ПРИ СЕНТ-ДЖЕЙМССКОМ ДВОРЕ

Народ принял новую королевскую семью. Людей забавляла любовь к прогулкам, которую проявляли принц и принцесса Уэльские. Каролину с мужем, а иногда и с девочками часто видели на улице Мелл. Время от времени, окруженные друзьями, придворными и дамами, служившими принцессе, а также в сопровождении толпы зрителей, они ходили пешком из Сент-Джеймсского дворца в Кенсингтон. Эта привычка помогала внушить любовь к королевской семье, потому что народ хотел видеть своих правителей. И приветливые принц с принцессой во многом отвечали их вкусам. Да, конечно, они немцы, но все же говорят по-английски, хотя и смешно, и уже всем стало очевидно, как принц восхищается своей новой страной.

– В моих жилах нет ни капли крови, которая не желала бы быть английской, – заявлял принц. – И я горжусь этим. Англичане – самый лучший, самый красивый, самый изящный, самый добродушный и любящий народ в мире. И если кто-нибудь хочет сделать мне приятное, он должен сказать, что я похож на англичанина.

Против такой откровенной лести трудно устоять. Каролина не отставала от мужа.

– Что касается меня, – добавляла она, – то я бы предпочла жить на навозной куче, нежели вернуться в Ганновер.

В толпе любили пересказывать такие фразы; люди кричали: “Да здравствуют принц и принцесса Уэльские!” и с большим интересам воспринимали слухи о том, что у короля с принцем натянутые отношения. Подданные надеялись, что королевская семья позабавит их своими семейными ссорами. Ведь долг королевской семьи развлекать своих подданных.

Они были довольны принцем и разобижены на короля.

В день рождения Георга Августа состоялся бал, и на нем принц с принцессой еще больше увеличили свою популярность. Принцесса, великолепный бюст которой был благопристойно прикрыт, но не настолько, чтобы скрыть его манящую привлекательность, а светлые локоны красиво ниспадали на плечи, весь вечер танцевала с принцем. Она надела туфли на низком каблуке, чтобы принц казался немножко повыше. Ее платье искрилось от драгоценностей, сама она лучилась весельем и приветливостью.

На балу присутствовал и король, как обычно, угрюмый. Но даже он немного просветлел, когда попал в женское общество. Георг ясно дал понять, что, хотя он и привез в Англию мадам Шулемберг и мадам Кильманзегге, которым не грозит потеря его привязанности, ибо он не собирается менять привычки, прелести других женщин тоже не оставляют его равнодушным. Конечно, нельзя сказать, что он влюблен и страну, где стал королем, но женщины этой страны очаровали его.

Георг уже проявил интерес к леди Каупер, хотя эта дама не скрывала, что не намерена портить свою добродетельную репутацию. Но окончательно пробудил его от летаргии искрометный разговор с герцогиней Шрусбери, у которой не было такой репутации, какую нужно бы защищать. Эта дама была любовницей Шрусбери до того, как он женился на ней. Будучи итальянкой, она говорила по-французски лучше, чем большинство англичанок. А так как король пользовался этим языком – он говорил на нем бегло, а в Англии французский понимали лучше, чем немецкий, – то у герцогини было преимущество перед другими женщинами. И она, конечно, не упустила его. Король часто бывал в ее доме, куда якобы приезжал, чтобы поиграть в ломбер (ставки составляли шесть пенсов). Но и Шулемберг, и Кильманзегге слегка встревожились.

После одного из таких визитов король попросил принцессу Уэльскую прийти к нему в апартаменты и, когда она явилась, сказал:

– Я хочу, чтобы вы предложили герцогине Шрусбери место в вашей свите.

Захваченная врасплох Каролина ответила, что в ее свите нет вакантного места.

– Неправда, – возразил король. – Вы еще не заполнили все должности. Разве не так?

– Фактически они еще не заполнены, но на них уже столько прошений, что я не могу принимать новые.

– Это прошение вы примете и дадите герцогине должность.

В душе Каролины шевельнулась злоба, ей хотелось закричать: “Это мое дело, и я сама буду решать, кого мне взять”.

Но она понимала, что это глупо. Неприязнь, которую они испытывали друг к другу, перерастет в ненависть. А ведь нельзя забывать, что власть в его руках.

Она поклонилась ему.

– Вы сегодня же пошлете за герцогиней, – закончил разговор король.

Тоскуя по Ганноверу, король все более критически относился ко всему английскому. Его раздражало все, кроме женщин. Язык он отвергал как тарабарщину, пищу не принимал его желудок. Эти островитяне воротили носы от сосисок и кислой капусты и в то же время наслаждались устрицами. Когда ему их подавали, он заявлял, что устрицы несвежие, хотя прежде устриц не пробовал. “Здесь ужасный климат”, – морщился король. “Здесь лучший в мире климат!” – восклицал принц Уэльский. Но по правде говоря, климат мало чем отличался от ганноверского. “Люди шумные и недисциплинированные”, – утверждал король. “Люди полны природного обаяния и веселья”, – говорил принц Уэльский.

Поэтому не удивительно, что народ принимал принца и принцессу и не любил короля.

Георг не желал признавать, будто ему что-то нравится в его новой стране. Но не мог скрыть любви к музыке. Эта любовь была в крови у его семьи и у ганноверских подданных. При дворе курфюрста в Ганновере к музыкантам относились с большим уважением, чем ко всем остальным слугам. Георг всегда восхищался оперой и часто с любовью говорил об оперном театре в Ганновере. Но он бы никогда не согласился с тем, что в Лондоне есть превосходные развлечения, до которых далеко его родному городу.

Постепенно его очаровал театр. После правления Карла II, который любил театр, а еще больше актрис, он стал важной чертой городской жизни. В Лондоне были прекрасные актеры и драматурги, нравившиеся публике, которая огромными толпами каждый вечер собиралась в Друри-Лейн или в Линкольн Инн Филдс. Королю очень хотелось быть среди зрителей. Но меньше всего он желал показать этим людям, что театры Лондона для него в новинку, и признать, что ничего подобного в Ганновере нет. Однако все равно он не мог удержаться и посещал театр. Ему оставалось одно – ходить на спектакли инкогнито.

