Летопись на зубочистке. Бессмертие. Скрепки

– Черт знает что! – повторил я. – Неужели ничего нельзя сделать? Насколько я уже втянут в ваш кавардак?

– Какой кавардак? В твоей голове? – уточнил Профессор.

– Ну конечно, где ж еще? – сказал я. Можно подумать, бывает еще какой‑нибудь кавардак. – Как сильно вы уже испоганили мне мозги?

– По моим расчетам, перемычка В расплавилась часов шесть назад. «Расплавилась» – образное выражение. Это, конечно, не значит, что мозги плавятся. Просто...

– Просто меня заклинило на третьей цепи, а вторая цепь отмерла?

– Именно так. Как я говорил, твой мозг уже наводит мосты, порождая новые и новые воспоминания. Фабрика Грез в глубине твоей психики начинает перестраиваться. Пытаясь дотянуться до поверхности сознания, она выпускает отростки – каналы или сосуды, которые опутывают все вокруг.

– Значит, перемычка А уже перестала работать как надо, и из Фабрики Грез начала утекать информация?

– Не совсем так. Эти отростки существовали с самого начала. Сколько ни разветвляй цепи твоих сознаний, эти сосуды перекрывать нельзя. Твое внешнее сознание – то есть, первая цепь – подпитывается от второй цепи. А эти сосуды – корневая система для всех сознаний, уходящая в самое ядро мозга. Без сосудов мозг работать не может. Поэтому я их оставил, но лишь в таком количестве, чтобы много информации не утекало и чтобы она не потекла в обратную сторону. Но когда перемычка растаяла, высвободившаяся энергия поразила оставшиеся сосуды. Твой мозг испытал шок и начал работу по самонастройке.

– Рождая все новые и новые воспоминания о том, чего не было?

– Совершенно верно! То, что мы называем дежавю; принцип тот же. Это продлится еще какое‑то время. А потом эти новые воспоминания накопятся и начнут создавать новую версию мира.

– Новую версию мира?

– Да. Сейчас ты готовишься перейти в другой мир. И твой нынешний мир постепенно под это подстраивается. С каждым новым воспоминанием ты это чувствуешь все яснее. Конечно, мир, в котором мы с тобой сейчас, – абсолютно реален. Но у этого мира может быть бесконечное множество версий. Ты создаешь его новую версию, даже когда решаешь, с какой ноги сделать шаг. Чего ж удивляться, что с каждым новым воспоминанием все вокруг меняется.

– Звучит слишком абстрактно, – сказал я. – Сплошные обобщения. По‑моему, у вас какая‑то неувязка со Временем. Было бы понятно, если б речь шла о каких‑нибудь временны́х парадоксах...

– Но у тебя в голове как раз и происходит временной парадокс! Создавая воспоминания, ты создаешь параллельные миры.

– Значит, мир который я переживаю, с каждой секундой все больше отличается от мира, который я знал?

– Точно не скажу. И никто, наверное, не скажет. Но этого нельзя исключать... Конечно, это не те «параллельные миры», о которых пишут фантасты. Тут все дело в личном восприятии. Но мир действительно выглядит так, каким мы его себе представляем. И, скорее всего, меняется постоянно.

– Так что же – скоро он изменится опять, перемычка А сработает, и я окажусь в другом мире?

– Да.

– И с этим уже ничего не поделаешь? Мне остается только сидеть и ждать, сложа руки?

– Именно так.

– И до каких пор я буду там оставаться?

– Вечно.

– Не понял... – выдохнул я. – Как это – вечно? Есть же какие‑то физические пределы. И тело, и мозг умирают. А когда умрет мозг – умрет и сознание. Разве не так?

– Нет, не так. Для человеческой мысли нет понятия Времени. В этом главное отличие мыслей от снов. Мысль может в один миг охватить все на свете. Даже пережить Вечность. Помещенная в замкнутую цепь, она может бежать бесконечно. На то она и Мысль. Она не прерывается, как сон. Человеческая мысль бесконечна, как летопись на зубочистке.

– Летопись на зубочистке?

– Есть такая теоретическая головоломка. Смысл ее в том, чтобы записать огромный текст на маленькой зубочистке. Знаешь, как это сделать?

– Нет.

– Очень просто! Берем текст и переводим его в цифры. Каждый знак заменяем парой цифр: «А» это 01, «Б» – 02 и так далее, включая знаки препинания и пробел между словами. 00 не используем. Получаем ряд цифр, к которому спереди приписываем ноль и запятую. Таким образом, вся летопись превращается в одну гигантскую десятичную дробь. Например: 0,1732000631... Затем берем зубочистку, принимаем ее за единичный отрезок и делаем на ней засечку в той точке, которая соответствует нашему числу. Например, если это число 0,5000..., то царапаем точно посередине, если 0,3333... – отмечаем ровно треть. Понятно?

– Понятно.

