ДЕВУШКА. Вечер среды. Еще одна девушка, с которой я познакомился в «М.К.» Теперь планирую мучить ее и снимать на видеокамеру

Вечер среды. Еще одна девушка, с которой я познакомился в «М.К.» Теперь планирую мучить ее и снимать на видеокамеру. Эта останется для меня безымянной. Она сидит на кушетке в моей гостиной. На стеклянном столике полупустая бутылка Cristal. Я постукиваю в такт мелодии, цифрам, зажигающимся на проигрывателе Wurlitzer. Наконец она спрашивает: «Что это здесь за… запах?». Я отвечаю, промямлив себе под нос: «Дохлая… крыса», — потом открываю окна и стеклянную дверь-купе, ведущую на террасу, несмотря на то, что ночь прохладная — сейчас середина осени, а она одета легко. Но еще один стакан шампанского Cristal, кажется, согревает ее настолько, что она способна спросить, чем я зарабатываю на жизнь. Я говорю ей, что учился в Гарварде, а потом начал работать на Уолл-стрит, в Pierce & Pierce, после того как закончил бизнес-школу. Когда же она, то ли смутившись, то ли в шутку спрашивает: «А что это?», — я сглатываю. Стоя к ней спиной и поправляя нового Оника, я оказываюсь в состоянии выдавить: «Э… обувной магазин». Как только мы пришли, я сделал дорожку кокаина, который нашел в аптечке. Cristal снимает возбуждение, но лишь слегка. Утреннее Шоу Патти Винтерс было о машине, позволяющей разговаривать с умершими. На девушке шерстяные жакет и юбка, блузка из креп-жоржета, сережки из агата со слоновой костью от Stephen Dweck, короткая шелковая жилетка с жаккардовым узором, все от… от кого? Видимо, сборная солянка.

В спальне: голая, вымазанная маслом девушка сосет мой хуй, я стою над ней, хлопаю им по ее лицу, хватаю рукой за волосы, называю «ебаной блядской сукой», но это распаляет ее еще больше. Покорно отсасывая, она принимается дрочить свой клитор, а когда, облизывая мои яйца, она спрашивает: «Нравится тебе это?», — я, тяжело дыша, бормочу: «Угу». У нее большая крепкая грудь, соски набухли, и пока она давится моим хуем, пока я грубо ебу ее в рот, я сжимаю их, наклонившись вниз., Потом, загнав ей в жопу фаллоимитатор и закрепив его там ремнем, я царапаю ее груди, пока она не просит меня остановиться. Сегодня вечером я ужинал с Жанетт в новом северо-итальянском ресторане возле Центрального Парка в Верхнем Ист Сайде, он оказался очень дорогим. На мне костюм, пошитый у Edward Sexton, и я с грустью думал о нашем семейном доме в Ньюпорте. Сегодня вечером я подвез Жанетт, а потом заехал в «М.К.» на презентацию фонда, имеющего какое-то отношение к Дэну Куэйлу[46], который даже мне не нравится. В «М.К.» девушка, которую я сейчас ебу, подсела ко мне на кушетку, пока я наверху ждал своей очереди на бильярд. «О господи», — произносит она. В возбуждении я хлопаю ее по лицу, потом слегка бью в рот, целую его, кусая губы. Ремень соскальзывает и дилдо выскакивает из зада, пока она пытается отпихнуть меня. Я откатываюсь, притворяясь, что даю ей ускользнуть, а потом, пока она собирает свои вещи, бормоча что-то вроде: «ненормальный ебаный мудак», — я прыгаю на нее, как шакал, буквально с пеной у рту. Она плачет, извиняется, истерически всхлипывает, умоляет не делать ей больно, прикрывает грудь (теперь уже стыдливо). Но даже эти всхлипывания не возбуждают меня. Я брызгаю в нее спреем Mace, но это доставляет мне мало удовольствия, значительно меньше, чем когда я бью ее головой об стену четыре или пять раз, до тех пор, пока она не теряет сознание. На стене остается небольшое пятно с прилипшим клочком волос. После того как она падает на пол, я бегу в ванную и выкладываю еще одну дорожку посредственного кокаина, купленного вчера вечером в «Nell's» или «Au Bar». Мне слышно, как звонит телефон, срабатывает автоответчик. Низко склонившись над зеркальцем, я не обращаю внимания на звонок, даже не смотрю, кто это.