Но его тяжелое лицо уже было многим известно, и в толпе могли бы узнать короля. Поэтому он нанял себе частную ложу и сидел в глубине, спрятавшись от публики и наблюдая за происходившим на сцене. Он не понимал слов, которые произносили актеры, но наслаждался их трюками. К тому же некоторые женщины были очень привлекательны.

Немного спустя привычка ходить в театр стала известна, и король больше не мог скрывать свой интерес к пьесам. Его часто видели в королевской ложе, и он проявлял некоторое расположение к актрисам, актерам и всем, кто связан со сценой. Поэтому многие люди стали ходить в театр, правда, скорее для того, чтобы посмотреть на короля Георга, чем ради спектакля.

Незнание королем английского было помехой, и антрепренеры начали искать пьесы, где было бы мало текста.

Каролина рассказала мужу, что король благодаря привычке ходить в театр постепенно приобретает популярность.

– Наверно, – сказала она, – нам надо чаще ходить в театр.

Георг Август моментально понял, в чем дело, и вся королевская семья начала регулярно посещать театр.

Каролина с удовлетворением отметила, что принца Уэльского приветствуют больше, чем короля.

Георг Август и Каролина из своей ложи улыбались и раскланивались с публикой, а король из своей хмуро смотрел на них. Они смеялись шуткам актеров, а король даже не понимал их.

Соперничество приводило в восторг принца и все больше раздражало короля.

Было замечено, что во время пьесы Беттертона “Распутная жена” король не обращал внимания на принца с принцессой и ни разу не посмотрел в их сторону. В то время как принц то и дело бросал скорбные взгляды на ложу короля. Публика пришла в восторг. Вражда в королевской семье вызывала интерес, давала возможность встать на чью-то сторону. И, конечно, принц с принцессой, которые так приветливо улыбались и любили все английское, привлекали больше сердец, чем вечно хмурый Георг, который явно предпочел бы вернуться в Ганновер.

Яков Стюарт вряд ли сумел бы дать публике больше развлечений. Хотя у него были бы французские любовницы вместо немецких, и, наверно, они выглядели бы более привлекательно – да и неудивительно, разве найдешь менее привлекательных женщин, чем две любовницы короля? – но Слониха и Каланча давали повод для шуток, и с ними было веселее.

– Да здравствует король Георг! – кричала толпа в театре. – Да здравствуют принц и принцесса Уэльские!

Король становился все более задумчивым. Его беспокоило, что происходит в кофейных. Якобитские писатели распространяли свои памфлеты, и сторонники Стюартов пили за короля, живущего за проливом.

На балу в Хеймаркете, где присутствовала королевская семья и куда, поскольку это был бал-маскарад, мог прийти каждый, к королю, скрывшему лицо под маской, подошла женщина, молодая и вроде бы не дурнушка. Георг никогда не избегал подобных приключений. Конечно, ему пришлось признаться, что он не говорит по-английски, и женщина беседовала с ним на терпимом французском.

– Как печально для Англии, что среди нас так много немцев, – пожаловалась она.

– Вы их не любите? – спросил король.

– А кто их любит? Они такие грубые. Они не похожи на нас. Я была бы рада увидеть, как их прогонят.

– Думаете, их прогонят?

– Несомненно. Нам не нужен немец Георг, и многие говорят, что он не хочет быть здесь. Почему бы не позволить ему вернуться в Ганновер? От этого никому не было бы вреда.

– Пожалуй, неплохая мысль.

– Давайте выпьем, – предложила женщина, взяла его под руку и повела к буфету, где наполнила два бокала.

– За короля Якова Третьего, который сейчас живет за проливом. – Женщина подняла свой бокал. – Может, он скоро займет свое законное место.

Король смотрел в свой бокал, а женщина продолжала:

– Пейте! Почему вы не пьете? Выпьем за короля Якова!

– От всего сердца выпью за здоровье любого несчастного принца, – сказал король.

После этого ему расхотелось соблазнять кого бы то ни было и он вскоре уехал.

Новые подданные его не любили. Вероятно, они отправят его назад в Ганновер.

“Было бы неплохо, – размышлял он, – закончить свои дни там”.

Георг Август наблюдал за фрейлиной жены, а Каролина наблюдала за Георгом Августом. Они были в церкви. Королевские советники считали важным показать, что новая династия твердо настроена поддерживать церковь Англии.

Даже в самые ностальгические минуты король понимал, что было бы глупостью потерять это королевство. Хотя он сам мечтал вернуться в Ганновер, но его долг сохранить три короны – Англии, Шотландии и Ирландии – для своих потомков. Что касалось Георга Августа, то король не хотел о нем даже думать, пусть он отправляется хоть в ад, королю все равно. Но в Ганновере есть маленький Фридрих, который со временем станет принцем Уэльским, а потом королем.

Поэтому Георг ходил в церковь, но длинные проповеди на языке, который он не понимал, были для него тяжким испытанием. Он не умел делать вид, будто слушает их. На большинстве проповедей он спал, а если не мог заснуть, то обсуждал со стоявшими рядом придворными государственные вопросы. Проповеднику приходилось смириться с этим. В данный момент король спал, о чем явственно свидетельствовал его непрекращавшийся храп. Принц, как всегда, был в боевой готовности и мечтательно устремлял взор на очаровательную Мэри Белленден.

Каролина размышляла, разумно ли она поступила, что собрала в своей свите столько красавиц. “Да, – решила она, – это правильный шаг. Лучше держать их под наблюдением. А миссис Клейтон и миссис Говард будут отличными сторожевыми псами. Особенно Генриетта, которой надо подумать о собственном положении”.

