Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Сладкое бремя славы
Утром мы не пошли в райцентр, так как надо было ухаживать за Рексом. Мы промыли его раны, залили йодом и забинтовали. Рекс чувствовал себя лучше, аппетит у него был неплохой, и он свободно управился с кулешом, который мы ему сварили. Но ел он по-прежнему лишь из рук Вада. Я думал, что его презрение за ночь пройдет, и был удивлен таким злопамятством. Я даже пошел на не очень хороший прием. Я поджарил кусок сала и сунул его под нос овчарке. Рекс корчился и глотал слюни, глядя на сало, но так и не съел, пока я стоял рядом. Стоило мне отвернуться – сало исчезло. Мы с Вадом хорошо позавтракали и отправились на пруд. Там по-прежнему торчал лишь один Иван. Он ловил рубашкой селявок. – Привет! – крикнул Вад. Иван выронил рубашку. – А… это вы… – Ты чего ж это не заходишь? Чугун я за тебя мыть, что ли, буду? – Та ж вы сами голодные. – Чудак! Мы сало с кашей каждый день давим. Понял? А обмывки выливаем! – Выливаете?! – ужаснулся Иван. – Чи вы дурные? Так я буду… Иван не успел сказать, что он будет всегда мыть чугун. С околицы деревни донесся странный звук. Мы все разом посмотрели туда. В деревню торжественно входила средневековая процессия. Четверо негров несли украшенные зелеными ветвями носилки, на которых возлежал не кто-нибудь, а сам Комендант. Впереди него шел горнист и изо всех сил трубил в пионерский горн. Сзади валила толпа. Наверно, Утиное не видело никогда такого. Из домов повылезали старики и старухи, высыпала мелюзга. Процессия направилась прямо к нашему дому. Показывал дорогу «кодле» Виталька Ерманский. Мне стало немножко не по себе. Что это все значит? Носильщики опустили Коменданта перед нашей калиткой. Он взял палку и пошел к нам во двор. Увидев нас, горнист схватился за горн, и дикие звуки пронеслись над деревней. Потрясенный Рекс хотел вскочить, но не смог. Он лишь пошевелился и оскалил зубы. Вперед выступил Шептун. Он вытащил из кармана бумажку и стал читать торжественным голосом: – За исключительное мужество, выразивши… шееся в борьбе с волком, оказать Виктору… гм … не знаю, как фамилия… высшие почести. Комендант сделал знак, двое кинулись на меня и уложили на носилки. Горнист затрубил, мелюзга завизжала и меня потащили по улице. Сзади, держась одной рукой за носилки, ковылял Комендант, за ним все остальные. Сделав круг почета, мы вернулись к дому. Это означало «отдать высшие почести». – А теперь – пир! – распорядился Комендант. Вскоре наш двор превратился в цыганский табор. Горел костер, пеклась картошка, варилась каша. Заготовительная группа ушла в глубокий рейд по тылам Утиного и вернулась не с пустыми руками. Шептун хоть и ворчал, что такой бедности ему не приходилось видывать, однако вывалил из мешка дикие яблоки и двух сусликов. Сусликами занялся сам Комендант. Он приготовил из них великолепные шашлыки. Во время пира я вновь описывал встречу с волками, и каждый раз она обрастала все новыми и новыми подробностями, совершенно независимо от меня. Я с ужасом видел, что от рассказа к рассказу я становлюсь все храбрее, волки трусливее, а роль Рекса все больше и больше сводится на нет. Видел, но ничего не мог с этим поделать. Когда же я изобразил в лицах, как душил вожака, то понял, что надо остановиться во что бы то ни стало. Рассказ об удушении вожака произвел сильное впечатление. Часть «кодлы» стала кричать, что оказать высшие почести – слишком мало. Надо назначить меня по крайней мере заместителем Коменданта. Это уж было, конечно, слишком. Заместителем Коменданта был Шептун. Он занимал этот пост давно и много