила она глухо, – должны продолжать борьбу. Нарушать порядок в человечьих королевствах, затруднять военные приготовления. Таков приказ Эмгыра, а я не могу противиться Эмгыру. Прости меня, Филавандрель.

Филавандрель аэп Фидаиль взглянул на нее и низко поклонился.

– Я-то прощаю, Энид. Но вот простят ли они?

– И ни один чародей не продумал все случившееся заново? Даже после того как Нильфгаард убивал и жег все и вся в Аэдирне, ни один из них не бросил Вильгефорца, не присоединился к Филиппе?

– Ни один.

Геральт молчал долго. Наконец очень тихо сказал:

– Не верю. Не верю, чтобы никто не отрекся от Вильгефорца, когда истинные причины и последствия его предательства вылезли наружу. Я, как всем известно, наивный, неразумный и анахроничный ведьмак. Но я по-прежнему не верю, чтобы ни у одного чародея не проснулась совесть.

Тиссая де Врие поставила тщательно отработанную, замысловатую подпись под последней фразой письма. Подумав, добавила рядом идеограмму, означающую ее истинное имя. Имя, которого никто не знал. Имя, которым она не пользовалась очень-очень давно. С тех пор как стала чародейкой.

«Жаворонок».

Отложила перо. Старательно, ровненько, точно поперек исписанного листа пергамента. Долго сидела неподвижно, уставившись в красный шар заходящего солнца. Потом встала. Подошла к окну. Какое-то время глядела на крыши домов. Домов, в которых в это время укладывались спать обычные люди, утомленные своей обычной человеческой жизнью и трудами, полные обычного человеческого беспокойства о судьбах, о завтрашнем дне. Чародейка взглянула на лежащее на столе письмо. Письмо было адресовано обычным людям. То, что большинство обычных людей не умело читать, значения не имело.

Остановилась перед зеркалом. Взбила волосы. Стряхнула с буфов рукава несуществующую пылинку. Поправила на декольте ожерелье из шпинели.

Подсвечники у зеркала стояли неровно. Видимо, служанка трогала их и переставляла во время уборки. Служанка. Обычная женщина. Обычный человек с глазами, полными страха перед наступающим. Обычный человек, затерявшийся в полотнищах времён презрения. Обычный человек, пытающийся обрести надежду и уверенность в завтрашнем дне в ее, чародейки, словах…

Обычный человек, доверие которого она не оправдала.

С улицы донеслись звуки шагов, стук тяжелых солдатских сапог. Тиссая де Врие даже не вздрогнула, не повернула головы. Ей было безразлично, чьи это шаги. Королевского солдата? Прево с приказом арестовать предательницу? Наемного убийцы? Палача, подосланного Вильгефорцем? Ее это не интересовало.

Шаги утихли в отдалении.

Подсвечники у зеркала стояли неровно. Чародейка подровняла их, поправила салфетку так, чтобы угол оказался точно посредине, симметрично четырехугольным подставкам подсвечников. Сняла с рук золотые браслеты и ровненько положила их на разглаженную салфетку. Глянула критично, но не нашла ни малейшего изъяна. Все лежало ровно, аккуратно. Как и должно было лежать.

Она отворила ящик комода, вынула из него короткий стилет с костяной ручкой.

Лицо у нее было гордое и неподвижное. Мертвое.

В доме стояла тишина. Такая тишина, что можно было услышать, как на столе

Date: 2015-08-07; view: 384; Нарушение авторских прав