Старшая из фрейлин Маргарет Медоуз, выпрямив спину, сидела на скамье и косилась на девушек, которые, взяв пример с короля, не обращали внимания на проповедника, специально приглашенного для королевской семьи – прославленного епископа Бернета. Мэри Белленден и Молли Липл все время перешептывались. Смешливая, хорошенькая Бриджит Картерет, племянница лорда Картерета, изо всех сил старалась подавить душивший ее смех. Она преуспела в этом гораздо больше, чем Софи Хоув. Ее то и дело прорывавшийся смех был слышен и за пределами места, отведенного для короля и его свиты. “Софи слишком легкомысленная, мне надо бы расстаться с ней”, – подумала Каролина. Но Софи была внучкой, хотя и побочной, принца Руперта, брата курфюрстины Софии. А такими родственными связями нельзя пренебрегать. И все же девушка должна получить замечание.

Епископ Бернет перевел укоряющий взгляд с храпевшего короля на хихикавших фрейлин и ясно дал понять, что он недоволен Ганноверской династией. Королева Анна относилась к посещению церкви с большим рвением. Королева Мария также соблюдала свой долг. Правда, король Яков, католик, свергнутый за свои религиозные взгляды, позволял себе во время проповеди делать замечания, но они, по крайней мере, были остроумными. Если приехавшие в Англию немцы хотят оставаться популярными, они должны оказывать должное уважение церкви. Такой вывод сделал епископ Бернет.

“Епископ, конечно, прав”, – подумала Каролина, но на самом деле ее больше занимал интерес Георга Августа к Мэри Белленден, чем недовольство епископа фрейлинами.

“Насколько далеко удастся зайти Мэри Белленден? – размышляла Каролина. – Она очень хорошенькая, и, несомненно, если бы захотела, могла бы иметь на Георга Августа большое влияние”. Каролина подумала, что до сих пор ей везло, и влияние сохраняла она.

Король всхрапнул громче, чем обычно, и сам проснулся от резкого звука. С минуту он удивленно оглядывался, потом понял, что служба заканчивается, некрасиво зевнул и приготовился уходить. Фрейлины, в том числе все еще хихикавшая Софи Хоув встали со своих скамей, и король со свитой покинули церковь, направившись во дворец.

* * *

Епископ Бернет поклонился Каролине.

– Мне очень прискорбно, Ваше Высочество, – начал он, – что я вынужден обратиться к вам с жалобой. Но бесполезно обращаться к Его Величеству, чей храп сопровождал всю мою проповедь. Это и некоторое другое ясно показывает, что короля мало беспокоит неуважительное отношение его слуг к церкви.

– Для меня это тоже очень прискорбно, – ответила Каролина. – Я обратила внимание на невоспитанных девиц.

– Уверен, что Ваше Высочество согласится: такое поведение не может продолжаться.

– Согласна.

– Церковь превратилась в место встреч с целью флирта. Теперь ее заполоняют молодые люди, которые приходят, чтобы поглазеть на фрейлин и попытаться познакомиться с ними. Наше Высочество согласится, что задача церковной службы не в этом.

– Вы правы, епископ.

– Так продолжаться не может.

– Вы желаете, чтобы они не посещали церковь?

– Не посещали церковь и губили свои души? Ваше Высочество, эти девушки уже на полпути к вечным мукам. Нет, надо отгородить их скамьи, и перегородка должна быть такой высокой, чтобы их не могли видеть молодые люди.

– Вы имеете в виду… посадить их в маленькую… ложу?

– Ваше Высочество может назвать это и так. Они должны слушать проповедь, но быть невидимыми.

– О, это так… печально. Они такие хорошенькие.

– Ваше Высочество, мы должны думать не об их внешнем совершенстве, а о спасении их душ.

– О да, да. Пусть будет эта… ложа, если можно ее так назвать.

Епископ Бернет остался удовлетворенным разговором с принцессой. Она хорошая женщина. Разумная. И когда придет ее время занять трон королевы, он будет доволен.

Принц остановил Мэри Белленден.

– Вы очень хорошенькая девушка, – сказал он. Она сделала кокетливый реверанс.

– Вы мне очень нравитесь.

Она отступила на два шага и, наклонив набок голову, принялась разглядывать его, причем довольно дерзко. Но она была такая миловидная, что даже в дерзости выглядела восхитительно.

– А я вам нравлюсь? Это прекрасно, да?

– Долг хорошего подданного выражать почтение принцу Уэльскому, – сдержанно ответила Мэри.

– И вы будете выполнять ваш долг?

– Это зависит от того, насколько широко понимается долг.

– Что это значит?

– Ваше Высочество, я целомудренная молодая леди.

– А… Да… Вы очень хорошенькая.

– Я должна сказать вам, Ваше Высочество. Мне постоянно приходится говорить другим, что я целомудренная. Мне не верят. Но я убеждаю их. Боюсь, что также будет и с Вашим Высочеством. – Что это значит?

Но она уже сделала быстрый реверанс и взялась за ручку двери. Интригующе улыбнувшись на прощание, она скрылась за дверью.

– Проклятие! – воскликнул принц.

* * *

Когда легкомысленные молодые люди увидели загородку, спрятавшую от глаз скамьи с фрейлинами, раздались вопли протеста. Но в этом нельзя было винить ганноверцев. Их собственный епископ Бернет решил спрятать от них хорошеньких девиц. Перегородка сделала посещение церкви бессмысленным. И даже смех Софи Хоув, громче других доносившийся из-за высокой деревянной стены, приносил мало утешения.

Молодые люди ходили в церковь не для того, чтобы скучать на проповедях епископа Бернета или другого проповедника. Их привлекали, во-первых, храпящий король и, во-вторых, громкие разговоры во время проповеди, а тут развлечения почти прекратились.

Вскоре за работу засели авторы памфлетов.

“Епископ Бернет понял, что красивые дамы, стекавшиеся в церковь, стоящую на холмах Сент-Джеймса, одаряли нежными взглядами и улыбками только своих возлюбленных, а не его, когда он мычал себе под нос”.

