Последние слова подсудимых 2 page

Пусть Высокий Суд на основании этих двух ответов вынесет мне приговор. Я верил, я заблуждался и не был в состоянии предотвратить то, что необходимо было предотвратить. В этом моя вина.

Трагедия состоит в том, я должен признать это, что то лучшее, что я мог дать как солдат – повиновение и верность, было использовано для целей, которые нельзя было распознать, и в том, что я не видел границы, которая существует для выполнения солдатского долга. В этом – моя судьба.

Пусть на основании ясного определения причин, гибельных методов и ужасных последствий этой войны для немецкого народа появится надежда на новое будущее в семье народов.

Председатель: Последнее слово предоставляется подсудимому Эрнсту Кальтенбруннеру.

Кальтенбруннер: Обвинители возлагают на меня ответственность за концентрационные лагеря, за уничтожение евреев, за действия эйнзатцгрупп и т.д.

Все это не соответствует ни предъявленным доказательствам, ни истине. Обвинители, так же как и подсудимые, находятся в опасности, которая связана с коллективным осуждением. Правильно то, что я должен был взять на себя должность начальника главного управления имперской безопасности, однако в одном этом факте еще не содержится вины. Такие ведомства существуют и в других государствах. Задача, которая была мне поручена, и деятельность, которую я должен был вести с 1938 года, состояла почти исключительно в реорганизации политической и военной службы информации, но не в качестве преемника Гейдриха. Это произошло почти через год после его смерти, когда возникло подозрение о том, что Квнарис в течение многих лет служит иностранной разведке. Когда это подозрение возникло, я должен был взять, как офицер, на себя выполнение его функций. В течение короткого времени я установил в огромном масштабе ужасные факты деятельности Канариса и его пособников; пятое и шестое управления главного управления имперской безопасности подчинялись мне лишь формально, но никогда де‑факто.

Схема, предъявленная здесь, и те выводы в отношении полномочий, которые были здесь сделаны, являются неверными и вводящими в заблуждение.

Гиммлер, который мастерски умел разделить СС, давно уже не являющуюся единой ни в структурном, ни в организационном смысле, на мельчайшие группы и подчинить их своему влиянию, насколько это было необходимо, вместе с Мюллером – начальником гестапо совершал преступления, о которых мы знаем сегодня. Вопреки общераспространенному мнению я решительно и категорически заявляю, что не знал о деятельности Гиммлера, его пособников и управлений, которые ему подчинялись. Я знал об этом лишь столько, сколько было мне необходимо для моей специальной задачи,

В вопросе о евреях я также был введен в заблуждение, как и другие высокопоставленные деятели. Я никогда не одобрял и не терпел биологического истребления евреев. Антисемитизм в указах партии и государства был объявлен необходимым мероприятием во время войны, и в таком духе я с ним соглашался, но антисемитизм Гитлера, как он представлен был здесь, являет собой варварство, и я в этом не принимал участия. Однако, как я потом на этом остановлюсь, меры, предпринятые к тому, чтобы смягчить положение евреев, можно и следует объяснить моим влиянием.

Во время представления доказательств был предъявлен целый ряд фотографий, которые свидетельствуют о том, что я знал о преступлениях в концентрационных лагерях Маутхаузен и других. Я никогда не был в лагере Маутхаузен и только наблюдал за работами в каменоломне, где были заняты преступники. Однако я не видел среди людей, находившихся там, евреев или политических заключенных. Фотографии не показывают ни здания управления лагерей, ни каких‑либо других мест. Документ США‑909 и фотографии с Ф‑840 до 848[65]являются недостоверными и неправильными. На фотографии с Гитлером снято посещение места строительства в Линце, находившегося в 35 километрах от лагеря Маутхаузен.

