Низменное трупа предотвращает желание смерти. Таксономия как мораль

Вместе с табу на труп набор библейских запретов приходит к тому моменту, откуда мы начали. Мы помним, что пищевые табу были провозглашены после жертвоприношения, совершённого Ноем для Бога, и что в течение всей книги Левит, в частности, запреты соотносились с моментами требования жертвы. Две логические линии, пересекающие библейский текст, чтобы соединиться в момент жертвоприношения или исчезнуть потом, линии жертвы и низменного, показывают по-настоящему свою взаимозависимость в момент, когда труп превращается из объекта культа в объект низменного. Табу проявляется тут как противовес жертвоприношению. Усиление системы запретов (пищевых или других) всё более завоёвывает духовную сцену, чтобы создать настоящий символический контракт с Богом. Лучше запретить, чем убивать: таков урок этой пролиферации библейского низменного. Отделение и в то же время союз: табу и жертвоприношение участвуют в этой логике устанавливающегося символического порядка.

Но мы настаиваем на том, что различает эти два движения помимо их схожести. Убитый объект, от которого я отделяюсь посредством жертвоприношения, если он меня связывает с Богом, представляется в самый момент своей деструкции как желанный, чарующий, священный. Убитый меня порабощает и подчиняет жертве. Наоборот, отвратительный объект, от которого я отделяюсь посредством определения низменного, уверяет меня в чистом и святом законе, и в то же время мне отвратителен, отторгается от меня, отделяется. Отвратительное вырывает меня из области недифференцированного и подчиняет меня системе. Низменное в сумме — это реплика на священное, его опустошение, его конец. Библейский текст сберегает жертву, в частности человеческую: Исаак не будет отдан Богу. Если иудаизм остаётся религией в результате утерянного акта жертвоприношения, то это для того, чтобы установить метафорическую вертикаль отношения — служителя культа с Одним Единственным, фундамент этих отношений закреплён значительным развёртыванием запретов, замещающих жертву и трансформирующих её экономию в горизонтальную метонимическую цепь. Религия низменного перекрывает религию священного. Это выход из религии и значительное развёртывание морали. Где возобновление договора с Единым, который разделяет и объединяет, не в зачарованном созерцании этого священного, от которого он отделяет, но в самой им установленной диспозиции: в логике, абстракции, правилах системы и суждениях. С того момента, как жертва превращается в низменное, происходит глубокое качественное изменение: религия, которая из этого появляется, даже если она продолжает принимать в своём лоне жертву, более не является жертвенной. Она смягчает обаяние убийства; она отводит от него желания посредством введения категории низменного, которой она окружает весь акт инкорпорации и отброса объекта, вещи или живого существа. То, что вы жертвуете, поедая его, так же как то, что вы унижаете, отбрасывая, мать кормилицу или труп — это только пре-тексты символической связи, которая вас связывает со Смыслом. Используйте их для существования Единого, но обожествляйте их в них самих. Ничто не священно вне Единого. За границами этого всё остальное, всё остаётся низменным.

В противоположность полученной интерпретации Рене Жирар утверждает, что христианская религия порывает с жертвой как условием священного и социального контракта. Христос, далёкий от того, чтобы быть козлом отпущения, как будто бы на самом деле сам предаёт себя смерти-воскресению, которая заставляет грех пасть на всех членов общества и на каждого персонально, а не избавляет их от греха, но готовит их таким образом к (фантазматическому?) обществу без насилия.[136]Как бы мы ни относились к этому утверждению, одна вещь ясна: Библия, в частности, посредством инстанции низменного, начинает преодоление жертвенной концепции социального и/или символического контракта. Ты не только не убьёшь, но ты ничто не сможешь посвятить в жертву без соблюдения правил и запретов. Левит, 10 вводит благодаря этой очевидности все регламентации пищевых табу. Закон чистоты и святости, который следует, это то, что замещает жертвоприношение.

Что же означает этот Закон, спрашивает такой светский человек, каким мы с вами являемся. Это то, что ограничивает жертвоприношение. Закон, то есть то, что сдерживает желание убийства, это таксономия. Даже если убийца только после изгнания (в соответствии с предшествующими племенными регламентами) становится тем объектом священного закона, который делает из убийства человека грех для Израиля и устанавливает закон изгнания, идея убийства сама по себе как оскорбление Бога присутствует на всём протяжении библейского текста. «Кто прольёт кровь человеческую, того кровь прольётся рукою человека» (Бытие 9,6); «Не оскверняйте земли, на которой вы будете жить; ибо кровь оскверняет землю, и земля не иначе очищается от пролитой на ней крови, как кровью пролившего её» (Числа 35,33).

Пульсирование смерти не совсем исчезает с этим регламентом. Заторможённое, оно перемещается и создаёт свою логику… Если низменное является дубликатом моего символического существа, «я» таким образом гетерогенно, чисто и нечисто, и в таком качестве всегда потенциально осуждаемо. Субъект, я подвергаюсь с самого начала преследованию как мести. Бесконечное сцепление изгнаний и притеснений, отделений и их замен, низменных и неумолимых, связывается, наконец, воедино. Система определений низменного приводит в движение машину преследования, где я занимаю место жертвы, чтобы оправдать очищение, которое меня отделит от этого места, как от любого другого, от всех других. Мать и смерть, униженные, выброшенные, строят по-тихому машину преследующую и предназначенную для жертвы, но ценой этого Я становится субъектом Символического как Другой — субъектом Отвратительного. «Вы будете святы и освящены, отделены от народов мира и от их низменного» (Мекилта на «А вы будете у меня царством священников и народом святым», Исход 19)

Date: 2015-07-27; view: 295; Нарушение авторских прав