Первопричина этой книги. У меня нет большой нужды обращаться к прошлому, и я редко думаю о нем; однако я хотел бы кратко поведать вам о том

У меня нет большой нужды обращаться к прошлому, и я редко думаю о нем; однако я хотел бы кратко поведать вам о том, как я пришел к тому, чтобы быть духовным учителем, и о том, как появилась эта книга.

До моего тридцатилетия я жил в состоянии почти непрерывной тревоги и беспокойства, пересыпанного периодами суицидальной депрессии. Сейчас это ощущается, как будто я говорил бы о прошлой жизни или о чьей-то еще жизни.

Однажды вскоре после моего двадцатидевятилетия, я проснулся ранним утром с чувством ужасного, абсолютного страха. Такое и прежде бывало со мной много раз: я просыпался с этим чувством и раньше, но на этот раз оно было сильнее, чем когда-либо прежде. Ночная тишь, неопределенность очертаний мебели в темной комнате, далекий шум проходящего поезда – всё ощущалось таким чуждым, враждебным, и настолько лишенным смысла, что создало во мне глубокое отвращение к миру. И самой отвратительной вещью из всего этого было, при всем при том, мое собственное существование. Каков был смысл продолжения жизни с грузом такого страдания? Зачем выносить эту непрерывную борьбу? Я мог чувствовать, что глубокое, страстное желание к избавлению, стремление к несуществованию, теперь становилось гораздо более сильным, чем инстинктивное желание продолжения жизни.

“Я больше не в силах жить сам с собой”. Это была мысль, которая упорно повторялась в моем разуме. Затем я осознал то, насколько необычной и своеобразной была эта мысль. “Я один или меня двое? Если я сам не могу жить с собой, то меня должно быть двое: “Я” и “сам”, с которым я не могу жить”. - “Возможно”, - подумал я, - “что только один из них настоящий”.

Я был так потрясен этой странной догадкой, что мой ум остановился. Я был в полном сознании, но при этом у меня не было никаких мыслей. Затем я почувствовал, что втягиваюсь во что-то вроде энергетической воронки. Сначала это было медленным движением, которое постепенно ускорялось. Я был охвачен ужасным страхом и мое тело начало трясти. Я слышал слова “не сопротивляйся”, как будто исходившие из моей груди. Я чувствовал себя засасываемым в пустоту. Было чувство, что пустота была скорее внутри меня, чем снаружи. Внезапно страх исчез, и я ощутил себя в этой пустоте. Больше я ничего не помню. Я не помню, что было дальше.

Я проснулся от пения птицы за окном. Я никогда раньше не слышал подобного звука. Мои глаза все еще были закрыты, и я видел образ драгоценного бриллианта. Да, если бриллиант способен издавать такой звук, значит, он таким и должен быть. Я открыл глаза. Первый свет утренней зари просачивался сквозь занавеси. Без какой-либо мысли я чувствовал, я знал, что есть нечто бесконечно большее, чтобы познать, чем мы себе представляем. Это мягкое свечение, струившееся сквозь занавеси, была сама любовь. На глаза навернулись слезы. Я поднялся и прошелся по комнате. Я узнал эту комнату, но теперь я знал, что никогда прежде не видел ее в истинном виде. Все было свежим и нетронутым, как будто только что явилось на свет. Я брал в руки вещи, карандаш, пустую бутылку, удивляясь их красоте и наполненности всего этого жизнью.

В тот день я гулял по городу совершенно пораженный чудом жизни на земле, как будто я только что родился в этот мир.

Следующие пять месяцев я жил в состоянии беспрерывного, глубокого покоя и блаженства. Потом интенсивность этого состояния несколько ослабла, или, возможно, просто так казалось, ибо это стало моим естественным состоянием. Я все еще был способен взаимодействовать с миром, хотя и понимал, что ничто из того, что я делал, вероятно, не прибавляло ничего к тому, что у меня уже было.

Я, конечно, знал, что со мной произошло нечто чрезвычайно важное, глубокое и основательное, но совершенно не понимал, что именно. И так было еще в течение нескольких лет, пока из чтения духовных писаний и от духовных учителей я не узнал, что со мной произошло то, чего все они искали. Я понял, что сильный прессинг страдания в ту ночь, должно быть, подтолкнул мое сознание к тому, чтобы оно оторвалось от своей идентификации, от своего отождествления с несчастным и глубоко испуганным, себя, который является, в конечном счете, фикцией, созданной в сознании. Этот отрыв, должно быть, был столь полным, что это ложное, страдающее “я” тотчас сжалось, будто из надувной игрушки вытащили пробку. То, что осталось, была моя истинная, вечная сущность Я есть: сознание в чистом виде, предшествующем его идентификации с формой. Позже я научился входить в это внутреннее царство безвременья и бессмертия, которое я первоначально ощутил и воспринял как пустоту, будучи в полном сознании. Я пребывал в состояниях такого неописуемого блаженства и святости, что даже первоначальное ощущение, которое я только что описал, меркнет в сравнении с ним. Время пришло тогда, когда ненадолго, я остался ни с чем на физическом плане. У меня не было взаимоотношений, работы, дома, определенной общественной идентификации. Я провел почти два года, сидя на скамейках парка в состоянии самой яркой и насыщенной радости.

Но даже самые прекрасные ощущения приходили и уходили. Однако более фундаментальным, чем, возможно, любое из этих ощущений, оставалось невыраженное явно ощущение покоя, которое никогда не покидало меня с тех пор. Порой оно бывает очень сильным, почти осязаемым, а некоторые другие также можно чувствовать. Временами где-то на заднем плане как будто звучит далекая мелодия.

Спустя какое-то время люди подошли бы ко мне и сказали: “Мы хотим то, что у тебя есть. Можешь ли ты дать нам это, или показать, как этого достичь?” И я отвечал бы: “Оно у вас уже есть. Вы просто не чувствуете этого, потому что ваш разум создает слишком много шума”. Позже этот ответ вырос в книгу, которую ты сейчас держишь в своих руках.

До того, как я узнал об этом, я вновь обрел внешнюю идентификацию.