Главная Случайная страница


Полезное:

Как сделать разговор полезным и приятным Как сделать объемную звезду своими руками Как сделать то, что делать не хочется? Как сделать погремушку Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами Как сделать идею коммерческой Как сделать хорошую растяжку ног? Как сделать наш разум здоровым? Как сделать, чтобы люди обманывали меньше Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили? Как сделать лучше себе и другим людям Как сделать свидание интересным?


Категории:

АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника






Глава вторая. Майрам не успел пересечь ворота автобазы, а из конторы уже высыпали управленцы





Майрам не успел пересечь ворота автобазы, а из конторы уже высыпали управленцы. Светик-секретарша и та выскочила во двор и проводила машину оценивающим взглядом. Сколько все-таки в АТК бездельников! Кричат много о сокращении штатов, а на поверку — сколько еще терпеливо ждут своей очереди. Дайте Майраму власть на часик — и некому будет торчать в гараже, бросаться стаей к пострадавшим, пялить глаза на разбитые крылья и скошенные на бок кузова. Хоть не появляйся на базе. Да где ж ее, такую покалеченную, залатаешь?! Вмиг Майрам был окружен любопытствующими: они присаживались на корточки, чтоб лучше разглядеть повреждения, мяли пальцами развороченную жесть и молча дожидались, когда таксист им поведает, что и как... Ну ждите, Адате! Как собрались — так и разойдетесь. От него вы ни слова не услышите. Майрам ваше любопытство против вас же и направит. Сколько их! Как разбредутся по боксам, ямам да кабинетам — и не подумаешь, что так велик штат АТК. Сейчас в самый раз объявить субботник, заставить их повкалывать, Чтоб поубавилось у них любопытства.

В ворота одна за другой въехали две машины. Этого еще хватало! Не учел Майрам, что наступает время пересмены. Ему бы часа три переждать где-либо. Так и есть: из машин вывезли Илья и Волкодав и направились в его сторону. Ну, теперь жди подвоха. Подошли, Илья присвистнул, Волкодав показал всем четыре пальца, мол, обойдется ремонт в четыре сотни. Майрам всем видом показывал им, что ему не до бездельников. Вооружившись инструментом, молча отдирал куски жести. Никто не приступал к расспросам: знают по себе, как это раздражающе действует на пострадавших. Но и не расходились, потому как принцип такой. Выдержки Ильи хватило ровно на пять минут. Наверняка прежде чем открыть рот, он заговорщически моргнул толпе...

— Случилось это ранним утром, — начал он, — на загородной трассе. Майрам воззвал к всевышнему, и на дороге не стало встречных машин. Он выжал из бедняжки «Крошки» все, на что она способна. Несся с ветерочком, позабыв о спидометре, на котором стрелка показывала за сто сорок километров. Теперь уже неважно и неизвестно, что отвлекло внимание Май-рама: то ли зевнул он, ибо вчера благодаря стараниям известной всем вам блондиночки не выспался, то ли рессора скрипнула недовольно... Но на миг он отвлекся. А когда вновь посмотрел на трассу, то увидел... Что бы вы думали?

— Ишака? — сострил на свой лад Волкодав.

— Для мышки самый страшный зверь — кошка, а для Волкодава — ишак, — отпарировал Илья и продолжил: — Не догадаетесь. Скажу сам: Майрам на трассе увидел встречную «Волгу», а в ней молодуху... Ну и попытался поцеловать на ходу... Так?

Заставили все-таки Майрама поведать, как это случилось. Его рассказ вызвал смех у таксистов.

— Так и уехал собственник? — изумилась толпа.

— Уехал, — печально понурил взгляд Майрам. — Что ему оставалось делать?

Хохот взорвал бы базу, если бы одна энергия могла мгновенно переходить в другую.

— Ой, баламут ты, Майрам! — вытер заслезившиеся глаза ветеран автопарка Сергей Павлович. — Воспользовался, анекдот есть такой...

— И я слыхал, — поддержал его кто-то...

— Хозяин! — предостерегающе шепнул Виктор. — С каким-то незнакомцем. Сюда направляются...

