Испанская баллада

В Гранаде

В широкой и белой оправе

Течет осенью мелкая речка

Переступи ногою

Через белые улицы

Ходят мёртвые люди С

реди них Гарсиа Лорка

Который любил этот город

Который его убил

Альгамбра

Выглядит как колумбарий

Американский

(Возможно, из‑за открытой эстрады

Семидесятых годов двадцатого века)

Памятник мёртвым поэтам

И ебнутым падишахам

Которые думали, что они дома

Отдыхали

Правили

Выносили судебные решенья

Это чужой, мёртвый город

Хуже живого загаженного Колизея

(Двадцать лет назад

Римляне еще ходили туда по нужде,

Теперь там выставка Nike’a

Фотографий спортсменов

Олимпийцев)

Бежевый свет

Сухие крылья животных

См‑ть не уходит,

Но и ничего не значит

В Гранаду, в Гранаду,

Где похоронены Фердинанд и Изабелла,

Которые послали Колумба в море

И выгнали из страны евреев,

Надо ехать за черными кружевами

Искусственного шелка

В Кордову

Надо ехать за кожей

Привезенной из Танжера, точнее, из Феса,

За черными кружевами

За мелкими зеркалами

В голубых, красных и коричневых оправах

Составленных из мелких мозаичных кусочков

Они висят в лавках на тесных улицах белого центра

Под белым солнцем

Не знающим тени

В тени, в патио университета,

Философского и филологического факультетов,

Под голубыми и белыми изразцами

Сидят опоздавшие студенты,

Читают Ортегу.

Честное слово.

В дормиториях Кордовы

Так же прохладно,

Как 500 лет назад,

И так же сталкиваешься, выходя,

Со статуей Маймонида,

А через четыреста метров –

Со статуей Сенеки,

Уроженца этого города.

В Кордове в мелких лужицах

В зеркальцах заднего вида

Лежат перья голубей,

Но почему‑то не видно помёта.

Как будто это перья ангелов,

Которые, как известно, не срут.

Маленькие воздушные лужицы,

Фотографии 9 на 12

Над всей Испанией безоблачного неба

Цыганки Кордовы

Ужасно вульгарны.

То ли дело цыганки Гранады,

Говорящие о любви на всех языках,

Протягивающие туристу веточки мирта.

В Танжер

Надо ехать за кожей и коврами.

Там на тебя посмотрят

Глазами убийцы

И брезгливая старая мусульманка

В сером плаще с капюшоном –

Там все так ходят –

От жары, как испанские монахи,

Отодвинет двумя пальцами с пути

Английскую туристку в шортах

И пойдет по узкой улице, где нельзя разойтись двоим,

Нельзя разойтись двоим, моя радость,

Там рамадан, моя радость, нельзя курить,

И мальчишка

Лет двенадцати скажет ужасное замечанье

Типа «рака» датским двадцатилетним девкам,

И они потушат о камни.

И его товарищи

Будут приставать к европейцам:

Купите! Купите! В Испании нету такой туалетной бумаги!

Нету мелочи? Так мы разменяем!

До самого парома

Белый безжалостный свет

Пола Боулза, нож под лопатку

Ненависть чистая, словно спирт,

Но они не употребляют

До захода солнца

В Малаге в соборе

Кукольный театр Страстей Христовых

И Его Святых: черные мультипликационные фигурки:

Св. Франциск, Св. Игнацио и другие.

Картина казни Павла: усекновение главы:

Посередине площади – кровища

Растерянный меченосец‑палач

Голова святого в полете окружена сияньем

И Христос, пока незримый для многих

Очевидцев казни,

Крепко стоит, как тореадор, на жилистых мужеских ногах.

Живописец

Дал нам Его наблюдать возле столба, к которому ныне

Привязано безголовое, обезглавленное тело.

Такое наивное садомазо.

Малага, детская родина животной пластики Пикассо,

Мы поднялись на гору, где твоя кастилья,

Видели порт и маленькие фигурки тореадоров

В раме цирка, на арене,

Они готовились к последней в сезоне корриде,

Были видны как на ладони.

И море, море.

Двое студентов, девочка и мальчик,

Рисовали пальмы, карандашные наброски,

Сидя на обрыве, свесив ноги.

Мы спускались вниз на автобусе тридцатого маршрута,

Задыхаясь.

Конечно, отсюда надо бежать

В Толедо, в Мадрид, в Париж.

В Севилье

Туриста везут на площадь Испании,

Похожую на все самые прекрасные площади Европы.

Слишком много торговцев и попрошаек.

В Севильском соборе,

Четвертом по величию в католическом мире,

Показывают могилу Колумба.

Недавняя генетическая экспертиза

Подтвердила, что некая часть его тела

Действительно находится здесь.

Потом мы катались на лодке.

Видели здание инквизиции,

Где я работала в одной из прошлых жизней,

Когда была мужчиной и монахом.

И еще я узнала – но это в Кордовской мечети,

Трижды перестроеной в католический храм, –

Пологий и длинный подъем на купол, без ступеней.

Так обычно строили мусульмане.

Во сне я видела свои мужские сандалии и подол рясы.

Похоронен я был где‑то на севере страны,

Вероятно, в Толедо

Потом мы видели табачную фабрику Кармен,

Похожую на казармы Хозе.

Ныне здесь университетская библиотека.

Мериме изучил этнографию и топографию:

Куда они ходили, каким маршрутом,

Крутили бедрами, крутили сигары на бедрах,

Потом написал свою хронику нравов,

Как Достоевский.

В день возвращенья в Россию

Мне позвонила подруга

И рассказала:

Другую нашу подругу зарезал сожитель.

Она его более не хотела.