В следующих строчках объяснялось, что случилось, и заканчивался памфлет такими словами:

“Принцесса, подавленная неучтивой назойливостью, хотя и смеялась над его доводами, но уступила его требованию. И теперь британские нимфы при протестантском правлении молятся в деревянных ящиках, будто испанские девственницы”.

Король прочел памфлет и первый раз до него дошло, что его подданные, англичане, умеют высмеивать не только чужестранцев, но и своих, если они того заслужили. И еще он понял, что у них нет почтения к важным особам.

И Георг стал чуть теплее, чем прежде, относиться к ним. Тем больше его огорчило доставленное сообщение о новом мятеже якобитов.

Проходил месяц за месяцем, и непопулярность короля все росла. Его немецких любовниц презирала вся страна, и когда их экипажи проезжали по улицам, народ отпускал вслед колкие замечания и насмешки. Шулемберг, сохранившая место его первой фаворитки, обезумела от жадности и постоянно искала способ увеличить свое состояние. Георг знал об этом, но не шевельнул и пальцем, чтобы остановить ее. Англичане самые алчные люди, каких он встречал, любил повторять король. Они постоянно осаждали его с просьбами о постах для своих родственников и друзей. Поэтому он злорадствовал, думая, что Эрменгарде удается иногда получать от них то, чего она хочет.

Однажды она пришла к нему необычно возбужденная, хоти и не очень сильно. Шулемберг ехала по улицам Лондона, как вдруг толпа остановила ее экипаж и выкрикнула оскорбительные слова.

– Они назвали меня Каланчой, – сообщила она королю.

– В этом нет ничего нового, – ответил Георг. – Они дали тебе это прозвище, когда только увидели.

Первый раз слова короля не успокоили Эрменгарду. Лицо под рыжим париком вспотело от негодования.

– Я выглянула из окошка и заговорила с ними по-английски, – продолжала она. – Я сказала им: “Добрые люди, почему вы оскорбляете нас? Мы же приехали для вашего блага”. И что, вы думаете, они закричали в ответ? “Проклятие нам! И всем нашим благам тоже!”

Когда Георг понял значение этих слов, он саркастически засмеялся. Они были остры на язык, его новые подданные. Они будто влюблены в слова. Недаром здесь так популярны памфлеты.

Король посоветовал Эрменгарде не принимать близко к сердцу их болтовню.

– Потому что, – мрачно добавил он, – мы уже здесь и здесь должны попытаться остаться.

– И вы думаете, они не отправят нас назад в Ганновер? – спросила она. Легкая тень страха промелькнула у нее в глазах. Если им придется вернуться в Ганновер, что будет с ее планами дальнейшего увеличения состояния? Англия была огромной дойной коровой, и ее дорогой Георг Людвиг, которого она так искренне и так давно любила, что стала ему как бы женой, помогал ей доить эту корову.

– Вероятно, некоторые из них попытаются, – ответил он. – но у них ничего не выйдет.

– Конечно, не выйдет. Мы должны остановить их. Такого никогда не будет, чтобы они могли свергнуть вас. Глупые люди. Неужели они не понимают, что мы прибыли для их же блага?

– И ради наших благ тоже, – добавил Георг, у которого редко бывали проблески юмора.

* * *

Король глубоко задумался, пока двое слуг помогали ему одеваться. Только им двоим он разрешал присутствовать в спальне. Это воспринималось как полнейшее неуважение к придворному этикету. Церемония одевания короля была одной из самых важных при дворе. И придворные, принимавшее в ней участие, впоследствии занимали высокое положение. А эти двое слуг, помогавшие королю, были турками. Еще одно оскорбление английской традиции.

Мустафа и Магомет, возможно, были жуликами, но не более жадными, чем утонченные леди и джентльмены, окружавшие его. Король сомневался, знакомо ли двум туркам виртуозное искусство казнокрадства, которым так мастерски владел великий герцог Мальборо. Георг никогда не доверял ему. О да, сейчас он всячески показывал свое дружелюбие. Но этот человек мог в любую минуту повернуться к нему спиной. Георг слышал, что даже после того, как Мальборо получил высокий пост при его дворе, он поддерживал тайную связь с Яковом Стюартом – на случай, если якобиты добьются успеха и вернут Якова в страну.

Жизнь в Лондоне очень отличалась от ганноверской. Там все выглядело гораздо проще. Там, хотя он был курфюрстом небольшого государства, Георг пользовался большим уважением, чем здесь, став королем великой страны. Немцы по природе своей более дисциплинированны, чем англичане. Как бы он хотел вернуться домой, в Ганновер!

Эти люди не питают уважения ни к кому. Только недавно по случаю своего дня рождения ему пришлось выдать гвардии новое обмундирование. Ему сказали, что это английская традиция. Георг не любил напрасно тратить деньги и, естественно, дал заказ компании, которая запросила за обмундирование самую низкую цену. Потом оказалось, что ткань на рубашках грубее, чем на полученных в прошлый раз. И в результате гвардейцы промаршировали по Сити без мундиров, чтобы показать качество “ганноверских рубашек”, как окрестили памфлетисты подарок короля.

Это дело привело Мальборо к королю. Никто не должен сердить солдат, заявил он. Вполне вероятно, что маленькая осечка, вроде дешевых рубашек, станет искрой, из которой разгорится мятеж.

Георг цинично подумал, что Мальборо, должно быть, считает положение Ганноверской династии более прочным, чем у Стюарта. Герцог немедленно приказал выдать гвардии вдвое больше рубашек и мундиров – притом самого высшего качества – и увеличил выдачу пива.

Такие инциденты заставляли короля размышлять об уязвимости его положения.

Потом он снова наслаждался прогулками, но терпеть не мог, чтобы его сопровождала толпа, следившая за ним, смеявшаяся и обсуждавшая его на языке, который он не понимал.

Сент-Джеймсский парк был очень красив, но, по мнению короля, его портили люди, которые вечно толпились там и вели себя как в собственном доме. Парк принадлежит королю. И Георг хотел знать, почему король не может сохранять его только для себя и гулять в нем в одиночестве.