Показания свидетеля доктора Моргена являются в основном правильными, однако они требуют дополнений в той части, где речь идет обо мне. Свидетель, находясь под арестом, слишком много говорил о себе и не говорил о том, что он был направлен по моей просьбе в пятое управление для того, чтобы в качестве судебного чиновника расследовать действия, которые совершались в концентрационных лагерях. Он не смог подтвердить, что я якобы знал о дальнейших событиях. Я потерял дар речи, получив отчет о концентрационных лагерях, в противовес Мюллеру, который, получив этот отчет, впал в бешенство. Я в тот же день послал подробный отчет Гитлеру в ставку. На следующий день он вызвал меня к себе и после длительного доклада Гитлер обещал мне произвести расследование против Гиммлера и Поля. Он обещал, что учредит специальный суд для того, чтобы произвести необходимые расследования и аресты. Поль должен был быть немедленно уволен. Через офицера связи он передал Гиммлеру приказ явиться к нему. Мне он обещал принять немедленные меры против дальнейших бесчинств. Мою просьбу о направлении на фронт Гитлер отклонил, указав на то, что меня нельзя заменить в информационной службе. Эйхман был арестован, и об этом мне было сообщено. Директива Гиммлера от октября 1944 года, которая в конце концов все это подтверждает, является дьявольским поступком Гиммлера.

Разве обвинение не видит до сих пор противоречий в том обстоятельстве, что пятое управление главного управления имперской безопасности вскрыло те преступления, которые совершили четвертое управление и тайная клика преступников? Я в этом вижу доказательство того, что я никогда не знал о настоящем положении дел, а когда узнал, то выступил против в своем управлении. Должен ли я был в тот период, симулируя болезнь, уйти в отставку или приложить все силы и бороться за то, чтобы было прекращено варварство, которое не имело до сих пор прецедента? Является ли это моей виной, вот что должно быть здесь обсуждено.

Предъявленное здесь письмо, которое производит впечатление такого обличающего меня документа в бытность мою бургомистром Вены, я не помню, чтобы подписывал. Сегодня мне ясно, что все 12 тысяч лиц, которые тогда вместе с десятками тысяч немецких женщин и мужчин были использованы на работах восточнее Вены вместе с другими 2 тысячами лиц в Гунскирхене (Верхняя Австрия), обслуживались Международным Красным Крестом при моем посредничестве.

При том волнении, которое я испытывал во время перекрестного допроса, я забыл, что в тот период уже давно в лагерях действовали представители пятого управления, и я не мог верить, что евреям грозит опасность. Тогда вопрос стоял о достоверности моих показаний. Если бы соответствующий запрос был послан Международному Красному Кресту в Женеву, это недоразумение могло бы быть выяснено.

Если ставится вопрос, почему я оставался на моем посту после того, как узнал, что мои начальники совершали преступления, я могу лишь ответить, что я не мог их судить. Даже Суд здесь не в состоянии установить полностью их вину.

В последние дни обвинители инкриминировали мне участие в убийстве французского генерала. Я слышал об убийстве немецкого генерала Бродовского и о приказе Гитлера рассмотреть вопрос об ответной репрессии. Об убийстве французского генерала я впервые услышал здесь несколько дней тому назад.

Панцингер был начальником военно‑следственного отдела в имперском управлении уголовной полиции и не подчинялся никому, кроме Гиммлера, который был начальником резервной армии и начальником управления по делам военнопленных. Он не был чиновником гестапо, как утверждает обвинение.

B отношении моей подписи под телеграммой от 30 декабря 1944 г., в которой говорится о выполнении приказа, посланной из Берлина, я хочу прежде всего отметить, что с 23 декабря до 3 января находился в Австрии со своей семьей. Эту телеграмму я не видел и не мог ее подписывать. В ноябре 1944 года я имел только приказ о том, чтобы сообщение имперского начальника прессы Дитриха об убийстве немецкого генерала во Франции было проверено. Результаты расследования были переданы в ставку соответствующими инстанциями.

Я сожалел о том, что Гитлер в ситуации, которая сложилась к началу моего вступления в должность, не занимал лучших позиций по отношению к церкви, как это принято во всех государствах. Мои представления были неправильны. Я честно старался доказать это. Это показали предъявленные документы. Однако обвинение из этого не сделало соответствующих выводов. Я знаю лишь, что все свои силы отдавал моему народу, веря Адольфу Гитлеру. Я, как немецкий солдат, служа в контрразведке, мог только бороться с теми разрушительными силами, которые почти довели однажды Германию до катастрофы, которые и сейчас, после поражения, опять угрожают миру.

