Мозг дороже золота

Речь о мозгах и технологиях, о том, как Россия разбрасывается и первым, и вторым.

Вернёмся в начало 1990‑х годов, когда я работал советником будущего вице‑премьера правительства России Сергея Михайловича Шахрая, лидера партии российского единства и согласия (ПРЕС). С болью в сердце и сожалением особо вспоминаю один доклад Сергея Михайловича в Государственной думе. Это был запрос о правомерности продажи Южной Корее авианосцев советской постройки «Минск» и «Новороссийск». Увы, ни политическая, ни военная элита России не проявила к запросу должного внимания – не говоря уж о том, чтобы повернуть процесс вспять.

Между тем дело не только в том, что корабли, способные стоять в боевом строю ещё не одно десятилетие, проданы по цене металлолома. Это всего лишь арифметика. Но была в сделке ещё и высшая математика... политики. Причём многие подробности и по сей день заслуживают самого пристального внимания. Этому мы посвятим позже отдельный сюжет.

Впрочем, даже за авианосный металлолом мы явно недополучили. В пересчёте на тонну чёрного металла выручили почти вдвое меньше, чем тогда же американцы от продажи на слом ветхих корпусов своих кораблей.

Но на кораблях оставался не только чёрный металл. Например, бронзовые гребные винты общим весом 120 тонн, заранее размещённые на верхней палубе для удобства принимающей стороны, стоили немногим меньше контрактной цены всего «лома». А ведь с кораблей не сняли сотни километров кабельных сетей из чистой меди, множество деталей из титана, серебра, золота, платины... Всё это флот должен был изъять перед продажей. Таможенники, проверяя корабли перед отправкой на слом, убедились: всё ценное там осталось.

Впрочем, даже если бы корабли состояли из чистого золота, оно всё равно было бы дешевле оставленного на борту оборудования: антенные устройства, станции управления стрельбой, корабельный зенитно‑ракетный комплекс, автоматизированная радиотехническая система ближней навигации и посадки самолётов и вертолётов, заряжающие устройства, техническое описание ракетного противолодочного комплекса и так далее.

Всё это таможня обнаружила на борту кораблей после того, как тогдашний министр обороны Грачёв отрапортовал правительству: все работы по конвертации кораблей выполнены и всё секретное оборудование снято. Между тем некоторые системы были намеренно завалены мусором, и даже таможенники со всем их профессиональным опытом далеко не сразу обнаружили возможность утечки государственных тайн. А ведь за любую из перечисленных систем любая разведка мира дала бы, пожалуй, не меньше, чем полагалось нам по контракту за оба корабля вместе взятые. Только после долгой межведомственной переписки отдельные ценнейшие системы были наконец сняты...

С собственными кораблями и военными секретами в те годы мы расставались по бросовым ценам. Теперь же придётся платить столько, сколько требует полноценный рынок. Скажем, французский вертолётоносец «Мистраль» обойдётся России почти в полмиллиарда евро. Недальновидность – не говоря уж о жульничестве – всегда дорого обходится.

Вероятно, если бы на запрос Сергея Михайловича Шахрая своевременно отреагировали, в нашем Военно‑морском флоте тоже сохранились бы несколько кораблей, по боевым возможностям превосходящих технику соответствующего класса, имеющуюся у любого потенциального противника...

А главное – сохранились бы специалисты по обслуживанию этих кораблей, по их модернизации. Если бы эта более чем странная сделка по избавлению России от морской силы не состоялась, в нашем кораблестроении не прервалась бы интеллектуальная традиция, чья ценность очевидна хотя бы по нашему авиастроению, где она сохранилась. В лихие 1990‑е годы мы утратили нечто несравненно более ценное, нежели сами корабли. Мы потеряли немалую часть умов, способных эти корабли создавать.

Главный стратегический ресурс любой страны – интеллект. Пока работают головы, всё остальное также неудержимо. Именно поэтому у нас и вводятся новые схемы образования, призванные уничтожить этот жизненно важный – и в то же время восполнимый, в отличие от содержимого недр – ресурс.

Приёмы борьбы с интеллектом разнообразны. ЕГЭ подменяет понимание глубинных природных и общественных взаимосвязей зазубриванием разрозненных фактов. Болонский процесс расчленяет высшее образование: основная масса специалистов проходит лишь краткий – а потому поневоле рецептурный – курс, не получает теоретического понимания изучаемых приёмов исполнения конкретных служебных обязанностей и тем самым лишается возможности не только придумывать, но даже осваивать новое. Наконец, система оплаты умственного труда оттягивает основную массу людей, ещё способных думать, в общественно вредные занятия вроде маркетинга – навязывания искусственных потребностей вместо удовлетворения реальных.

По счастью, в нашей стране дело ещё не зашло за предел, откуда нет возврата. У нас всё ещё не перевелись специалисты с полноценным – систематическим и опирающимся на хорошую теорию – образованием. У нас ещё не утрачен навык такого образования. У нас ещё, похоже, есть люди, обладающие достаточной политической волей для восстановления былого интеллектуального величия страны. Более того, даже наша политическая элита ещё не вполне утратила инстинкт самосохранения, так что при должном общественном напоре способна принять решения, спасительные для страны в целом и для самой элиты в частности.

Россия стоит на распутье, как витязь с картины Васнецова. Сумеет ли всё наше общество выбраться из лабиринта либеральных россказней, где мы блуждаем уже не первое десятилетие, на спасительную дорогу?

Хотя вера в это у меня ещё не угасла, но оптимизма уже не хватает.

«Что сжигать корабли скоро выйдет из моды»

Возвращаюсь к истории распродажи отечественного военного флота в лихие 1990‑е годы.

Помните песню Владимира Высоцкого?

Корабли постоят и ложатся на курс,