Он задал этот вопрос государственному секретарю, лорду Тауншенду, который занял пост министра иностранных дел после отставки Болингброка. Поскольку Болингброк был якобитом, то, естественно, не мог сохранить свой пост после приезда в Англию Георга.

– Я хочу знать, – сказал король, – сколько будет стоить закрыть Сент-Джеймсский парк и держать его только для моего личного пользования?

– Это будет стоить вам, сир, трех корон, – после секундного колебания ответил Тауншенд.

Остроумное замечание, какие любят англичане, но – не в бровь, а в глаз! Король еще раз подумал о том, как ненадежно он сидит на троне Англии.

Магомет надел ему на голову парик, и король увидел в зеркале угрюмое лицо с тяжелой упрямой челюстью. Свое собственное лицо.

“Болингброк! Этот человек может наделать неприятностей, – подумал Георг. Не так давно Болингброк отплыл во Францию”.

Он был честолюбивым человеком, этот Болингброк. И при королеве Анне добился ведущего положения в правительстве. Поссорившись с Харли, он с помощью ловкой леди Мэшем мог бы преуспевать, если бы не умерла Анна или если бы ему удалось вернуть в Англию Якова Стюарта. Болингброк был слишком убежденным якобитом, чтобы быстро переметнуться на другую сторону. Естественно, он получил отставку. Но отставка была не единственным, чего он боялся. Уолпол хотел обвинить его в серьезных правонарушениях, а, попав под обвинение, Болингброк не мог бы действовать. Болингброк знал об этом и ловко напустил на себя равнодушный вид, хотя его чувства были очень далеки от равнодушия.

– Я решил посвятить себя литературе, – заявил он, поехав в оперу. Он раскланивался с друзьями и старался обратить на себя внимание, назначая встречи на следующую неделю. Но, вернувшись домой, он надел черный парик и костюм лакея и отправился в Дувр. Пересек пролив и – очутился во Франции.

Ясно, кому он там предлагает свои услуги.

Английский трон оказался очень шатким.

“Ну и ладно, – подумал Георг, – если я потеряю его, то вернусь в Ганновер. Сейчас в Герренхаузене очень красиво, а из старой кухни в Лейн-Шлоссе так приятно пахнет сосисками и кислой капустой”.

Но все же…

Неужели он начал понемногу привязываться к неродной, усыновленной стране? Нет, вряд ли это привязанность. Просто он должен думать о новых поколениях – о будущих королях и королевах Англии.

* * *

Вскоре после этого, в солнечный сентябрьский день к королю пришли лорд Тауншенд и герцог Мальборо.

Принц Яков Фрэнсис Эдвард Стюарт высадился в Шотландии, и там его встретили как Якова III, короля Англии, Шотландии и Ирландии.

МЯТЕЖ

В столице били тревогу. Гражданская война казалась неизбежной. Больше не было тайных сходок в кафе. Якобиты открыто распевали свои песни. В каждом трактире они поднимали тосты за короля, который теперь уже не за проливом, а на своей законной земле. На улицах то и дело вспыхивали драки между протестантами и католиками.

– Долой самозванца! – кричали протестанты.

– Проклятие Георгу! – отвечали якобиты. – Отправьте его назад в Ганновер.

Каждый день приходили новости из Шотландии, но никто не мог с уверенностью сказать, сколько в них вранья, а сколько правды. То говорили, что в Шотландии Якова уже короновали. То – что он еще не пересек пролив. То Яков приехал с оружием и людьми, которыми его снабдила Франция. То у него жалкая кучка нищих сторонников.

Ормонд и Болингброк, оба бежавшие из Англии после прибытия Георга, теперь вели борьбу, чтобы восстановить положение Якова – и свое собственное. И тосты в трактирах и кафе поднимали за ЯБО, начальные буквы имен Якова, Болинброка и Ормонда. Повсюду росло напряжение и волнение.

Спокойным оставался только один человек – король. Эрменгарда хотела уехать в Ганновер, но король поставил ее на место. Только в моменты паники она решалась давать ему советы.

Принц Уэльский был в отчаянии. Он пришел к жене, она никогда не видела его таким растерянным.

– Отец – дурак, – пожаловался он. – Этому народу он не нужен.

– Не важно, нужен или нет, важно – хочет ли он остаться.

Даже между собой они говорили по-английски с жутким немецким акцентом.

– Английский народ получит то, чего он хочет. А он хочет Стюарта. Сегодня в парке бунты. Я проходил недалеко и слышал, как они кричали: “Проклятие Георгу!” И они приветствовали Стюарта.

– Это только одна толпа в парке, – печально вздохнула Каролина.

– И две толпы… И три толпы. Весь Лондон – толпа.

– Но мы должны быть сильными.

– И уехать назад в Ганновер?

– Боже сохрани.

– Ах, мы думаем одинаково, моя Каролина. Я боюсь… Очень боюсь.

– Давай пойдем на прогулку. Пройдемся по Мелл. Покажем людям, что мы любим их.

– И ты думаешь, это заставит их любить нас?

– Уверена, – ответила Каролина.

И принц с женой пошли в парк, который его отец хотел сделать частным. Они болтали между собой и с придворными, не выказывали признаков страха, а только демонстрируя свою любовь к англичанам.

– Я бы предпочла жить на навозной куче, чем вернуться в Ганновер, – повторяла Каролина.

Даже когда она произносила эти слова, до них доносились крики якобитов, но Каролина улыбалась мужу и не подавала вида, что слышит их.

– По крайней мере, – говорили зрители, – у этих немцев есть мужество.

Каролина подумала, что правильно сделала, предложив прогулку на публике.

Когда они вернулись к себе, Георг Август раскраснелся от удовольствия.

– Какая мне пришла прекрасная мысль – показаться на публике, правда?

Каролина чуть было не возразила: дескать мысль была ее, но вовремя сдержалась и кивнула.

– Да, отличная мысль, – согласилась она.