– Таким образом, мы можем одной‑единственной точкой на зубочистке записать информацию какого угодно объема. Разумеется, на практике это невозможно. Настолько аккуратной засечки при нынешних технологиях не сделаешь Но зато она помогает понять характер человеческой мысли. Время – это длина зубочистки. Сколько информации ни сохраняй, она не меняется. Ты можешь писать свою летопись сколько угодно, хоть целую вечность. Если точка соответствует периодической дроби, твоя летопись и читается бесконечно. Никогда не кончается, понимаешь? Вся проблема в программе, а не в машине. И совершенно не важно, зубочистка это, стометровое бревно или земной экватор. Твое тело умирает, сознание гаснет. Но за миг до этого твоя Мысль попадает в точку – и рассыпается дробью в Вечности. Помнишь старый парадокс – «стрела замирает в полете»[67]? Так вот, смерть тела ‑летящая стрела. Она нацелена прямо в мозг, от нее не увернуться. Ибо всякое тело когда‑нибудь обращается в прах. Время гонит стрелу вперед, но человеческая мысль дробит ее полет на все более мелкие отрезки, и так до бесконечности. Парадокс становится реальностью. Стрела не долетает.

– Иначе говоря, бессмертие?

– Именно! Человек, погруженный в мысли, бессмертен. Не абсолютно бессмертен, но близок к этому. Он бесконечно жив.

– Это и было настоящей целью ваших исследований?

– О, нет! – воскликнул Профессор. – Сначала я об этом не думал. Исследования я начал из чистого любопытства. Но потом, углубившись, столкнулся с этой проблемой. И в итоге понял: чтобы достичь бессмертия, нужно не увеличивать отпущенное тебе Время, а дробить его до бесконечности.

– И ради этого вы затащили меня в ваш бессмертный мир?

– Нет, это был несчастный случай. Я не ставил перед собой такой цели, поверь. Даже предположить не мог, что так выйдет. Но теперь уже нельзя ничего изменить. У тебя есть только один способ избежать бессмертия.

– Какой же?

– Немедленно умереть, – отчеканил Профессор. – Умереть прежде, чем перемычка А замкнет тебя на третью цепь. Это единственный выход.

Глубокая тишина растеклась по пещере. Профессор откашлялся. Толстушка вздохнула. Я глотнул еще виски.

– Ну, и... что же это за мир? – очень тихо спросил я.

– Я тебе уже рассказывал, – ответил Профессор. ‑очень спокойный. Ведь ты сам создал его для себя. Попав туда, ты вернешься к себе. Там есть все – и в то же время нет ничего. Ты можешь вообразить такой мир?

– Нет... Не могу.

– И тем не менее, его создало твое сознание. А это случается далеко не с каждым. Другие обречены на вечные скитания в бессвязных, противоречивых мирах, в полном Хаосе. Но у тебя не так. Ты идеально подходишь для бессмертия.

– Так когда же наступит переход в другой мир? – спросила толстушка.

Профессор посмотрел на часы. Я тоже. Шесть двадцать пять. Уже рассвело. Людям уже разнесли утренние газеты.

– Через двадцать девять часов тридцать пять минут, – сообщил Профессор. – Плюс‑минус минут сорок пять. Для простоты отсчета я установил время так, чтобы это случилось в полдень. Завтра в полдень.

Для простоты отсчета? Я покачал головой. Хлебнул виски, но ничего не почувствовал. Ни вкуса, ни запаха. Желудок словно окаменел.

– И что ты теперь собираешься делать? – спросила толстушка, положив руку на мое колено.

– Не знаю, – ответил я. – Для начала – выбраться отсюда. Не сидеть же здесь до скончания века. Выберусь – там и подумаю.

– Может, еще что‑нибудь объяснить? – спросил Профессор.

– Да нет... – ответил я. – Спасибо.

– Ты очень зол на меня?

– Есть немного, – признался я. – Да что толку? Все так неожиданно, что я не успел как следует переварить. Наверно, чуть позже я бы рассвирепел. Но, видимо, уже не успею...

– Если честно, я не хотел объяснять тебе все так подробно. Наверное, такие вещи лучше не знать заранее. По крайней мере, тебе было бы легче. Но пойми: ты ведь не умрешь. Твое сознание будет жить вечно!

– Какая разница, – пожал я плечами. – Я же сам попросил рассказать. Все‑таки это моя жизнь. И уж если ее выключают, я не хочу, чтобы кто‑то щелкал рубильником втайне от меня. Дальше я уже сам о себе позабочусь. Где тут выход?

– Выход?

– Ну, отсюда же есть какой‑то выход?

– Есть, но далеко, и по дороге – гнездо жаббервогов...

– Ну и ладно. Чего мне теперь бояться!

– Ну, смотри. Спустишься со скалы к воде. Вода уже унялась, можно спокойно плыть. Поплывешь на юго‑юго‑запад. Я тебе посвечу. Когда доплывешь, увидишь в скале нору. Через эту нору доберешься до канализационной шахты. А уже через шахту выйдешь к тоннелю метро.