Если я совершал незаконные действия, то это следует объяснить неправильным пониманием чувства долга. Если принять во внимание, что все приказы, которые имеют кардинальное значение, были изданы до того, как я занял мою должность, то следует сделать вывод, что мною руководила судьба. Я прошу Вас принять во внимание судьбу и честь сотен тысяч людей, находившихся в «общих СС», в войсках СС и среди чиновников, которые храбро и с верой в идеалы защищали рейх до последнего дня. Я прошу не связывать их с тем проклятием, которое они справедливо послали на голову Гиммлера. Я полагаю, что действовал в соответствии с законом.

Председатель: Последнее слово предоставляется Альфреду Розенбергу.

Розенберг: Обвинители не ограничились повторением прежних обвинений. Они с особой силой выдвинули новые: как будто все мы собирались на тайные совещания для разработки планов агрессивной войны, а затем якобы приказали убить, как здесь утверждали, 12 миллионов человек. Все эти обвинения объединены под одним названием «геноцид», то есть истребление народов. В связи с этим я должен заявить следующее: в отношении такой вины, как содействие в истреблении народов, моя совесть совершенно чиста.

Я выступал не за то, чтобы уничтожать культуру и подавлять национальные чувства народов Восточной Европы, я боролся за улучшение физических и духовных условий их существования. Не за то, чтобы лишать их личной безопасности и попирать их человеческое достоинство, а, как уже было доказано, я боролся всеми силами против всякой политики насилия и строго требовал, чтобы немецкие чиновники были справедливы в своих действиях и чтобы восточные рабочие подвергались гуманному обращению. Я не обращал детей в рабство, как это утверждают, а оказывал им защиту и проявлял особую заботу о детях из разоренных войной областей. Не уничтожал я и религию, а изданием эдикта о веротерпимости восстановил свободу церквей в восточных областях.

Исходя из моего мировоззрения, я требовал в Германии свободы совести, относился с терпимостью ко всякому противнику и никогда не занимался преследованием религии.

Мыслей о физическом уничтожении славян и евреев, то есть о действительном уничтожении народов, у меня никогда не было, я никогда этому не способствовал и не помогал. Я считал, что еврейский вопрос должен быть разрешен путем предоставления прав национальным меньшинствам, путем выезда или размещения евреев на национальной территории в результате переселения, которое протекало бы в течение десятков лет. «Белая книга» британского правительства от 24 июля 1946 г. показывает, как ход исторических событий может вызвать применение никогда ранее не намечавшихся мер.

Вскрытая здесь, на процессе, практика германского государственного руководства в период войны была совершенно отличной от моей точки зрения. Адольф Гитлер все в большей степени приближал к себе таких лиц, которые были не моими товарищами, а моими противниками. Об их пагубном влиянии я хочу немного сказать. Это было вовсе не осуществлением национал‑социализма, ради которого боролись верившие в него миллионы мужчин и женщин, а просто извращением, которое я целиком осуждал.

Я от души приветствую ту идею, что геноцид народов должен быть заклеймен международным соглашением как преступление и должен строжайшим образом наказываться. Однако я, естественно, предполагаю при этом, что ни сейчас, ни в будущем он ни в какой мере не будет допущен по отношению к германскому народу.

Советский обвинитель заявил, что «вся так называемая идеологическая деятельность» являлась «подготовкой к преступлениям». В связи с этим я хочу заявить следующее. Национал‑социализм выражал идеи преодоления разлагающей народ классовой борьбы и имел целью создание единства сословий в рамках общности всего народа. Так, путем трудовой повинности он восстановил честь физического труда на родной земле и обращал внимание немцев на необходимость создания крепкого крестьянства. Посредством кампании «зимней помощи» он пробудил в целой нации чувство товарищества по отношению ко всем оказавшимся в беде и нужде соотечественникам, вне зависимости от их прежней партийной принадлежности. Он создал дома «матери и ребенка», туристские базы, общежития для фабричных рабочих. Он привлек миллионы людей к неизвестным им до тех пор сокровищам искусства. Всему этому служил и я.