У каждого сразу нашлись срочные дела, Майрам спиной чувствовал, как к яме приближался начальник АТК, а толпа расползалась. Ему стало не по себе не потому, что он боялся Николая Николаевича, а оттого, что опять он доставил ему огорчения в ответ на его многие добрые дела, а Майрам это не забывает. Избежать разговора с Ник Ником еще никому не удавалось, так лучше поскорее отделаться от этого...

Ник Ник подошел, нагнувшись над развороченным боком машины, тихо спросил:

— Как влип?

Ничего другого не оставалось — приходилось отвечать. Майрам поднял голову и увидел рядом с начальником АТК своего пассажира-очкарика. И как он это успел! Оправдываться уже было невозможно. Майрам горестно посмотрел на Стукова:

— Срок подошел...

Начальник АТК молча ждал дальнейших пояснений.

— В среднем по статистике каждый шофер нашего города попадает в аварию через шесть месяцев и... — он нутром чувствовал, как Ник Ник с каждым словом наливался гневом. Начальник АТК не дал Майраму договорить.

— Я тебе выговор! И премиальных лишу! — закричал он и неожиданно сострил, порадовав друзей-товарищей Майрама. — Считай, что тоже по статистике! — и в завершение заявил очкарику: — Видите? Вот он, ваш избранник! Сегодня машину угробил, — что завтра выкинет?..

— И все-таки, — очкастый незнакомец повернулся к Ник. Нику, — закрепите его за мной.

— Стонать будете, — с сомнением покачал головой начальник АТК.

— Мне нужно знать народ, обычаи, психологический склад горцев, — с жаром воскликнул незнакомец, — ход их мыслей, привычки, юмор, жесты... Я должен знать этот край, родивший моего героя Мурата. Все!

— В вашем деле Майрам не помощник, — опять заявил Ник Ник, — легкомысленный он, порхает по жизни...

— Ничего, он знает свой народ, его обычаи... — возразил очкарик и глянул на Майрама. — Покажешь мне горы, аулы, башни пропасти? Познакомишь со своими друзьями, родственниками, настоящими горцами?.. Сможешь свести меня со столетними стариками? — Позабыв о Майраме, он забегал по боксу, размышляя вслух:

— Я знаю каждый шаг в его жизни, но не знаю, откуда это у него. Как душа его оказалась такой бескомпромиссной? — Он поднял ладонь. — Нет, умом я понимаю, допускаю, что многое заложено в нем от рождения, другое — отцом, дедом, окружающими... Но этого недостаточно! Я сам должен побыть там, где он родился, там, где он провел детство, откуда он двинулся в большую жизнь...

Николай Николаевич слушал его с почтительным вниманием. На лицах других было написано изумление и недоумение. Они и не подозревали, как это все важно, какие сложные вопросы вызывает горская жизнь у пришельца... А что Майрам? О чем думал? Он был поражен резкими жестами мужчины, острым взглядом глаз, излучавших сумасшедшие искорки азарта. Он не ожидал от этого человека такой энергии. Его невзрачный рост, при котором животик-барабан казался еще массивнее, большая голова с пролысинами, заграничные очки никак не соответствовали представлению Майрама о деловом и сильном мужчине. Но он так и пылал неукротимым внутренним огнем, обдавал их своими эмоциями, от него веяло волей и целеустремленностью, он готов был снести все и вся на своем пути, лишь бы добраться до этого Мурата и выведать о нем то, что тот сам о себе не знал...

—...Подышать воздухом его юности, услышать голос старцев, увидеть небо, речку, погладить рукой камень у речки, ощутив его холод, как когда-то он ощущал, тосковать по большому делу... — Без этого я не сумею воплотить их в яркий образ... — сверкающие глаза выдавали в нем человека, в котором есть твердость и умение побеждать.

Он оголял свои мысли и заботы, совершенно не стесняясь укоризненных, недоуменных взглядов людей. Кто же он? О чем он говорил? Какого Мурата упомянул? Говорит об ярком образе? Не писатель ли он?

— Мне нужен человек, который легко сходится с людьми, — обратился к Николаю Николаевичу очкарик. — Такой, как он, — показал он на Майрама.