сделал для процветания «кодлы». Разгорелись жаркие споры. Комендант сидел подле костра и жарил шашлыки, нахмурив лоб, видно что-то обдумывал. – Надо голосовать, – сказал он наконец. Те, кто был за меня, отошли в правую сторону, кто за Шептуна – в левую. Возле костра остались лишь Комендант, я, Шептун и Вад. Борьба развернулась не на шутку. Она шла с переменным успехом около часа и собрала возле нашего дома большое количество любопытных. Привыкшие к тишине утиновцы с изумлением смотрели на это светопреставление. Наконец мои сторонники победили. Группа Шептуна, ободранная, растерзанная, была загнана в угол двора и безоговорочно капитулировала. В результате всеобщего, прямого, но отнюдь не тайного голосования я стал заместителем Коменданта. Шептун пожал мне руку. – Поздравляю, – сказал он. – Достанется теперь тебе. Порастрясешь жирок. Кодловцы – народ балованный. Тут нужны способности. Это тебе не с Лоркой любовь крутить. – Что-то она не дает тебе покоя. – Зачем было корчить недотрогу? – А она корчила? – Еще как. – И ты нарочно познакомил со мной, чтобы испытать? – Ну да. – Уж не ухлестывал ты сам за нею? – За ней многие ухлестывали. – И Комендант? Шептун оглянулся. – А ты думаешь что? Я б на его месте давно тебе морду набил. А он даже вида не показывает. Вот выдержка! Виталька Ерманский во время перевыборов сражался на стороне Шептуна. – Тебе будет трудно, – объяснил он свое предательство. – Придется каждый день в райцентр ходить… Но после, видно, он почувствовал угрызения совести. На следующее утро Виталька не отходил от меня ни на шаг. Его голова была набита разными планами, которые он предлагал осуществить с ним вдвоем, не вмешивая «кодлу». Было видно, что он разочаровался в этой организации. – В «кодле» зайцы, – говорил он, склоняя меня на один из планов – содрать со школьных окон замазку. – Мы бы с тобой это дело чистенько обделали. Замазка – вещь замечательная. Из нее можно лепить всякие штучки. Ею очень удобно кидаться на уроках или просто так, от нечего делать, мять в руках на зависть другим. Не говоря уже о том, что окна, обмазанные ею, совершенно непроницаемы для холода. Замазку очень трудно достать, почти так же, как хром на сапоги. Даже в Нижнеозерске только лишь райисполком обмазывался замазкой, да и то потому, что он находился на втором этаже и охранялся милиционером. Виталька узнал, что школу обмажут сегодня днем, так что замазка будет абсолютно свежая и отодрать ее не составит труда. Виталька Ерманский сказал также, что в школе двадцать окон, и если нам удастся ободрать хотя бы десять, это даст килограмма по три на душу. При этих словах я почувствовал в руках чудесно пахнущий желтый ком. В райцентр мы решили идти под вечер, чтобы не попасться никому на глаза. Ерманский взял с меня клятву не говорить, куда мы идем, даже Ваду, так как дело серьезное, наверняка будет расследование, и надо крепко держать язык за зубами. Наше счастье, что мы живем далеко, и на нас, конечно, подозрение никогда не падет. Вад с большой неохотой согласился на вторичное мое ночное путешествие. Хотя я заварил его, что не собираюсь опять сражаться с волками, он смотрел на меня с большим сомнением. – Это плохо кончится, – буркнул он. – Что «это»? – Девчонки, вот что. Самый гадкий народ. Операция прошла как нельзя лучше. Мы ободрали двенадцать окон. Теперь замазку надо было во что-то завернуть. Ерманский сдернул с гвоздя стенную газету. – Все равно она старая, – сказал он. – С первого мая висит. Мы разорвали стенную газету пополам и разделили замазку. – А теперь жмем на полную катушку, – сказал Виталька.