В своей любви к свободной и сильной Германской империи я никогда не забывал о долге по отношению к Европе. К поддержанию и мирному развитию Европы я призывал еще в 1932 году в Риме. Во имя идеи духовного завоевания народов Восточной Европы я боролся, когда в 1941 году стал министром по делам Востока и до тех пор, пока это было возможно. Поэтому в час испытаний я не могу отречься от идеи всей моей жизни, от идеала социально умиротворенной Германии и знающей себе цену Европы; я остаюсь верен этой идее.

При всех несовершенствах человеческой натуры честная служба этому мировоззрению не была заговором. Мои действия никогда не были преступными. Я считаю, что и моя борьба, подобно борьбе многих тысяч моих товарищей, велась во имя благороднейшей идеи, за которую уже боролись и знамя которой подняли более чем 100 лет тому назад.

Я прошу Вас поверить, что это правда. Тогда этот процесс не смог бы породить гонений на иноверцев. Тогда, по моему мнению между народами, без предрассудков, без неприязни и без ненависти.

Председатель: Последнее слово предоставляется подсудимому Гансу Франку.

Франк: Господа судьи! Адольф Гитлер, главный подсудимый, не сказал немецкому народу и всему миру своего последнего слова. В годину тяжких невзгод, переживаемых его нацией, он не нашел исцеляющих слов. Он окаменел и не выполнил своего долга фюрера. Он ушел в неизвестность и во тьму как самоубийца. Что это было? Ожесточенность, отчаяние или упрямство против Бога и людей? «Если я погибну, то пусть погибнет и немецкий народ». Кто может постигнуть это? Мы. И если я говорю «мы», то имею здесь в виду себя и тех национал‑социалистов, которые единодушно поддерживают меня в этом заявлении. Но я не имею в виду подсудимых, от имени которых не уполномочен говорить.

Мы не хотим таким же образом оставить народ на произвол судьбы, не сказав ему ни слова. Мы не хотим просто сказать: «Теперь смотрите, как вы сами одолеете эту катастрофу и поражение, которое осталось вам в наследство от нас». Мы и сейчас, как никогда ранее, несем большую духовную ответственность. Мы, начиная свой путь, не знали, что отречение от Бога будет иметь такие пагубные, такие смертельные последствия и что мы неизбежно будем все больше и больше усугублять свою вину.

Мы не могли в то время знать, что величайшая верность и величайшее самопожертвование немецкого народа будут нами так плохо использованы. Итак, мы обрекли себя на позор, отрекаясь от Бога, и мы должны были погибнуть. Это не были технические неполадки или какие‑либо несчастные обстоятельства, в результате которых мы проиграли войну. Это не было несчастьем или предательством. Бог вынес свой приговор над Гитлером и привел его в исполнение по отношению ко всей системе, которой мы служили, позабыв о Боге.

Поэтому я хотел бы, чтобы наш народ пошел по другому пути, не тому, по которому мы вели его с Гитлером. Я прошу наш народ не упорствовать, не идти более ни шагу дальше по этому пути, ибо гитлеровский путь был самонадеянный путь, это путь без Бога, путь отречения от христианства и, наконец, путь политических безумств, путь уничтожения и смерти. Путь Гитлера был просто ужасающей авантюрой, без совести и чести, как сегодня известно, когда кончился процесс.

Мы зовем немецкий народ, руководителями которого мы были, сойти с этого пути. И мы, и наша система должны были погибнуть на этом пути по всем законам божьим. И всех, кто пойдет по этому пути, ожидает та же участь. Этот процесс, продолжающийся уже несколько месяцев, возник над могилами миллионов погибших на этой ужасной мировой войне как главный законный эпилог.

Я благодарен за то, что мне дали возможность защищаться и оправдываться против тех обвинений, которые были мне предъявлены. Я благодарю всех и думаю о тех жертвах, о тех ужасах, которые принесли с собой события войны. Ведь миллионы должны были погибнуть в эти дни, не будучи выслушаны или опрошены.

Я отдал свой военный дневник со своими объяснениями и описанием своих действий в то время, когда я лишился свободы. Если я когда‑либо и поступил сурово, то это происходило в те минуты войны, о которых я писал совершенно открыто прежде всего для самого себя. Я не хочу оставить после себя какой‑либо сокрытой вины без разъяснений. Я принял на себя вину и ту ответственность, которую должен нести, когда выступал свидетелем по своему делу. Я признал также часть вины, которая выпадает на меня как на участника движения Адольфа Гитлера.