— Это он умеет: сходиться легко с людьми определенного пола, — усмехнулся начальник АТК — Смотрите, я вас предупредил, — и обратился к Майраму: — Эй, гид-остряк! Чтоб послезавтра машина была на ходу. Будешь на вызовах у товарища Конова, — спохватившись, пояснил: — Савелий Сергеевич, которому ты пытался дать экскурсию, — режиссер. Приехал снимать фильм...

Майрам услышал «фильм, кино» — и что сделал? Возразил? Ничего подобного. Кто не хочет быть близок к кино? Он стоял и молчал. Ник Ник объявил ему:

— С завтрашнего дня считай себя прикрепленным к товарищу Конову... С вечера будешь узнавать, есть ли у диспетчера вызов на утро, и если нет, — будешь работать по городу. — Так? — обратился он к режиссеру.

— Машина нам нужна не каждый день, — согласился очкарик.

Николай Николаевич строго посмотрел на Гагаева:

— И смотри мне, чтоб был полный порядок. Дело не шутейское. Это тебе не цирк! Кино.

Начальник АТК и режиссер поспешили в контору.

— Пойдем, — обратился Илья к Волкодаву, — выручку сдадим.

Майрам остался один. Но ненадолго. Вскоре возле него оказался Илья. Молча примостился на шине, валявшейся на цементном полу. Он не мог сидеть, ничего не делая, и стал подавать Майраму то гайку, то отвертку.

— Тебе бы остепениться, — заявил он после некоторого молчания, — несерьезный ты. Все смешки. А дело наше не для смеха.

Ну, если Илья, сам остряк и баламут заговорил, значит, Майрам и в самом деле дошел до ручки. Значит, надо ему менять пластинку. Майраму и так муторно, а тут еще и Илья поддает газ. Терпелив Илья, не ушел, хотя спина Майрама кричала ему: «Иди, иди, отцам семейств следует побольше отдыхать, заждались тебя дома!» Но друг продолжал теребить его рану:

— Учиться тебе надо.

Привычно прикручивая гайку, Майрам, слегка повернув лицо к надоедливому собеседнику, невинно спросил:

— Зубрить? Для чего? У меня сосед есть. Тремя классами старше был, в школу меня с братом водил. Я домой — двойку» сосед — пятерку. Я — с шишкой, он — чистенький. А сейчас? Я домой — три куска, а он от силы кусок. Я — в костюмчике, чта Кирилл сшил на заказ, а он в импортном, позапрошлогоднем? От матери я только и слышал: «Посмотри на Казбека!» А теперь я ей: «Погляди на своего Казбека!» То-то! Десять лет с книжками да тетрадками в школу бегал, потом пять — в институт, в шкафчике дипломчик имеет, а я ему по всем статьям фору дам!

— Все сводишь к материи, — горестно покачал головой Илья.

— Мотор без бензина — железяка и только! — возразил Майрам и уверенно добавил: — Нет, я Казбека обошел!

— Врешь ты, Майрам, — серьезно сказал Илья. — Чего ж тогда братца и сестренку учишь, в люди выводишь?..

...Илья повесил на гвоздь кепку, засучил рукава, спрыгнул в яму, плечом оттиснул Майрама в сторону, оценив зияющую рану, сочувственно подмигнул «Крошке»:

— Утром как новенькая будешь! — и ловко стал откручивать гайку, которую Майрам только что закрутил, тот не стал возражать: Илья знает, что делает...

Машины, выстроившись в ряд, выглядывали из-под навесов. тускло поблескивающими ветровыми стеклами. Будто живые существа, они, наслаждаясь кратким отдыхом, стояли настороже, ожидая внезапной команды, готовые мгновенно сорваться с места и умчаться в тьму. Погасли окна в девятиэтажном доме, нависшем над автобазой. Город притих, теперь ничего не заглушало спокойный, мерный, укачивающий шум Терека, Майрам и Илья все еще корпели над «Крошкой»... Под утро у проходной мелькнула тень. Выглянувший из

будки сторож махнул рукой в их сторону. Бесшумно ступая, тень медленно пересекла двор, приблизилась к боксу. Черный платок и длинное серое платье. Мать! Сработала-таки родительская интуиция! Подняла с теплой постели, погнала пешком через весь город. Она знала, что Майрам не любит ее визитов, но пересилить себя не могла. Направленные на яму фары машины Ильи слепят, не позволяют разглядеть мать, а ей все видно.