Вторая любовь (продолжение)
Мы бежали темными улицами, и вдруг словно кто-то ударил меня в грудь. Я узнал ее дом. – Подожди, – сказал я Витальке. – Я на пять минут. Ерманский заворчал, но остановился. Я открыл заскрипевшую калитку. Мне захотелось посмотреть на ту скамейку. На скамейке сидела она с каким-то парнем. Они отпрянули друг от друга. – Тебе чего, мальчик? – Ее голос, ее платье, ее движения. Но это была не она. Наверное, это была ее сестра. – Тебе чего, мальчик? – Мне Лору… – Лора спит. – Мне по важному делу. – Что это за важные дела в первом часу ночи? – спросила сестра строгим голосом. – Иди, иди, завтра придешь. – Завтра будет поздно. Парень засмеялся и что-то шепнул ей на ухо. Я расслышал слова: «А ты сама…» Сестра нехотя поднялась и пошла к дому. Сзади она еще больше походила на Лору, лишь чуть повыше. – Закуришь? – спросил парень. На нем была фуражка с огромным козырьком. С плеча свисал пиджак. – Некурящий. Парень, насвистывая, принялся разглядывать звезды. Делал он это очень небрежно, словно перед ним были не далекие миры, а какие-нибудь стекляшки. – Поссорились, что ли? – Да так… – С ними, брат, надо построже, не давать особой воли. Понял? – Понял. В доме хлопнула дверь. Сестра прибежала, слегка запыхавшись. – Сейчас выйдет. Хорошо, что мама спит. – Что делают дочки, когда мама спит? – сострил парень, набрасывая на Лорину сестру пиджак. Лора вышла на крыльцо заспанная и удивленная – кому это потребовалось поднимать ее с постели? Из-под накинутого халата белела рубашка. – Привет, – сказал я. – Не ожидала? – Нет… – Ты уже спала? – Да… – Извини, что побеспокоил. Шел мимо, дай, думаю, зайду… – Ага… Мы разговаривали, не глядя друг на друга. Между нами была кадушка. Очень неудобно разговаривать через кадушку. Я сделал шаг в сторону, но Лора тоже сделала, и между нами опять очутилась кадушка. – Что ты несешь? – спросила она, когда молчание уже стало невыносимым. – Замазку. – Зачем? – Так… окна замажу. Дать тебе? – Мы уже замазали. – На… возьми… Мне почему-то очень захотелось, чтобы она взяла замазку. Я протянул ей ком через кадушку. Она поколебалась, но взяла. – Я хочу спать, – сказала она. – До свидания. В калитке показался Виталька. – Вы скоро тут кончите любовь крутить? – Уже кончили! – Она взялась за дверь. – Подожди… ты почему тогда не пришла? – Потому, что оканчивается на «у». – Очень остроумно. – Как умею. – Меня чуть волки не съели. – Жаль. Хлопнула дверь. Виталька потянул меня за рукав. – Побежали, поздно уже. Мы опять помчались по темным улицам. Когда райцентр остался далеко позади, Ерманский вдруг спохватился: – А где твоя замазка? – Отдал, – сказал я мрачно. Мне было жалко замазки. Ни любви, ни замазки… Виталька остановился на полном скаку, словно конь, увидевший перед собой стену. – Кому? – шепотом спросил он. – Ей… – Идиот! – закричал Виталька. – Ты знаешь, кто она? Дочь школьного завхоза!
Первая любовь (продолжение)
Все утро мы думали, как выкрутиться, и ничего не могли придумать. И так и этак выходило, что мы влипли, и влипли крепко. Правда, у меня была слабая надежда, что Лора не придаст должного значения замазке, выбросит, например, куда-нибудь ее или, узнав, что замазка со школьных окон, не продаст нас. Но Ерманский на этот счет держался другого мнения. – Ты не знаешь девчонок, – сказал он. – Они ябеды от рождения. Вот посмотришь, выдаст с потрохами. Завхоз появился после обеда. Это был угрюмый, черный, тощий дядька. Из нашего окна было видно, как он тщательно вытирал ноги о траву (утром прошел сильный дождь), а затем снял на крыльце сапоги и вошел в ерманский дом. Мы повесили снаружи на нашу дверь замок, залезли в комнату через окно и притаились, ожидая, что же будет. У Ерманских завхоз пробыл недолго. Надев сапоги, он вошел в нашу калитку, осмотрел внимательно замок, дом, особенно рамы окон, словно поковырял на них старую замазку, и неторопливо зашагал в сторону райцентра, держа под мышкой ком, завернутый в стенгазету. – У-у, гад! – выругался Виталька. – Сколько на нем пацанов погорело… Кулак чертов! Пойду узнаю, что он там говорил. Виталька побежал домой. Его не было очень долго. Мы с Вадом уже успели