После ужасов военного времени и после того, как началось мирное развитие, в котором, может быть, примет участие и наш народ, я говорю это с надеждой, что наступит, наконец, торжество справедливости, справедливости божьей по отношению к нашему народу и ко мне. И я преклоняюсь перед этой справедливостью.

Председатель: Последнее слово предоставляется подсудимому Вильгельму Фрику.

Фрик: Перед лицом обвинения я стою с чистой совестью. Вся моя жизнь была посвящена служению народу и моей родине. Я убежден, что ни один патриот‑американец или гражданин какого‑либо другого государства действовал бы по‑другому, находясь на моем месте в своей стране, так как другие действия означали бы нарушение присяги, государственную измену и измену родине. Я считаю, что за исполнение моего морального долга я не должен понести наказание...

Председатель: Последнее слово предоставляется подсудимому Юлиусу Штрейхеру.

Штрейхер: Господа судьи, в начале этого процесса господин председатель спросил меня, считаю ли я себя виновным в предъявленных мне обвинениях. Я ответил на этот вопрос отрицательно. Проведенный процесс и представленные доказательства показали правильность моего ответа. Установлено, что, во‑первых, массовые убийства все были произведены по приказу главы государства Адольфа Гитлера; во‑вторых, проведение массовых убийств происходило без ведома немецкого народа, в совершенной секретности, причем проводилось это рейхсфюрером Генрихом Гиммлером.

Обвинение утверждало, что без Штрейхера и без его «Штюрмера» массовые убийства были бы невозможны. Однако в подтверждение этого обвинение не представило доказательств и даже ие ходатайствовало о приобщении подобных доказательств.

Установлено, что я в 1933 году проводил так называемый день антибойкота и в 1938 году участвовал в демонстрации, которую приказал проводить Геббельс. И я должен сказать, что, руководя этими мероприятиями, я не принимал никаких мер насилия, ничего не предпринимал против евреев и не участвовал в каких‑либо мероприятиях против евреев.

Далее установлено, что во многих статьях моей газеты «Штюрмер» я считал совершенно естественным разрешение еврейского вопроса путем создания еврейского государства. Я требовал создания этого государства и поддерживал это требование. Эти факты доказывают, что я не хотел, чтобы еврейский вопрос был решен с применением насилия. Если в некоторых статьях моей еженедельной газеты «Штюрмер» я или Другие авторы говорили об уничтожении или искоренении еврейства, то это были, так сказать, контрвысказывания, направленные против провокационных заявлений еврейских писате‑

Приказ Адольфа Гитлера о проведении массовых убийств, по его завещанию, должен был представлять возмездие за неблагоприятный ход войны, который тогда стал ясно выявляться.

Эти действия главы государства объясняются точкой зрения, отличной от моей. Гитлер хотел наказать евреев, так как считал их ответственными за развязывание войны и за воздушные налеты на немецкое население.

Обвинение в массовых убийствах я, таким образом, также отклоняю, как их отклоняет каждый честный немец.

Господа судьи! Будучи гаулейтером и политическим писателем‑журналистом, я не совершал никаких преступлений и поэтому с чистой совестью встречу Ваш приговор. Вам, господа судьи, судьба вручила силу и дала право произнести приговор, любой приговор. Г оспода судьи, не произносите такого приговора, который заклеймил бы весь немецкий народ как бесчестный народ.

Председатель: Последнее слово предоставляется подсудимому Вальтеру Функу.

Функ: Во время глубочайших страданий моего народа я примкнул к политическому движению... Легальным путем это движение стало руководящим в государстве. Этому государству я служил как чиновник, основываясь на служебном долге, и как исполнитель немецких законов. Я чувствовал себя в высшей степени обязанным выполнять этот долг во время угрозы военной опасности и во время самой войны, когда под угрозой оказалось само существование родины. А во время войны государство зависит от лояльности и верности своих чиновников.