— Как погнул, а? — возмутился уставший Илья и отрывисто приказал: — Поддержи здесь.

Майрам присел на корточки. Теперь увидел мать. Она прижалась щекой к холодному косяку двери, и губьп ее беззвучно шевелились. Беззвучно, но Майрам-то ее слышал! Он знал, что юна шептала, что говорят в таких случаях все матери. И не важно, на каком языке они произносят, это всегда звучит одинаково:

— Живой, сынок...

Ну, чего ты, мать, мучаешь себя? Зачем пришла? У меня такой закон: попал в аварию, корпи до тех пор, пока не залатаешь все и машина не будет на ходу. Хочу поскорее избавиться от свидетельств своего позора. А ты, мать, иди домой и не волнуйся. Если бы ты знала, как тяжко бывает видеть сгорбленную, слабенькую фигуру матери, которую беспокойство тебе подняло с постели и погнало в путь, ты бы постаралась н. показываться мне. Иди-иди, мать, не заставляй мои глаза наполняться слезами. Мне еще работать надо, а ты вызываешь в груди щемящее чувство вины перед матерью, которое всегда появляется, даже если ты не чувствуешь за собой никакой вины. Так уж устроен человек: какую бы славу ни принес он р. дине, каких бы успехов ни добился, кем бы ни стал, а перед матерью он всегда чувствует долг, ибо всегда видит в ее глазах тоску и боязнь за себя.

Иди спать, мать. Знаю, что рано утром ты будешь у Николая Николаевича, и не остановить тебя, даже если караулить у дверей дома. Ты пойдешь к нему, и никакие увещевания Светы, убеждающей тебя, что начальнику не до посетителей, чтоу него идет важное совещание и прерывать его нельзя, потому что конец квартала, а плана нет, — ты будешь слушать, будешь ей охотно кивать в знак согласия, но незаметно для нее окажешься у двери в кабинет и откроешь ее, массивную, и войдешь к начальнику в самый разгар обсуждения неотложной проблемы, и прервешь выступающего без всякого стеснения, потому что тебя сюда привел закон материнского сердца, но Николай Николаевич не захочет принимать это обстоятельство за вескую причину и, отругав чуть ли не заплакавшую от обиды Свету, попытается выдворить тебя за дверь, а ты с ходу начнешь доказывать им, какой хороший у тебя сын, как он кормит всю семью, как старается, чтобы в отсутствие отца никто ни в чем не нуждался, даже бросил учебу, а на это сейчас не каждый решится... И ты откажешься покинуть с таким трудом завоеванные позиции, и будешь говорить, доказывать, просить, умолять... И остановить тебя никому не удастся, и тебя будут слушать с легким раздражением, но выгонять не станут, потому как ты посетитель и к тому же горянка, а вековые обычаи нарушать нельзя, если не желаешь прославиться навеки и опозорить всю свою фамилию... Николай Николаевич будет поглядывать на тебя исподлобья, дожидаясь, когда ты выговоришься, чтоб заявить: «Приказ издан, и ничего уж сделать нельзя». И ты начнешь опять все сначала, опять напомнишь о семье, у которой внезапно не стало кормильца, опять начнешь меня покрывать материнской позолотой, вспоминать все мои добродетели. А когда Николай Николаевич затрясет отрицательно шевелюрой, ты станешь настойчиво допытываться у присутствующих, разве Майрам не работящий. «Хороший он», — будешь твердить ты, а Ник Ник, доведенный до бешенства твоим напором, провозгласит: «Хороший?! А мне не нужны хорошие! Пусть и у других работают такие хорошие! Мне не надо!» И тогда ты умолкаешь. Ты попросишь, чтоб кто-нибудь из участников совещания уступил тебе, пожилой горянке, стул, поставишь его посреди кабинета, прямо напротив начальника, и усядешься плотно и надолго...