сварить картошку и съесть ее, а Ерманский все не показывался. Наконец он пришел очень мрачный. Я никогда не видел его таким мрачным. Виталька поманил меня пальцем, и мы вышли во двор. Вад обиженно засопел. Он уже с утра дулся на меня из-за того, что я не рассказывал ему, где мы были ночью. – Дело дрянь, – сказал Виталька, усаживаясь на влажное после дождя бревно. – Переполох подняли страшный. Твоя продала и тебя и меня. Вызывали милицию, написали акт. – Но ведь они нашли замазку… – Дело не в замазке, хотя и это тоже… Дело в стенгазете. – При чем тут стенгазета? – удивился я. – Оказывается, их нельзя срывать. Их сдают в архив. Виталька был очень расстроен. Он считал, что его должны исключить из школы, а меня не принять. Да, это были очень плохие новости. Представляю, как воспримет их отец… Остался только один выход – бежать. Бежать завтра же! Мы долго молчали. – Мать плачет, – сказал вдруг Виталька. – Но не в этом дело. Отец узнает – убьет. Он меня один раз за то, что стащил в физкабинете батарейку, три дня бил. – Мне тоже достанется. – Есть только один выход… – Какой? – Сказать, что нас послал Комендант. А Коменданту что они сделают? Из школы он все равно исключен. Я покачал головой. – Нет. Так нельзя. – Он даже и не узнает. К нему никто и не пойдет. – Все равно. Так нечестно. – Честно… нечестно… Завтра с утра нас в школу вызывают… Узнаешь… Весь день Виталька Ерманский уговаривал меня свалить все на Коменданта. Он приводил всевозможные, довольно хитроумные доводы. Например, он сравнивал Коменданта с камнем. Дескать, нес ты глечик с молоком, засмотрелся на красивую девчонку и упал. Если расскажешь все, как было, здорово влетит: не засматривайся, сопляк, мал еще. Если же сказать, что ты споткнулся о камень, то влетит меньше, а может, и совсем не влетит – с каждым может случиться. Ты не наказан, а камень – ему что? – лежит себе да лежит. Пример с камнем меня не убедил. Тогда Виталька переключился на примеры из истории войн, на так называемые военные хитрости. Знал он их множество. Особенно он нажимал на троянского коня. Приволокли деревянного коня в город, а в животе садят вражеские воины. Честно? Не очень. Но цель достигнута. Но и троянский конь не убедил меня. Виталька выругался, махнул рукой, и ушел домой обиженный. Время тянулось ужасно медленно. Вад продолжал дуться, и я один сидел.на завалинке. Я думал про все эти беды, которые вдруг свалились на меня. Особенно была неприятна история с замазкой. У соседей скрипнула калитка. На улицу вышла Клара Семеновна с тазом в руках. Увидев меня, она улыбнулась: – Добрый вечер, Витечка. – Здравствуйте, Клара Семеновна. – Ты не поможешь мне донести белье? Мой лоботряс опять куда-то залился. Я взял таз с бельем за один край, а Клара Семеновна взялась за другой. Я оглянулся, не видит ли Вад, чем я занимаюсь, но Вада не было. Зато я заметил в окне Витальку Ерманского… Странно… – Как настроение? – спросила Клара Семеновна. Я сказал, что настроение у меня отличное, но сказал, видно, не очень убедительно, потому что Клара Семеновна вздохнула. Затем она спросила, нравится ли мне Утиное, и я ответил, что нет. Она немного поспорила со мной, доказывая, что здесь хороший воздух и нет шума. – И хороший пруд, – добавила она, когда мы взошли на плотину. – Речка лучше, – не согласился я. – Конечно, – засмеялась она. – А море еще лучше. Сказав про море, она немного загрустила. – Ты был, Витечка, на море? – спросила она. – Я видел его в кино. Она рассмеялась и начала мне рассказывать про море. Она рассказывала про штормы, цветущие каштаны, фиолетовые вечера, молодое вино, которое продают в киосках, как газировку, красивых девушек, стройных моряков с золотыми нашивками на рукавах и длинных белых кораблях. Она говорила, что она тогда была молодой и красивой и за ней ухаживали мужчины, и она каждый вечер каталась на машине по горам, и у нее кружилась голова, потому что повороты были крутые. И иногда ей хотелось упасть в пропасть. – Может быть, это было бы к лучшему. Хорошо умереть молодой и красивой и остаться такой навсегда в памяти людей. А когда вдруг замечаешь в волосах седину, а на лице морщины и не можешь