* * *

От своих фрейлин Каролина узнавала о том, что творится за стенами дворца, на улицах Лондона. Многие из них попали бы в нелегкое положение, считала Каролина, если бы появились признаки заката Ганноверской династии. Но такие девушки, как Мэри Белленден и Молли Липл оживленно болтали и пребывали в прекраснейшем настроении. Каролина не останавливала их, потому что понимала: крайне важно знать все, что происходит.

– Шевалье де Сент-Джордж очень красивый, – вздохнула Мэри Белленден. – По крайней мере, я так слышала.

– И, по-моему, немного меланхоличный, – прошептала ее подруга.

– Но женщины любят его.

– Они любят всех Стюартов.

– В отличие от…

Подавленный смех. Да, в отличие от гвельфов, подумала Каролина, которые хотя и не меньше любят женщин, чем Стюарты, но не умеют быть с ними такими галантными.

– Вы говорите о претенденте? – обратилась она к девушкам.

Они признались, что говорили о Якове. “Вид у них довольно вызывающий, – решила Каролина. – Интересно, сколько из тех, кто сегодня называет себя моим другом, поддержали бы Стюарта, если бы он добился успеха?”

– Я вспомнила о битве при Уденарде, – сказала Каролина.

– О битве при Уденарде, Ваше Высочество?

– Да, в том сражении принц, мой муж, воевал на стороне Англии. А претендент был во французских войсках.

Девушки промолчали.

– Вы думаете, об этом все забыли? Не могу поверить. Англичане – самые благодарные люди в мире. По-моему, они не забывают друзей.

– Да, Ваше Высочество, – пробормотала Молли. – Они не забывают, кто воевал на их стороне.

Каролина кивнула. После этого фрейлины стали замечать, что в разговорах она часто упоминает про Уденард и про то, какой славой покрыл там себя принц. Другие придворные тоже стали вспоминать Уденард, и это сражение стало темой дня при дворе. А то, что обсуждают при дворе, просачивается и на улицы. И скоро весь Лондон говорил о том, как храбро сражался принц на стороне англичан в Уденарде, а человек, который сейчас хочет быть королем, воевал против них.

* * *

В первые самые важные месяцы после высадки Стюарта в Шотландии удача явно склонилась на сторону ганноверцев.

Болингброк, бежавший из Англии и присоединившийся к Стюарту, пришел в ужас от характера человека, который собирался завоевать королевство. В Якове Стюарте не было огня, пессимизм пронизывал его с головы до ног. И хотя он строил вдохновенные планы, собираясь сначала захватить Шотландию, а потом и Англию, природная меланхолия всегда брала верх над верой в победу.

– Время еще не пришло, – убеждал его Болингброк. – Мятеж в настоящий момент имеет мало шансов на успех.

Но Яков, в глубине души не сомневаясь в провале, все же хотел сделать попытку. С того момента, как трон Англии заняла Ганноверская династия, гонцы из Шотландии каждый день приносили новые вести. Граф Мар заверял претендента, что вся горная Шотландия на его стороне. Временами бунты вспыхивали и в Англии. В Лондоне якобиты тайком пили за его здоровье и ждали только сигнала, чтобы подняться против Георга и объявить королем Якова III.

Но Болингброк советовал подождать. Он только что прибыл из Англии и хорошо знал характер народа. В душе каждый англичанин – протестант. Несколько бунтов в портовых трактирах не меняют положения. Им нравится возбуждение от тайных заговоров против правящего монарха, но разве они хотят гражданской войны? Разве они хотят начать ужасное кровопролитие ради замены на троне немца французом? Ведь полученное во Франции воспитание сделало в их глазах Якова французом. Вместо Каланчи и Слонихи к ним приедут любовницы Якова, француженки, красивые и элегантные. Конечно, на них будет приятнее смотреть, чем на немецких дам, но разве ради этого англичане готовы идти воевать?

Яков отвернулся от Болингброка. Он принадлежал к той категории людей, которые терпеть не могут советов и никогда не следуют им.

Со смертью Людовика XIV, напомнил претенденту Болингброк, они потеряли своего лучшего друга.

Яков возразил, что французы всегда поддержат его в борьбе против немца, потому что Стюарт – католик, а немец – протестант. Но Болингброк не был уверен, как поступит герцог Орлеанский, назначенный регентом при малолетнем Людовике XV, и продолжал настойчиво убеждать претендента, что еще не пришел момент начать борьбу за трон.

Тем временем Джон Эрскин, граф Мар, который собирался связать свое будущее с взошедшим на трон Георгом, но был неблагосклонно принят королем, теперь сделал ставку на Стюарта и энергично собирал шотландские кланы в помощь ему.

Но и тут судьба была против Якова. Когда Эрскин с отрядом в шестьдесят человек установил на горе штандарт Стюартов, флаг упал. И суеверные шотландские горцы, мрачно наблюдая за падением флага, заявили, что это плохое предзнаменование. Стюарты были знамениты своей невезучестью. Достаточно вспомнить несчастного отца Якова, потерявшего корону. Даже его брат, веселый и очаровательный Карл, вынужден был в нищете скитаться по Европейскому континенту, прежде чем о нем вспомнили. А одно только упоминание об их неудачливом отце, потерявшем вместе с короной и голову, приводило в ужас.

Но удача так и не улыбнулась Стюарту, падение штандарта и вправду оказалось плохим предзнаменованием.

Люди, наблюдавшие за церемонией въезда Якова в их город, даже и тогда, когда флаг гордо развевался на ветру, скрещивали пальцы, чтобы отвратить беду. А жены убеждали мужей немного подождать и не впутываться в дело Стюарта, пока немца не отправят туда, откуда он приехал.

Но все равно граф Мар двигался на юг, к Англии, и к нему присоединялись дворяне и поддерживавшие его затею люди. Отряд из шестидесяти человек, наблюдавших за водружением штандарта, вырос до пяти тысяч и вошел в Перт.

* * *

Теперь при дворе царила тревога. Граф Мар и его сторонники готовились продвигаться дальше на юг. В Лондоне некоторые дерзкие мужчины и женщины открыто носили белые кокарды, эмблему Стюартов.