Точнее, ее мать сломала ногу

И требовала повышенного внимания.

А он тоже требовал.

На двоих ее не хватало.

Он вернулся с приготовленной заточкой.

Она почему‑то ему открыла.

За́ день рассказывала соседке:

Снится мне сон, что я падаю в пропасть.

Тридцать ударов нашли на ее теле.

Она осталась там, где сидела,

В луже крови

На кухне.

Голова еле держалась на позвоночном столбе.

Но сияния вокруг не наблюдали

Те, кто делали запись в протоколе,

И не заметили в помещении никого постороннего

С усталым лицом русского крестьянина.

Он сам позвонил сыну,

Маленькому менту,

И сдался властям.

Ничего романтического.

Бывший чеченский контрактник,

Потом охранник магазина.

Она была маленькая училка

Литературы в школе для детей‑сирот,

Своих не было.

Иногда давала завхозу в подсобке,

Чтобы он давал ее трудным подросткам

Мыло, порошок и чистое белье.

Его сын требует у ее сестры возвращения

Совместно нажитого имущества.

Сестра отдала стиральную машинку и видеоплеер.

Семья боится, что он быстро выйдет по амнистии.

На суде он сказал:

Я любил эту женщину и скоро с ней встречусь.

Ну, это вряд ли.

А еще он сказал, что как только первый раз ее ударил

И сказал: ну всё, тебе пиздец,

Она его поправила: нет, это тебе пиздец.

А вот это на нее похоже.

Когда я бываю в других странах,

Я понимаю, зачем

Люди там живут и даже

Зачем они там умирают.

Только про свою родину

Не могу ничего понять.

За два часа до самолета в Малаге

В аэропорту имени Пикассо

Позвонил Точкин и спросил:

Ты уже знаешь о Политковской?

За четыре дня до отъезда

Позвонил Витя Сагарев

И сказал, что умер Шведов.

Лёшка был добрый ангел всех журналистов,

Работавших на Северном Кавказе.

Мы познакомились после Беслана.

Если у Бога есть планы

Находиться рядом с теми, кто страдает,

Если у Бога есть планы

Собирать себе новых ангелов, чтобы они охраняли наши

границы, –

Его действия безупречны.

P.S

Ольга видит Луизу/Ларису довольно сразу,

Но относит это насчет своего психоза.

Лиза приходит со своим отстегнутым шутовским

фаллосом в руке и говорит:

Ну как тут без меня дела? Обстоятельства? Все в порядке?

Знаешь, я написала ему письмо, своему любовнику и

убийце,

Но это сон Наташи,

Чтобы он как‑то немного подобрался,

Если готовится.

Здесь все‑таки жестко.

А ты, подруга, не пугайся.

Ольга говорит Луизе/Ларисе:

Леська, ты же знаешь, я всего этого не то что боюсь, но

опасаюсь.

И твоих нездешних понтов, и твоих прежних понтов,

связанных с алкоголем и садомазо,

И твоих прежних синяков на шее,

И нынешнего состоянья,

И твоего агрессивного парня в отсидке,

И этого шевеления занавесок,

И твоего отчетливого призрака рядом с моей кроватью.

И парни мои спят, Марк и Михаил.

Одному завтра на дежурство, другому в школу.

Не тревожь ты меня, Луиза,

А с твоей мамой мы как‑нибудь разберемся,

Я ее не обижу,

Сделаю как она просит,

Буду получать за нее пенсию от австрийского брата

И откладывать на ее похороны.

Тут пропели петухи, Лариса кивнула согласно

Неотрезанною головою и растворилась.

P.P.S

Ксения, соломенная Лешкина вдова, говорит из Питера

(Она чуть старше Собчачки; наверное,

В те годы у них было модно называть младенцев женского

пола

В предчувствии неоправославного культа

Ксении Петербуржской,

Основанного известным мракобесом

Святым Иоанном Кронштадским.

Моя‑то – не гламурная коза, моя – филолог –

фольклорист,

Знает толк в народных причитаниях;

Они с Лехой познакомились

Где‑то на шоссе, по пути в Ферапонтовский монастырь

Несмотря на подобные путешествия, покойный остался

некрещеным.)

Короче, Ксения мне отвечает

На вопрос, снился ли ей Леха,

Примерно таким образом:

Как мне сообщили православные ортодоксы,

Все, что нам снится,

Является проекцией

Наших проблем, связанных с умершими.

У них в это время совсем другие заботы.

Им надо предстоять перед Господом,

Его судом.

(Каким судом, думаю я, нах, Ксюха,

Лёшке, который ездил в Чечню и Беслан как на работу

И заботился не о жратве и славе, а об униженных и

оскорбленных?

О мертвых и поруганных?

Впрочем, конечно, многих его грехов я не знаю,

Прежнего тяжелого алкоголизма И веселого мрачного блядства.

Не моего досужего ума это дело.

Вообще, некрещеные, как нам рассказывают ортодоксы,

Всегда находятся под подозреньем.)

Но тут она мне говорит:

Когда я шла с кладбища

Одна на девятый день, а там километра два, как ты

помнишь,

До жилья, и это ноябрь,

На повороте стояли менты.

Они вышли из машины

И явно намеревались проверить бабу

Подозрительной наружности

В платке и с рюкзаком, как бомжиха‑хиппушка,

Что я делаю в районе элитного дачного поселка

На Рублево, блядь, на Успенском шоссе?

И тут я взмолилась: Алексей Юрьевич!

Ты же всегда разруливал такие ситуации.

Ты умел говорить с ментами как с братьями,

Со зверьми – по‑человечески.

Дай мне пройти невидимой меж римских стражников.

И он это сделал, я клянусь тебе, Лена.

И я уехала домой вечерним поездом.