– Метро?

– Да. Линия Гиндза, аккурат между Аояма‑иттемэ и Гайэнмаэ[68].

– Но почему метро?

– Тоннели метро – вотчина жаббервогов. Днем еще ничего, но с наступлением ночи эти упыри хозяйничают даже на станциях. Чем больше новых веток метро люди прокапывают под городом, тем вольготнее эти твари чувствуют себя у нас под ногами. Как будто проходы в земле роются специально для них. То и дело нападают на служащих метро и обгладывают их до костей.

– А почему об этом никто не слышал?

– Если об этом объявить официально, начнутся страшные вещи. Кто тогда захочет работать в метро? И кто станет им пользоваться?.. Само собой, те, кому следует, в курсе – потому и строят стены потолще, замуровывают все дыры, заботятся о ярком освещении и, вообще, держатся начеку. Но все их усилия напрасны. Жаббервогам это как слону дробина. Эти гады живо проломят любую стену и перегрызут любой кабель.

– А где, судя по карте, мы находимся сейчас?

– Сейчас? Э‑э... Примерно под храмом Мэйдзи. Ну, может, чуть ближе к Омотэсандо[69]. Я сам представляю довольно смутно. Но все равно другого выхода нет. Дорога местами очень узкая, все время петляет; придется помучиться какое‑то время, но, во всяком случае, не заблудишься.

– Прямо отсюда ты будешь двигаться в направлении Сэндагая. Имей в виду, что гнездо жаббервогов будет примерно под Национальным стадионом. Там дорога побежит направо, под бейсбольное поле Дзингу, а потом под Картинную галерею, и на линии Гиндза ты выйдешь на бульвар Аояма. Вся дорога займет часа два. Уловил?

– В общем, да.

– Гнездо жаббервогов постарайся пройти как можно быстрее. Это самое опасное место, их там уйма. На путях гляди в оба: высокое напряжение и каждую минуту проносятся поезда. Ты попадаешь в самый час пик. Было бы досадно столько преодолеть, а потом угодить под поезд.

– Хорошо. Буду глядеть в оба, – ответил я. – А вы‑то как же?

– Я вывихнул ногу. К тому же наверху мне не уйти от Системы и кракеров. Так что я пока отсижусь, здесь меня никто не достанет. Хорошо, что вы принесли еду. Ем я мало, на этом запасе протяну дня три‑четыре. Так что иди первым, за меня не беспокойся.

– А как быть с излучателями? Чтобы выбраться, нам нужны два. Но тогда вы останетесь без защиты.

– Забирай с собой внучку, – ответил Профессор. – Она проводит тебя и вернется за мной.

– Да, конечно, – отозвалась толстушка.

– А если с ней что‑нибудь случится? Вдруг догонят?

– Не догонят, – сказала она.

– Ты не смотри, что она маленькая. Многим взрослым даст фору. Я за нее спокоен. В крайнем случае, я не пропаду. Были бы вода, батарейка и проволока – примитивный отпугиватель я как‑нибудь смастерю. Конечно, не очень мощный, но я эти места знаю, уж как‑нибудь прорвусь. Ты уже заметил, что я везде разбрасывал проволочки? Жаббервоги их не выносят. Минут на пятнадцать‑двадцать это их выбивает из колеи.

– Какие проволочки? Скрепки?

– Да‑да. Скрепки лучше всего. Дешевые, места не занимают места, намагничиваются сразу. И бусы из них легко изготовить. Скрепки – идеальное сырье.

Я сунул руку в карман ветровки, вытащил пригоршню скрепок и протянул ему. Этого хватит?

– Ух ты! – восхитился Профессор. – Ты меня просто спасаешь. А то я пока сюда шел, почти все разбросал. Все‑таки ты смышленый парень... Эх, жалко, что все так вышло. Такая голова!

– Ну что, дед, мы пошли? – спросила толстушка. – Времени мало.

– Береги себя, – сказал старик. – Сама знаешь: жаббервогам палец в рот не клади.

– Не волнуйся. Я скоро вернусь, – пообещала она и чмокнула деда в лоб.

– Поверь, я действительно страшно раскаиваюсь в том, что сделал с тобой, – произнес Профессор. – Если б я мог поменяться с тобой местами, я бы не колебался. Все‑таки я прожил свою жизнь и вполне ею доволен. А тебе, конечно, рановато... Тем более, что все это так вдруг... Ты и подготовиться не успел. И, наверное, много чего недоделал в этом мире.

Я, не говоря ни слова, кивнул.

– Но не надо слишком бояться, – продолжал он. – Уверяю тебя: это не смерть. Это вечная жизнь. Главное – там ты сможешь вернуться к себе. По сравнению с тем здешний мир – всего лишь мираж. Помни об этом.

– Идем, – сказала толстушка и взяла меня за руку.