Эрменгарда была в отчаянии.

– Вы должны немедленно уехать, – просила она короли. – Для вас опасно оставаться здесь.

Но Георг объяснил ей, что не надо беспокоиться.

– Эти люди привыкли рубить головы королям, которые им не нравятся, – не отступала Эрменгарда.

– Они рубят головы, только если не могут избавиться другим способом. А тут они знают: стоит им сказать мне, что я должен вернуться в Ганновер, и я уеду.

– Но давайте не будем ждать, пока нас вышлют.

– Ты ничего не понимаешь в этих делах.

– Я понимаю только одно – вам грозит опасность, и я боюсь.

Георг со снисходительной нежностью посмотрел на нее. Милая Эрменгарда! Они уже столько лет были вместе. И хотя она любила приумножать свое состояние, это не мешало ей быть искренне привязанной к нему. Оставаясь в Англии, она, разумеется, могла бы накопить больше денег, чем уехав из нее. Но ради его безопасности она готова покинуть страну и лишиться того богатства, которое наверняка получила бы здесь.

Он никогда не откажется от нее. Фактически Георг не видел ее такой, какой она стала сейчас – огненно-рыжей и осыпанной румянами, облезлой, как старая курица, с огромным париком, то и дело соскальзывавшим с почти лысой головы. Он видел ее красивой молодой женщиной, какой она была, когда он обратил на нее внимание и обнаружил, что у нее именно такой характер, какой ему нравится в женщинах.

Георг позволил себе разнежиться, что бывало очень редко.

– Посмотрим, как пойдут дела. Худшее, что может случиться – нас отправят назад в Ганновер. А по мне так это не такая уж и плохая мысль.

Эрменгарда ответила, что для нее наихудшее – это мысль о грозящей ему опасности. Но она понимает, что ему виднее, и поэтому спокойна.

И когда Эрменгарда возвращалась к себе, ее узнали и выкрикивали вслед насмешки. А она, увидев мужчин и женщин с белыми кокардами, подумала: “Королю виднее, что лучше. Если захочет, он останется, а если захочет, то уедет”.

Но она надеялась, что они останутся. Зачем ей тосковать по родному Ганноверу, если Англия предлагает неограниченные возможности для роста состояния? Хотя король, конечно, занимал в ее сердце первое место, но сразу после него шли деньги.

* * *

Герцог Мальборо принял сторону короля, но Георг смотрел на великого полководца с большим подозрением. Он стал бы прочной опорой трона… если бы ему можно было доверять. Герцог уже не находился в расцвете сил, и годы ссылки во время правления королевы Анны нанесли ему больший урон, нежели все трудности войны.

Но теперь он предлагал свою помощь, и Георг, сам будучи солдатом, положительно оценил его поступок.

Положение создалось нелегкое. Против ганноверцев выступала армия, в которой уже было пять тысяч человек. Если позволить им пересечь границу и водрузить свой штандарт в Англии, то положение действительно будет очень опасным. Гражданской войны допустить нельзя. Мятеж не должен перерасти в войну. Но нельзя забывать, что это может произойти очень быстро.

– И что вы собираетесь сделать? – спросил Георг.

– Собрать всех, кого можем, и послать на север. Сейчас у нас только восемь тысяч человек. Если мы пошлем всех на север, а у нас вспыхнут мятежи на юге, мы потерпим поражение. Надо немедленно создать новые полки. Придется послать за датскими войсками. Кроме того, мы должны разбить в парке лагерь и укомплектовать его пушками, чтобы показать народу Лондона, что их ждет, если мятеж станет реальностью. Принц может сослужить нам очень хорошую службу. Он и принцесса пользуются у горожан популярностью, которой…

– Которой нет у меня? – Король нахмурился.

– Ваше Величество не владеет английским, и это, естественно, служит барьером.

– Насколько я понимаю, английский принца не назовешь хорошим.

– Правильно, Ваше Величество. Акцент сильный. Это комично, а вы знаете, как ваши подданные любят посмеяться.

– Они не дождутся, чтобы я смешил их и коверкал их тарабарщину.

Конечно, не дождутся, Ваше Величество. Но принц говорит по-английски, и это создает ему определенную популярность. Он будет с войсками в парке. Он будет принимать участие в смотре войск вместе с вами и принцессой. Думаю, Мне тоже надо быть с вами. Мы покажем, что в трудный час Королевская семья держится вместе, и какие бы ни существовали небольшие различия в мнениях, они забываются перед грозящей опасностью.

Король хмыкнул. Он не мог не оценить мудрость предложения Мальборо. Будучи сам солдатом, Георг понимал, что как бы ни был герцог переменчив, как бы ни был ненадежен, он заслуживает восхищения, ибо Мальборо – величайший воин среди живущих, а может быть, и среди живших на свете.

Мальборо был на высоте положения. В Сент-Джеймсском парке устроили военный лагерь. Действие “Хабеас Корпус” о неприкосновенности личности было приостановлено. Народу прочитали закон о мятеже, и недовольство было совсем незначительным.

Люди начали понимать, что хотя на улицах бывает очень интересно, но там может быть и опасно.

Принц с огромным наслаждением проводил смотр войск в парке. Он сиял от удовольствия и, проходя между рядами солдат, хвалил их за прекрасный внешний вид, за очевидную храбрость и больше всего за то, что они были англичанами.

Король часто бывал вместе с ним, и ему всегда удавалось скрыть от посторонних свою неприязнь к сыну. И когда в Англию прибыли датские войска, когда были арестованы и посажены в Тауэр некоторые якобиты, когда герцог Аргилл, командующий королевскими вооруженными силами, направился к границе, напряжение спало. Похоже, что ганноверец Георг сидел на троне прочнее, чем считали многие.

Яков прибыл в Питерхед мрачным декабрьским днем, и погода соответствовала его настроению.