Иди, мать, домой, иди. На сей раз ничего этого не надо. Повезло мне, благодаря моему пассажиру-очкарику. Иди, отдыхай, не то в следующий раз не Ник Ник не выдержит, а твое сердце. А это для всех нас будет ужасно. Иди отдыхать, мать, и не плачь, не расстраивай ни себя, ни меня... Не один я такой у тебя. Скажи, какой сын оправдывает надежды матери? Какой не заставляет ее страдать? Из-за кого не рыдало сердце матери, не сжималось от боли, огорчения и обиды? Ты знаешь таких? Я не знаю. Так уж устроены ваши сердца, матери, что они всегда болят за сыновей, переживают за них даже тогда, огда они этого не заслуживают... Иди, мать, домой...

***

...Через два дня Савелий Сергеевич скомандовал Майраму: — Кисловодск! — и пояснил: — Будем сватать актера на роль Мурата.

...Шел одиннадцатый час утра, когда они прибыли в санаторий, а Вадима Сабурова — именно этого известного актера хотел видеть Савелий Сергеевич в роли Мурата — застали спящим. Конов ворвался к нему шумно, растормошил его, стащил с кровати, вытолкал бедняжку в ванную, заставил принять холодный душ, усадил его, полуголого, босого, на стул посреди комнаты и беркутом закружил над ним. Майрам смотрел на это удивительно знакомое лицо, искаженное сном и натиском невесть откуда свалившегося на него режиссера, артист вздрагивал от каждой громкой фразы, и Майрам не мог примириться с мыслью, что этот ошарашенный сонный человек играл такие героические роли, в которых что ни эпизод, то невероятная отчаянная смелость и отвага... Ему казалось, что он может месяцы прожить без сна и еды... А он сидел перед ними полуголый и вздрагивал, и жалобно умолял оттащить от него этого злодея-режиссера, который не дает ему выспаться, который обрушивает на него какие-то странные фразы... Иногда они доходили до его сознания, и он тогда поглядывал на Майрама, свидетеля «сватовства», с подозрением, что его разыгрывают... И на это были у него основания, ибо Конов обрушил на него ошеломляющую информацию...

— Пойми, — внушал ему Савелий Сергеевич, — я предлагаю тебе не просто исполнить очередную роль в очередном фильме. Я хочу, чтобы ты прожил на экране целую жизнь. Жизнь чело века необычной судьбы. Необычной! Учти, это будет нелегко, несмотря на твой могучий и уже признанный талант и колос сальный опыт. Чтобы четче представить себе мышление будущего героя, его мечты, тебе придется забыть все, что ты познал за долгие годы учебы в школе, в вузе... Раньше ты все это мобилизовывал, чтоб успешно справиться с образом. А теперь дол жен забыть. Начисто забыть. Быть тебе абсолютно неграмотным, но... знать русский, английский, немецкий. Это помимо осетинского. Быть тебе наивным до предела и в то же время необычайно мудрым. Резким до грубости — и мягким до сентиментальности. Порывистым — и терпеливым. Жестким — и плачущим из-за невесты...

В этом месте речи режиссера, пожалуй, впервые появилась у Вадима заинтересованность. Так, самая малость...

— Тебе часто будут тыкать в лицо оскорбительную кличку «дикий», — режиссер поднял палец, предупредил, — не без основания! Но в то же время ты будешь застенчивым до смешного. Робеть тебе ужасной робостью — до конфуза! — перед женщинами!

Вадим хмыкнул. Он усмехнулся своей тайной мысли, но Конов уловил ее.

— Конечно, при твоих поклонницах сложно, но эту робость я тебе внушу, хотя бы тем, что ты хлюпик по сравнению с ним! — показал режиссер на Майрама.

Вадим не оскорбился. Наоборот, он весело подморгнул таксисту и опять уставился в лицо режиссеру.

