Пространство, время, бесконечное

Объекты движутся не в небытии, которого не существует, но в некоем "где", т.е. месте. По Аристотелю, есть не просто место, но "место природное", к которому тяготеет всякая вещь, всякий элемент по своей натуре: огонь и воздух тяготеют "вверх", земля и вода - "вниз". Верх и низ не относительные, но суть природные детерминации.

Так что же такое место? Место - это граница вместилища тела, поскольку она соприкасается с его содержанием. Впоследствии Аристотель уточняет, что не следует смешивать место с резервуаром, вместилищем вещи. Первое неподвижно, второе, напротив, подвижно. В некотором смысле можно сказать, что место - это неподвижное вместилище, а последнее - подвижное место. "Как сосуд есть перемещаемая емкость, так место есть сосуд неперемещаемый. Ведь, когда одно внутри другого, то двигается вместе с ним, как челнок со всем, что в нем, по глади реки. Место - это, скорее, река как целое, ибо лишь целое недвижно. Значит, место - это первая граница, неподвижно держащая содержимое, (что позднее вылилось в средневековую формулу: "Terminus continentis immobilis primus".

Движение небес возможно, в соответствии с таким пониманием пространства, только как круговое, вокруг себя самого. Пустота немыслима. Ибо, если пустота есть место, где ничего нет, то, как следует из предыдущего определения, мы имеем противоречие в терминах.

А что же такое время, эта таинственная реальность, которая непрестанно ускользает? Момент, "какие-то части которого уже стали, какие-то готовятся быть, но нет того, что есть сейчас".

То, что время тесно связано с движением, приводит к тому, что мы не замечаем самого времени. Движение, по общей характеристике, - это континуальность. В континууме протяженности различимы "сначала" и "потом". Но и время тесно связано с моментами "сначала" и "потом". Отсюда знаменитое определение: "время - это исчисление движения на "сначала" и "потом".

Наконец, восприятие "сначала" и "потом", а, значит, исчисление движения, предполагает необходимым образом душу. "Когда мы мыслим движение крайнее как отличное от среднего, а душа подсказывает, что моментов два, т.е. "сначала" и "потом", то мы говорим, что между двумя моментами есть время, поскольку время представляется тем, что определено мгновением, и это остается как основание".

Однако, если душа - это духовное исчисляющее начало, а значит, условие различения сосчитанного и числа, то душа же выступает и непременным условием времени, что очевидно из следующего блистательного разрешения апории." Можно сомневаться, существует ли время без существования души. В действительности, если не принять существования нумератора, то и не будет числа. Число есть то, что сосчитано, либо исчисляемое. И если верно, что в природе вещей заключена душа, или интеллект, что именно в душе существует способность нумеровать, то выходит невозможным существование времени без той же души".

Эта мысль явственно предвосхищает августинианскую перспективу и его спиритуальные характеристики времени, и это лишь недавно стало предметом внимания.

Аристотель отрицает актуальное существование бесконечного. И когда он говорит о бесконечном, то подразумевает именно бесконечное "тело", аргументы против бесконечного в акте суть аргументы против существования бесконечного тела. Бесконечное существует лишь как потенция и в потенции. Бесконечное в потенции - это, например, число, поскольку всегда возможно найти какое угодно большее число, и нет пункта, от которого нельзя было бы идти дальше. Бесконечное в потенции - это пространство, поскольку делимо до бесконечности, ибо результат деления есть величина, которая, в конечном счете, всегда делима. Потенциально бесконечно и время, ибо оно не может существовать иначе, как возрастая без конца. У Аристотеля мы не найдем даже намека на идею о том, что бесконечное может быть нематериальным, именно в силу того, что он связывал бесконечное с категорией "количества", которая имеет смысл лишь для чувственно воспринимаемого. Это объясняет, почему он отчетливо следует за пифагорейской идеей о том, что совершенно - конечное, напротив, бесконечное не совершенно.

3.4. Эфир, или "пятая сущность", и разделение физического мира на мир подлунный и мир небесный

Аристотель разделял физическую реальность на две сферы: подлунную и надлунную.

Подлунный мир характеризуется всеми формами изменения, среди которых доминируют зарождение и разложение. Для небес характерно "локальное движение", или циркуляция. В небесных и звездных сферах нет места ни рождению, ни гибели, ни изменению, ни возрастанию, ни убыванию. Во все времена люди наблюдали те же небеса, что видим мы, и тот же опыт подсказывает, что они не были рождены, и нерожденные они суть неразрушимы. Различие надлунного мира и подлунного заключено в материи, из которой они образованы. Материя подлунного мира - это потенция контрарностей, противоположностей, данная в четырех элементах (земля, вода, воздух и огонь), которые, вопреки элеатам и Эмпедоклу, Аристотель понимал как взаимообратимые, что и позволило ему обосновать и углубить понимание процессов зарождения и распада. Напротив, материя, из которой образованы небеса, - это эфир, который обладает потенцией перехода из одного пункта в другой, а посему принимает лишь локальное движение. Поэтому к четырем уже известным элементам Аристотель добавляет "пятую сущность", или "пятую субстанцию". Поскольку для четырех первых элементов характерно прямолинейное движение, сверху вниз - для тяжелых элементов, снизу вверх - для легких, для эфира, поскольку он ни легок, ни тяжел, естественным движением следует считать круговое. Эфир никем не порожден, он не подлежит ни росту, ни изменению, ни разрушению, как небеса, из него образованные.

Эта теория Аристотеля будет позже воспринята средневековой мыслью, И разделение мира на подлунный и надлунный исчезнет лишь с началом нового времени. Уже говорилось о том, что аристотелевская физика (и большая часть его космологии) - это, по сути, метафизика чувственного, кульминацией которой является обоснование существования неподвижного перводвигателя. Убежденный в том, что "не будь вечного, не было бы становящегося", Стагирит демонстрирует, что и физические исследования подтверждают этот принцип, что свидетельствует о необратимости завоеваний платонизма, его "второй навигации".