Он не мог забыть предупреждения Болингброка. “Лучше бы Болингброк не приезжал во Францию”, – думал претендент. Он так давно планировал свою высадку на остров, что последние годы правления Анны ни о чем другом не мог и шпорить. Но все равно в глубине души Яков оставался фаталистом и не верил, что трон Англии когда-нибудь будет принадлежать ему. Претендент унаследовал многие качества отца, но был лишен его умения привлекать людей на свою сторону. Красивый человек, он обладал знаменитым очарованием Стюартов, и, чтобы добиться успеха в любой компании, ему требовалось совсем немного времени. Но меланхоличный по природе, он всегда больше верил в провал, чем в победу.

При таком характере казалось странным, что он решился высадиться в Шотландии. Сам же Яков предвидел, что после смерти королевы Анны обстоятельства заставят его сделать этот шаг. Его друг, Людовик XIV, ради процветания католицизма страстно желал, чтобы Стюарт стал королем Англии. Людовик надеялся, что Яков сделает все возможное, чтобы вернуть Стюартам трон. И подразумевалось, что при благоприятных обстоятельствах Яков сумеет стать королем Англии. И вот час настал. Мар поднял в Шотландии его штандарт, и верные друзья ждали его.

Он направился к берегам Шотландии на маленьком судне всего с восемью пушками и шестью верными друзьями, одетыми в форму французских морских офицеров. Когда он увидел землю предков, настроение у него немного поднялось. Шотландия особенно дорога Стюартам, и, естественно, что он должен был там высадиться и найти верных друзей. Для истинных шотландцев было проклятием видеть на троне немца в то время, когда жив славный король Стюарт.

В Питерхеде его встретила очень небольшая группа, но прием был теплый. Сохраняя инкогнито, он пересек Абердиншир и встретился с графом Маром, который приветствовал его от имени Шотландии, за что и получил титул герцога.

– Ваше Величество, – объявил Мар, – если вам угодно, в январе мы коронуем вас в Скоуне как Якова Восьмого, короля Шотландии, и Якова Третьего, короля Англии.

– Если такое случится, я буду рад.

– Это случится, Ваше Величество, – заверил его Мар.

Так во дворце Скоуна решили устроить двор Якова III. Его обставили со всей помпезностью и церемониями Сент-Джеймсского двора. Ни у кого не должно быть сомнений, что это действительно дворец и двор короля!

Это было приятно. Яков разрешил, чтобы к нему относились как к королю. И он выглядел таким грациозным и очаровательным. “Как он выгодно отличается от неотесанного Георга Ганноверского!” – говорили придворные.

Собирались дать бал и устроить банкет, чтобы отпраздновать возвращение короля.

Но денег было мало, так что их приходилось где-то искать. Всем, кто владел драгоценностями, предложили отдать их, чтобы сделать корону для короля и выделить деньги, необходимые для празднования коронации.

И пока Мар и Яков праздновали прибытие Якова в Шотландию, пока занимались подготовкой к коронации в Скоуне, Аргилл на севере наступал, ведя за собой датские войска, которые прибыли в Англию.

* * *

Когда Яков услышал эти новости, он печально покачал головой.

– Мы проиграли, – вздохнул он. – На что нам надеяться, если в борьбу вступил Аргилл?

– Ваше Величество, Аргилл – шотландец, – напомнил ему Мар. – Говорят, что он только откладывает свое участие и вашем деле, но вовсе не служит немцу.

– Нет, – печально проговорил Яков. – Слишком многое против нас. По крайней мере, я не удивлюсь, если мне не повезет. Ведь неудача преследует меня со дня рождения. Сначала сомневались, что я сын короля, а вскоре после моего появления на свет отца лишили трона. На какую удачу я могу рассчитывать сейчас?

– Ваше Величество, фортуна переменчива.

– Не моя, – бормотал он, – не моя.

Шотландские горцы проявляли нетерпение. Они спрашивали, почему их не посылают на юг. Они собрались, чтобы встретить врага, враг приближается – отчего же они медлят? И что думает король Яков? Почему он не показывается? Почему никогда не разговаривает с солдатами? И почему, когда они видят его, то он похож на человека, чье дело безнадежно?

На эти вопросы мог быть только один ответ: все происходит так потому, что дело действительно безнадежно.

Яков и его Совет решили, что при приближении армии Аргилла лучше отступить. И пока войска уходили на север, Мар и Яков подготавливали возвращение претендента во Францию.

Так знаменитый мятеж, известный как мятеж 1715 года, был подавлен чуть ли не раньше, чем начался.

Что могли сделать шотландцы, когда услышали, что их вождь отбыл во Францию? Не было смысла воевать без причины. Они вернулись в горы и спрятались там, пока события 1715 года не были забыты.

Удача, а не мастерство, принесла победу Георгу I.

Улицы Лондона приняли свой обычный вид. Якобиты по-прежнему втайне провозглашали свои тосты. Из парка исчез военный лагерь, и солдаты вернулись с севера домой.

Эрменгарда опять чувствовала себя счастливой и открыла новые возможности для наращивания своего капитала. Георг ворчал, сам не понимая, надо ли ему радоваться или огорчаться. Его все еще мучила ностальгия по Ганноверу. Принц и принцесса Уэльские в сопровождении придворных и друзей продолжали прогулки по Меллу, болтали на жуткой смеси немецкого с французским и английским, не переставая смешить этим окружающих, и сообщали каждому, что они восхищаются Англией и англичанами.

Теперь они обрели уверенность. Яков больше не претендовал на английский престол. Принц и принцесса были даже в большей безопасности, чем прежде. Попытка прогнать их была сделана и провалилась. И это выглядело так, будто народ вынес свой приговор.

Но памфлетисты работали не покладая перьев, и самые популярные строчки повторялись во всех кофейных и трактирах, всюду, где собирались мужчины и женщины.

“Боже, благослови короля!

Боже, благослови защитника нашей веры!

Боже, благослови – ведь нет вреда!

В благословении – претендента!

И кто претендент, а кто король?

Боже, благослови нас всех! Это совсем другое дело”.