Теперь здесь раскрылись кошмарные преступления, в которые были втянуты частично и руководимые мною учреждения. Об этом узнал я впервые лишь здесь, на Суде. Я не знал об этих преступлениях и не мог знать о них. Эти преступления заставляют меня, как и любого немца, испытывать жгучий стыд. Я тщательно проверял совесть и память, открыто и честно сказал Суду все. Эти преступления заставляют меня краснеть. Я сказал Суду все, что знал, и ничего не умолчал.

В отношении вкладов СС в рейхсбанке я тоже действовал как президент рейхсбанка, выполняющий свой обязательный служебный долг. Прием золота и девизов относился согласно законному предписанию к деловым операциям рейхсбанка. То, что происходила конфискация этих ценностей подчиненными Гиммлеру органами СС, не могло возбудить во мне никакого подозрения.

Гиммлеру подчинялись вся полиция, пограничная охрана, а также люди, занимавшиеся поиском девизов в государстве и во всех оккупированных областях. Но Гиммлер обманул меня, обошел меня. Вплоть до этого процесса я не знал и не подозревал, что среди переданных Рейхсбанку ценностей находилось колоссальное количество жемчуга, ценных камней, украшений, различных золотых вещей, оправы для очков и золотые зубы. Этого мне никогда не сообщали, я об этом не знал и никогда не видел этих вещей.

До этого процесса я также ничего не знал о том, что происходили убийства миллионов евреев в концентрационных лагерях и силами эйнзатцкоманд на Востоке. Ни разу ни один человек не говорил со мной о подобных случаях. Мне было неизвестно о существовании таких лагерей уничтожения. Я не знал ни одного из названных здесь лагерей и моя нога не ступала ни в один из них.

То, что часть полученного рейхсбанком золота и девизов сдавалась концлагерями, я все‑таки предполагал, но с самого начала я сам говорил об этом во время всех допросов. Каждый должен был согласно немецкому закону сдавать такие ценности Рейхсбанку. Кроме того, меня подробно не знакомили со способом и объемом этих поставок. Как же я мог хотя бы только предполагать, что СС добыла эти ценности путем осквернения трупов?

Если бы я знал об этом кошмаре, мой рейхсбанк никогда не взял бы такие ценности на хранение и для реализации. Я отказался бы от этого, даже невзирая на ту опасность, которая мне угрожала, даже если бы это могло мне стоить жизни. Если бы я знал об этих преступлениях, я не сидел бы сегодня на скамье подсудимых. В этом Вы можете быть уверены. Легче было бы мне лежать в земле, чем эта мучительная и позорная жизнь, которую я влачу из‑за выдвинутых против меня обвинений и клеветы.

В результате принятых мною мер не погиб ни один человек. Я всегда уважал чужую собственность, всегда думал о том, чтобы оказать людям помощь в их нужде, поскольку я имел возможность внести в их существование радость и счастье. И многие будут и останутся мне за это благодарны.

Человеческая жизнь состоит из заблуждений и вины. Я также во многом заблуждался, и во многом меня обманули, и я должен открыто признать, что во многих вещах я был слишком беспечным и легковерным, в этом я вижу свою вину. Но я не чувствую себя виновным в уголовных преступлениях, которые я якобы совершил, выполняя мой долг по руководству моими учреждениями.

Я не виновен, в этом отношении моя совесть точно так же чиста, как в тот день, когда 10 месяцев тому назад я впервые переступил порог этого судебного зала.

Председатель: Последнее слово предоставляется подсудимому Гельмару Шахту.

Шахт: Чувство справедливости во мне глубоко оскорблено тем, что в заключительных речах обвинение полностью игнорировало результаты представления доказательств на этом процессе. В соответствии с Уставом единственным обвинением против меня является то, что я стремился к войне, желал войны, но огромное число доказательств по моему делу показало, что я был фанатическим противником войны и пытался как активно, так и пассивно, прибегая к протестам, саботажу, хитрости и силе, предотвратить войну. Как может обвинение после этого утверждать, что я выступал за войну? Как может русский обвинитель заявлять, что я отвернулся от Гитлера лишь в 1943 году, в то время как я предпринял мою первую попытку совершить государственный переворот осенью 1938 года?

