IX. Заключение

Эти длительные грезы, эти поэтические картины, несмотря на свой общий символический характер, обрисовывают для вдумчивого читателя нравственный облик нашего автора лучше всяких воспоминаний или биографических заметок. В последней части "Suspiria" он как бы с удовольствием возвращается к давно прошедшим годам, и тут, как и везде, особенно драгоценными являются не сами факты, а комментарии к ним, комментарии часто мрачные, полные горечи и скорби; мысль, созревшая в уединении и готовая унестись далеко от всего земного, далеко от арены человеческой борьбы; смелые взмахи крыльев, возносящих ее к небу, монолог души, всегда слишком чуткой и легко уязвимой. Здесь, как и в разобранных уже частях эта мысль является тирсом, о котором он сам остроумно говорил в одном месте с искренностью хорошо познавшего себя скитальца. Сюжет имеет не более значения, чем сухая голая палка; но ленты, гроздья и цветы в их причудливых переплетениях могут быть истинным наслаждением для глаз. Мысль де Квинси мало сказать, что извилиста,- это слово недостаточно сильно: она вьется спиралью. Впрочем, было бы слишком долго исследовать все его комментарии и размышления, и я не должен забывать, что цель моего труда заключалась в том, чтобы показать на живом примере действие опиума на мыслящий и склонный к мечтательности дух. Я думаю, что цель эта достигнута.

Теперь же достаточно будет сказать, что наш отшельник-мыслитель остается верен своей рано развившейся обостренной чувствительности, которая была для него источником стольких ужасов и стольких наслаждений, свой беспредельной любви к свободе, но и страху перед всякой ответственностью. "Страх к жизни уже в самой ранней юности примешивался у меня к ощущению божественной сладости жизни". В последних страницах "Suspiria" чувствуется что-то мрачное и едкое, какое-то отчуждение от всего земного. Кое-где, по поводу приключений юности, мелькает еще мягкая усмешка и юмор, столь свойственная ему склонность посмеяться над самим собой: но всего заметнее, всего более бросаются в глаза лирические излияния, проникнутые безысходной меланхолией.

Так, например, говоря о людях, стесняющих нашу свободу, омрачающих нашу жизнь и нарушающих самые законные права нашей юности, он восклицает: "О, зачем только называют себя друзьями человека как раз те, которым в свой предсмертный час он мог бы сказать только одно: "Лучше бы мне никогда не видать лица вашего". Или же у него срывается следующее циничное признание, в котором звучит для меня - признаюсь столь же чистосердечно - нечто глубоко родственное: "Немногочисленные субъекты, к которым я питаю отвращение, были, по большей части, люди цветущие и пользующиеся хорошей репутацией, Что же касается разных негодяев, которых я знавал, а их было немало, то я думаю о них, обо всех без исключения, с удовольствием и доброжелательством". Отметим мимоходом, что это прекрасное замечание сделано по поводу известного нам стряпчего с его темными делами. Или еще в одном месте он утверждает, что если бы по какому-нибудь волшебству жизнь могла заранее открыться перед нами, если бы наш еще юный взор мог пробежать по этим коридорам, заглянуть в эти залы, эти комнаты, где должны впоследствии разыграться наши трагедии и постигнуть нас предстоящие кары, то мы и все друзья наши с ужасом отступили бы перед этим зрелищем! Набросав с неподражаемым изяществом и несравненной яркостью красок картину благополучия и чистых семейных радостей, красоты и доброты, среди богатой обстановки, он постепенно показывает нам, как прелестные героини этого семейства, все до одной, начиная с матери, проходят в свое время через темное облако несчастья, и заключает следующими словами: "Мы можем заглянуть в лицо смерти; но зная заранее, как это знают некоторые из нас теперь, что такое человеческая жизнь, кто мог бы без трепета взглянуть в лицо часу своего рождения? ""

В конце одной страницы я нахожу примечание, которое в сопоставлении с недавней смертью де Квинси, принимает какое-то зловещее значение, "Suspiria de Profundis" по мысли автору должны были особенно широко разрастись. В примечании говорится, что легенда о Сестрах Печали предполагает естественное деление последующих частей книги, Таким образом, если первая часть (смерть Элизабет и скорбь ее брата) имеет логическое соотношение с Мадонной или Матерью Слез, а новая часть "Миры Париев" как бы посвящается Матери Вздохов, то на долю Матери Тьмы осталось только господство над царством тьмы. Но Смерть, с которой мы не советуемся относительно наших планов и у которой не можем испросить их одобрения, Смерть, допускающая нас мечтать о счастье и славе и не говорящая ни да, ни нет, внезапно выходит из своей засады и одним взмахом крыла сметает наши планы, наши мечты, наши идеальные настроения, куда мы мысленно помещали отрады наших последних дней!

------------------------------------------------------

Date: 2015-08-15; view: 304; Нарушение авторских прав