— Ты пройдешь полмира, слышишь? Пройдешь в буквальном смысле этого слова. Тебя будут обманывать. Тебя будут оскорблять. В тебя будут стрелять. Но ты не потеряешь обостренного чувства справедливости, которым одарили тебя привода и отец. Свою экранную жизнь ты начнешь с того, что попытаешься устроить свою судьбу, а примешь на себя заботы всего человечества и станешь переделывать весь мир! Вадим, скептически улыбнувшись, попытался вставить слово, но Конов ладонью прикрыл ему рот:

— Погоди!.. Ну, и чтоб окончательно доконать тебя, мой Вадимчик, — навис над актером Савелий Сергеевич, — сообщу тебе вот еще что: твой герой, будучи совершенно неграмотным, не зная элементарных основ философии и политэкономии, ста нет наркомом республики и членом ВЦИКа!

И у актера есть предел терпения, хотя, как Майрам вскоре понял, эта профессия приучает ко многому, в частности, ничему не удивляться и верить, верить, верить всему и всем: режиссерам, авторам, критикам, зрителям, ситуациям, характерам... Вадим не сталь дольше слушать. Он отчаянно замотал головой, стряхивая остатки сна, и растерянно воскликнул: — Ну и фантазия! Да могло ли быть такое? Да жил ли такой человек?!

Этого, видимо, и ждал Савелий Сергеевич. Горячий, нетерпеливый, он тут вдруг совсем медленно направился к столу, торжественно взял портфель, поглядывая на актера многозначительно, открыл замок и вывалил на колени Вадима ворох бумаг. Рука режиссера извлекла фотографию. Савелий Сергеевич долго не отрывал от нее взгляда, испытывая терпение Вадима, и только тогда, когда актер стал вытягивать шею, чтоб разглядеть фотографию, он сунул ему под нос ее, торжественно провозгласил:

— Вот он! Знакомься! И учти: захочешь получше узнать о нем, — придется тебе исколесить Маньчжурию, Японию, Мексику, Аляску, США...

Майрам вздрогнул — он узнал эту фотографию. Перед ним был Мурат Гагаев. Во всех книгах, журналах, газетах, когда Давался рассказ о брате деда, непременно помещали именно эту фотографию. С нее пытливо поглядывал старик-горец в черкеске, мохнатой шапке, с огромным кинжалом на поясе. Пышные усы. Сухонькие, старчески узловатые руки покойно лежат на эфесе шашки, щедро отделанной серебром. Черкеска с блестящими газырями, тонкий осетинский пояс.

— Вы делаете фильм о нем? — вырвалось у Майрама.

— Да. Ты его знаешь? — спохватился Конов.

— Конечно, — усмехнулся Майрам. — Это же родной брат моего деда...

— Ты... Ты знаешь его?! Беседовал с ним?!

— Нет, — поежился Майрам. — Мне было два года, когда он умер. Но я сведу вас с его отцом...

— С отцом?.. Обязательно! Ты непременно сведешь меня со всеми, кто его знал, — сказал Савелий Сергеевич и присел к Вадиму на кончик стула. Перебирая фотографии и документы, неожиданно спокойно стал рассказывать: — Его скитаний по-миру хватило бы с гаком на любую другую биографию, украсили бы и нашу с тобой узором необыкновенности и романтическим дымком. Нарочно не придумаешь, так насыщена жизнь Мурата напряженными событиями, неожиданными поворотами, яркими фактами... Когда я впервые услышал рассказ о нем, то воспринял его как нечто неправдоподобное, созданное воображением чрезмерно одаренного фантазера... Вот так и ты. И у меня не раз возникало такое ощущение, пока читал сценарий. А что это не легенды, не вымысел, не плод воображения, а факты действительности, убеждает множество очевидцев его мужества и архивные документы...

Вадим смотрел на фотографию, читал документы, слушал режиссера, и вдруг весь его вид стал совершенно другим. Сна как не бывало. Он забыл, что сидит перед ними в маечке и трусиках. Он впитывал в себя черты и события жизни Мурата. И хотя он видел документы, воспоминания очевидцев, все в биографии человека, которая должна стать и его биографией, было так невероятно, что губы актера непроизвольно шептали:

— Не может быть... Не может быть...