помешать этому, не хочется жить. Я сказал, что она еще молодая и красивая. Она улыбнулась и, мне показалось, немного повеселела, во всяком случае больше не говорила о смерти. – Из тебя вырастет большой донжуан, – сказала она лукаво. – Давай искупаемся, пока не село солнце. Она скинула платье и оказалась в нарядном купальнике. Я сразу догадался, что это немецкий купальник, потому что у русалки, которая вышита сбоку, было лицо, как у женщин на трофейных открытках. Я снял штаны и вдруг увидел на себе безобразные, длинные, черные трусы. У всех мальчишек были такие трусы, и я как-то не задумывался, что они такие уродливые, криво сшитые, мешковатые, как юбки. Я поспешил надеть брюки. – Ты чего это? – Не хочется что-то. Холодно… – Надо закаляться. Она осторожно вошла в воду, с тихим ойканьем присела по горло и вдруг поплыла быстро и красиво. – Ух, хорошо! Дай мне руку! Я подал ей руку, и она легко вышла из воды. – Спасибо. Клара Семеновна быстро и ловко вытерлась толстым, мохнатым, тоже, видно, немецким полотенцем. – А теперь отвернись. Я покорно отвернулся. За моей спиной слышалось журчание воды из выжимаемого купальника. – Вот… А теперь можно и постирать. Ты посидишь со мной? А то одной скучно. Все одна да одна. Я вспомнил про то утро, когда я заглянул в окно, и мне захотелось сострить по поводу ее одиночества – зло, едко, как я очень хорошо умею. Так захотелось, что я даже прикусил губу, чтобы не сострить. Я сидел сзади нее, наблюдал, как умело она стирает и как изящно изгибается ее спина, – как у кошки, когда та умывается, и думал о том, что будь у меня такая мать, жизнь превратилась бы для меня в оплошную пытку, потому что я бы не смог перечить ей ни в чем… – Так как же вы влетели с этой дурацкой замазкой? – спросила она вдруг так добро и сочувственно, что я никогда бы не подумал, что так можно говорить о неприятных вещах, например о воровстве. – Да так… Виталька рассказывал, небось… Она не стала читать мне мораль, что обязательно сделала бы моя мать, а просто вздохнула и сказала, что нас ожидают неприятности, что завхоз ходит по квартирам учителей и потрясает сорванной стенгазетой. Замазка еще куда ни шло, а вот за стенгазету обязательно Витальку исключат, несмотря на то, что она учительница в этой школе. Мне же и думать нечего учиться там. Далее она сказала, что из-за меня у моего отца могут быть серьезные осложнения… – Какие? – удивился я. – Он-то тут при чем? – Ну как же… ты уже не маленький… должен понимать… он ведь… – Он партизан. – Разумеется, – поспешно согласилась она. – Но я слышала, ему не дали до сих пор паспорта… Люди такие жестокие, начнут болтать, что это он тебя так воспитал… Я похолодел. Такой неожиданный поворот не приходил мне в голову. – Он воевал во Франции. У него награды есть… даже благодарность французского правительства. Я сам видел. – Не сомневаюсь. Но лучше бы вы ее не срывали. – Что же вы посоветуете? Она долго молчала, только слышалось хлюпанье воды… – Вот если бы вы не сами пошли, а вас кто-то послал… – сказала она, не оборачиваясь. Я сразу понял все. Ее подослал Виталька. Это его работа. Я представил, как все было: он стал угрожать, что напишет отцу про этого… в белой рубашке, который принес полевые цветы, и заставил ее уговорить меня. – Нет! – сказал я. – Это подлость! Она уже кончила стирать и стала укладывать белье в таз. Она согласилась, что это не совсем красиво, но когда речь идет о благополучии стольких людей… В конце концов можно сделать механический подсчет: один человек или две семьи. Причем этот человек даже никогда не узнает. Она постарается сделать так, чтобы его не вызывали, не ходили домой… Бедный Комендант… Он и не знает, что вокруг него вдруг столько сплелось… – И потом, кто он такой? Известный в поселке бандит, вор, хулиган. – Нет, нет… Комендант не такой… – Ну сделай это ради меня, – сказала она совсем как девочка и заплакала. – Сделай… Она сидела на земле, поджав колени, и ее узкие плечи дрожали. Мокрые волосы рассыпались по плечам. И мне вдруг стало очень жалко ее… – Ну хорошо… Все равно завтра-послезавтра мы будем далеко отсюда…
Date: 2015-08-06; view: 324; Нарушение авторских прав |