Наконец, судья Джексон в заключительной речи выдвинул против меня новое обвинение, о котором до этого вообще не говорили на процессе, – якобы я планировал отпустить евреев из Германии за выкуп, оплаченный иностранной валютой.

Это неправда. Будучи возмущенным еврейским погромом в ноябре 1938 года, я добился от Гитлера согласия на проведение плана, который должен был облегчить эмиграцию евреев. Я хотел передать в ведение Международного комитета полтора миллиарда рейхсмарок из конфискованного еврейского состояния с тем, что Германия должна была взять на себя обязательство уплатить эту сумму комитету в 20‑летний срок, в частности, в иностранной валюте. Следовательно, это совершенно обратное тому, что утверждал здесь судья Джексон.

Я обсуждал этот план в декабре 1938 года в Лондоне с лордом Берштедтом, лордом Винтертоном и с американским представителем мистером Рабли. Все они благосклонно отнеслись к этому плану.

Но так как Гитлер вскоре после этого устранил меня из Рейхсбанка, дело заглохло. Если бы этот план был проведен в жизнь, то ни один немецкий еврей не погиб бы.

Мое враждебное отношение к политике Гитлера было известно как внутри страны, так и за границей, и причем настолько хорошо, что поверенный в делах США мистер Керк еще в 1940 году, прежде чем он покинул свой пост в Берлине, прощаясь со мной, заявил, что он относится ко мне как к человеку, совершенно не запятнавшему себя, и что после войны на меня будут рассчитывать, о чем подробно говорил свидетель Гюльзе в доказательстве №37‑6 моей книги документов.

Вместо этого обвинение целый год в мировой печати выставляло меня к позорному столбу как разбойника, убийцу и обманщика. Я обязан этому обвинению тем, что на закате моей жизни оказался без средств к существованию и родины. Но обвинение заблуждается, если оно думает, что может причислить меня к «жалким сникшим фигурам», как оно заявило во вступительной речи.

Безусловно, у меня были политические заблуждения. Я никогда не претендовал быть политическим деятелем, но моя экономическая и финансовая политика в деле устранения безработицы путем предоставления кредитов оправдала себя. Число безработных упало с 7 миллионов до нуля. В 1938 году так сильно повысились государственные доходы, что были полностью гарантированы платежи по кредитам рейхсбанка. То, что Гитлер отказался от уплаты, которую он торжественно пообещал, явилось чудовищным обманом, который я не мог предвидеть.

Моя политическая ошибка заключалась в том, что я недостаточно скоро разгадал размах преступной натуры Гитлера. Но я не замарал моих рук ни одним незаконным или безнравственным поступком. Террор гестапо не запугал меня, потому что любой террор бессилен перед зовом совести. Именно она дает нам силу, нисходящую от религии. Несмотря на это, судья Джексон считал нужным упрекнуть меня в оппортунизме и трусости, и это после того, как конец войны застал меня после десятимесячного пребывания в лагере уничтожения в Флоссенбюрге, где я только милостью судьбы избежал приказа Гитлера, обрекавшего меня на смерть.

Я стою перед завершением этого процесса, будучи потрясенным в глубине моей души тем невыразимым несчастьем, которое я пытался предотвратить, жертвуя собой и прибегая ко всем доступным средствам, но которое мне не привелось устранить не по моей вине. Поэтому я по‑прежнему высоко держу голову, веря в то, что мир исцелится не с помощью насилия, а с помощью силы духа и соблюдения нравственности в поступках.

Председатель: Последнее слово предоставляется Карлу Деницу.

Дениц: Я хочу высказаться по трем вопросам.

Первое. Говорите и судите о справедливости подводной войны, проводимой Германией, так, как это подсказывает Вам Ваша совесть. Я считаю, что такое ведение войны допустимо. Я действовал, сообразуясь с совестью. Если бы пришлось вновь вести войну, я поступил бы так же. Мои подчиненные, которые выполняли мои приказы, действовали, полагаясь на меня, действовали без тени сомнений относительно справедливости приказов и необходимости их выполнения. Моего мнения не изменит и предстоящий приговор, если он признает, что они боролись несправедливо.