— Именно этого и я боюсь, — неверия в факты, — стал рассуждать вслух Савелий Сергеевич. — И другие могут так заявить: не верю, не может быть... Вот я и думаю, не вывалить ли мне для пущей убедительности весь этот огромный архив перед, зрителем? Эти документы смогут без труда доказать скептикам правдивость жизнеописания Мурата. Но выдержат ли специфика, законы экрана такого грубого вмешательства? Не станут ли эти документы выпирать, хороня под собой героев, живую ткань фильма? Эти бумажки говорят только о фактах, оставляя душевные движения людей за бортом. А фильм не может жить только фактами. Ему подавай внутренние рычаги, воздействующие на поступки героев. Не станет ли сухой, корявый, суровый приказ да объемное воспоминание горбатить все произведение? Еще никогда, даже самому лучшему портному не удавалось сшить такой костюм, что скрыл бы горб заказчика.

— Это уж точно, — не отрываясь от бумаг, произнес Вадим... — Нет, я не стану втаскивать за уши на экран архивную желтизну бумаг, — продолжал убеждать самого себя Конов. — А тех зрителей, что не поверят мне на слово, отошлю к архивам и музеям, где они получат толстые пыльные папки с листами, загроможденными подписями да озерками черных печатей... Обидно, обидно, обидно... — Что обидно? — поднял голову Сабуров.

— Обидно, что у кино свои законы, нежели у жизни, — стал горячиться режиссер. — Почему я сомневаюсь, что прожитая в действительности, интереснейшая жизнь на экране может показаться неправдоподобной? И это может случиться, как не раз бывало, когда пытались досконально перенести на это проклятое белое полотно факты жизни, — и только факты, без нашей с тобой фантазии, товарищ актер! Я знаю десятки таких примеров. Но я верю в себя, в тебя, в кино! Верю! Мы обязаны так показать этого настоящего человека, чтоб он стал близок всем зрителям. И даже критикам! Я верю в тебя, старик!

— Спасибо, — серьезно сказал Вадим, — и я верю в себя. Я чувствую, как это надо делать...

— Я знал, что от такого материала Сабуров не откажется, — растроганно заявил Конов и доверительно сообщил ему: — Еще одно меня смущает — начало. Сценаристу не удалось найти эпизод, который сразу же давал бы заявку на весь фильм. С чего начать? С какого события? Как кратко поведать о том периоде жизни Мурата, который стал логическим завершением долгого поиска горцем справедливости? Описывать день за днем, месяц за месяцем, год за годом события, потрясавшие мир, страну, Кавказ и... нашего героя? Такое исследование выльется в многосерийную эпопею. Что же делать? Какие эпизоды выбрать из этого огромного хаотического архивного клада? — он побегал по номеру и остановился перед актером. — Послушай, Вадим, а что если начать фильм с конца? С того времени, когда Мурат стал наркомом и принимал посетителей. просящих о пенсии? — Парадно, — возразил Вадим.

— Чепуха! — закричал Конов и опять загорячился, заговорил азартно, непрестанно кружа по номеру гостиницы.

Савелий Сергеевич рассказывал, показывал в лицах, вскидывал руки, гримасничал, удивлялся, огорчался, радовался, сникал и опять тянулся за возникавшей надеждой. И странное дело, он их вовлек в эту игру. Майрам поймал себя на том, что тоже морщит лоб, когда старик уныло размышляет, как ему быть, что сказать наркому, который пытается доказать, что он не заслуживает пенсии, потому что... И с этой минуты Майрам становился то Муратом, то посетителем, то секретаршей, то спецом... Он видел все, что происходило в тесной приемной и в кабинете наркома... Видел так, как будто сам присутствовал там...

Вадим задумчиво поглядел на них, серьезно спросил:

— А может, и в самом деле с эпизода приема Муратом посетителей начать? Я смог бы кое-что предложить...

— Значит, согласен пожить муратовской жизнью? — обрадовался Конов.

— Я не читал сценарий, — пожал плечами Вадим...

Date: 2015-07-27; view: 307; Нарушение авторских прав; Помощь в написании работы --> СЮДА...



mydocx.ru - 2015-2024 year. (0.008 sec.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав - Пожаловаться на публикацию