Позже, как и предполагалось, голая девушка лежит на спине, ноги и руки привязаны к временным стойкам, укрепленным на досках, которые утяжелены металлом. Кисти прибиты множеством гвоздей, ноги раздвинуты как можно шире. Под зад подложена подушка, а вокруг раскрытой пизды намазан сыр бри, часть его я даже запихал во влагалище. Она едва пришла в сознание и когда она видит, как я, голый, возвышаюсь над ней, то ее сознание сковывается ужасом, поскольку во мне практически нет ничего человеческого. Она лежит перед новым телевизором Toshiba, на видеомагнитофе прокручивается старая кассета с последней девушкой, которую я заснял. На мне костюм от Joseph Abboud, галстук от Paul Stuart, ботинки от J.Crew, жилет от какого-то итальянца. Я сижу на корточках возле трупа и пожираю девичьи мозги, посыпая петрушкой куски розовой мясистой плоти.

— Ты видишь? — спрашиваю я девушку, которая не на телеэкране. — Видишь это? Ты смотришь? — шепчу я.

Я пробую засунуть дрель в рот девушки, но она еще в сознании, у нее еще есть силы, чтобы сжать зубы, стиснуть их, и, хотя дрель проходит через них быстро, я теряю к этому интерес. Я поднимаю ее голову (кровь хлещет изо рта), чтобы заставить ее досмотреть кассету, и, пока девушка на экране истекает кровью изо всех мыслимых мест, я надеюсь, что эта понимает, что то же самое произойдет и с ней. Что бы она ни сделала, она бы все равно оказалась в моей квартире, с прибитыми к полу руками, с сыром и битым стеклом во влагалище и треснувшей кровоточащей головой. Даже если бы она не поехала со мной на такси, даже если бы вместо М.К. пошла в «Nell's», «Индокитай», «Au Bar» или «Mars», это бы все равно произошло. Я бы нашел ее. Так уж устроен мир. Я решаю, что сегодня не буду возиться с камерой.

Я пытаюсь втиснуть в ее влагалище полую пластиковую трубку из разобранной системы Habitrail, натягиваю на ее конец половые губы, но даже с самым жирным оливковым маслом она как следует не входит. В это время на проигрывателе Фрэнки Валли поет «The Worst That Could Happen». Зловеще подпевая одними губами, я пихаю трубку в пизду этой суки. Наконец, после того как я поливаю края пизды кислотой, плоть расходится перед намасленным концом трубки, и вскоре она с легкостью проскальзывает. «Надеюсь, тебе больно», — говорю я.

Крыса кидается на стенки стеклянной клетки, пока я несу ее из кухни в гостиную. Она отказалась есть остатки другой крысы, купленной для забавы на прошлой неделе, и гниющей теперь в углу клетки (последние пять дней я намеренно морил ее голодом.) Я ставлю стеклянную клетку рядом с девушкой и, возможно, из-за запаха сыра крыса, похоже, начинает сходить с ума, сперва с писком носится кругами, а потом, пытается перевалить слабое от голода тело через край клетки. Крысу не нужно подстрекать, гнутая одежная вешалка, которую я намеревался использовать, остается нетронутой и пока девушка остается в сознании, зверь беспрепятственно движется с новой энергией, мчится к трубке, покуда половина ее тела не исчезает в ней, а через минуту — крысиное тело дрожит, пока она жрет — скрывается там целиком, оставив только хвост, и я выхватываю трубку из девушки, поймав грызуна в ловушку. Вскоре исчезает и хвост. Звуки, издаваемые девушкой, трудно разобрать.

Я могу сразу сказать, что это будет характерно ненужная, бессмысленная смерть, но я привык к ужасам. Смерть кажется пресной и даже сейчас ей не удается огорчить или взволновать меня. Я не печалюсь, и, чтобы доказать это самому себе, пару минут понаблюдав за тем, как крыса шевелится в нижней части живота и следя, чтобы девушка оставалась в сознании (она дергает головой от боли, ее глаза расширены от страха и смятения), я беру электрическую пилу и за несколько секунд разрезаю ее на две части. Жужжащие зубья проходят так быстро через кожу, мышцы, сухожилия и кости, что она еще успевает увидеть, как я отделяю ноги от ее ее бедер и остатков изуродованного влагалища и поднимаю их перед собой, словно трофеи. Ее безумные расфокусированные глаза еще минуту остаются открытыми, потом закрываются. Перед тем, как она умирает, я бесцельно веду ножом по ее лицу, срезая мясо с ее лба, а потом отрубаю ей челюсть. Теперь у нее только полрта и я трахаю ее туда. Не думая о том, дышит ли она еще или уже нет, я пальцами выдавливаю ей глаза. Показывается голова крысы — она каким-то образом пролезла через все тело. Она вся в пятнах крови, и я замечаю, что, когда отрубал челюсть, снес крысе полхвоста. Я кормлю ее сыром бри, потом запихиваю в крысу столько сыра, что она умирает. Позже бедро и левая лицевая кость девушки пекутся в духовке, а завитки лобковых волос лежат в хрустальной пепельнице Steuben, и, когда я поджигаю их, они сгорают очень быстро.