Каждый день и всю жизнь 8 page

Моя заявка опять попала к тем же людям. Долго я не получал никакого ответа, наконец когда я пришёл лично поговорить с председателем, он мне заявил, что они не могут удовлетворить моей просьбы, и, как особую милость, он разрешает отпустить на монографию 20 печатных листов, причём включает её в план не ранее 1978 года, т. е. через 5 лет.

Я тут же написал в редакционный совет заявление мотивировкой.

В апреле 1974 года я получил следующий ответ:

«От 2.04.74 г. за № 25–62.

Глубокоуважаемый Фёдор Григорьевич!

К моему глубокому сожалению, жесткий лимит бумаги, которым располагает редакционно-издательский совет, не позволяет увеличить объём Вашей монографии «Патогенез, клиника и лечение хронической пневмонии» с 20 до 30 листов, к тому же в редакционном портфеле, как Вам известно, есть монография над эту тему…

Председатель А. М. Чернух».

Кстати о названии. Когда был разговор относительно включения моей монографии над названием «Хроническая пневмония» в план 1975 года, он мне сказал, что название надо изменить, так как подобное название уже есть у книги, которая находится в портфеле редакции и выйдет в ближайшее время. Это монография Н. С. Молчанова, которого, к сожалению, уже не было в живых, но который после себя оставил готовую книгу. Я не хотел вступать в пререкания перед светлой памятью большого учёного и согласился на изменение названия, хотя, как оказалось, сведения были неточными. Книга эта не вышла до сих нор, т. е. до конца 1977 года, и это, оказывается, не монография, а сборник работ под его редакцией, что, как известно, не одно и то же.

Меня долго занимал вопрос: зачем понадобилось во что бы то ни стало изменить название? Как-то спросил своего приятеля академика, работавшего несколько лет в издательском отделе.

— Всё это очень понятно. «Хроническая пневмония», при злободневности проблемы, — слишком броское название. А так, как они предложили, это всё смазано.

— Почему же он так негативно относится к моей заявке?

— Это не только к твоей. В этом отделе, как на подбор, сидят люди, начиная от председателя и кончая секретарём, которые ко всем таким, как ты, учёным относятся с той же «симпатией».

Мне пришлось пойти к президенту Владимиру Дмитриевичу Тимакову, человеку большой эрудиции и государственного ума. Выслушав меня, он сказал:

— Тут какое-то недоразумение. Проблема и тема слишком важны и животрепещущи, чтобы мы стали сокращать листаж. Кроме того, у нас так редко книги пишут сами академики, что мы их стараемся не урезать в объёме. Об этом есть и специальное указание партии.

— А почему вы говорите, что академики мало сами пишут?

— Посмотрите наши издательские планы. Там редко фигурирует фамилия академика, а если где и стоит она, то обязательно в соавторстве или под редакцией, что, как вы знаете, не одно и то же.

— Как же мне всё-таки быть с листажом?

— Мы постараемся вас удовлетворить полностью. Во всяком случае, вы пишите. А когда напишете — приходите. Мы тогда листаж утвердим окончательно.

Через несколько дней, когда я зашёл к А. М. Чернуху, он мне сказал, что редакционно-издательский отдел утвердил мне 25 печатных листов. Я понимал, что этого явно недостаточно, но, успокоенный заверениями президента, не стал ни на чём настаивать. Уехал к себе в Ленинград и продолжал работать над книгой.

В назначенный срок я повёз свою монографию в редакционно-издательский совет. Секретарь, подсчитав мои рисунки и пересчитав страницы, заявила:

— Рисунки тоже входят в объём, а они занимают у вас пять листов, а всего у вас 35 листов. Сократите до 25 и приносите.

Мне пришлось снова пойти к президенту и напомнить ему наш разговор. Он позвонил председателю, на ближайшем заседании редакционного совета мне был утверждён лимит в 30 печатных листов.

Мне пришлось недели две вплотную посидеть за книгой, чтобы сократить пять листов. Прихожу в редакционный отдел. Меня столь же нелюбезно (мягко выражаясь) встретила секретарь. Бегло перелистала мою рукопись и, возвращая её мне, говорит:

— Здесь у вас лишний лист. Принять не могу. Сократите до нужного объёма.

— Вы неточно сосчитали. Там имеются недопечатанные страницы и вычеркнутые разделы по полстраницы и более, так что объём не превышен. Кроме того, книга пойдёт на рецензию. Может быть, рецензент подскажет, какой раздел сократить, какой, наоборот, развить. Я обещаю, что при окончательной сдаче после рецензента рукопись будет должного размера.

— Я вам сказала, что у вас лишний лист. В таком виде рукопись не приму. Или сдавайте в том виде, как я говорю, или мы вообще её не примем. Скорей — завтра последний день сдачи рукописи.

Я увидел, что доказывать здесь что-либо совершенно бесполезное дело, что, не принеси я рукопись вовремя, они воспользуются своим формальным правом и вычеркнут меня из плана.

Чтобы не создавать конфликтной ситуации, я решил убрать одну главу, чтобы не коверкать другие разделы. При этом, так как моя рукопись рассчитана в основном на терапевтов и пульмонологов, я убрал главу об особенностях хирургического лечения хронической пневмонии. Кроме того, я твёрдо знал, что объём не превышен и при окончательной сдаче рукописи в издательство я главу поставлю на место. Рукопись была принята. При этом мною было сдано два экземпляра, в том числе и рисунки полностью. Никакой расписки о том, что рукопись сдана и какого числа, мне не было выдано. Между тем, как показывает опыт, эта деталь имеет немаловажное значение. Рукопись сдана в срок, до 15 сентября. Прошло пять месяцев. За всё это время мне никакого сообщения, а на мои телефонные звонки — стандартный ответ: «Рукопись на рецензии».

Захожу сам.

— Рецензент отказывается давать заключение о вашей рукописи, поскольку там нет главы о хирургическом лечении хронической пневмонии.

Немедленно привожу эту главу в двух экземплярах.

Прошло ещё два месяца. При любой ситуации семь месяцев на рецензию — это более чем достаточный срок. Прихожу к главному учёному секретарю академику и прошу его узнать, кто рецензент, и поторопить его.

Спустя месяц рукопись вместе с рецензией была прислана в редакционный отдел. Как выяснилось, рукопись была на рецензии у профессора, хирурга с профилем по туберкулёзу лёгких. По правилам монографию академика должен был рецензировать также академик или, в крайнем случае, член-корреспондент и обязательно пульмонолог, поскольку хроническая пневмония — это центральный вопрос пульмонологии и по нему у представителей другой специальности могут быть самые различные и нередко неверные суждения.

Рецензия была краткой, всего на 4–5 страницах, и в основном положительной. Были сделаны небольшие и непринципиальные замечания. Поэтому мне осталось непонятным, зачем требовалось держать 8 месяцев рукопись пульмонолога, почти 30 лет занимающегося этой проблемой и пять лет возглавляющего Всесоюзную проблемную комиссию и институт этого профиля.

В течение нескольких дней все замечания были учтены, рукопись была приведена в надлежащий вид, как я говорил, с добавлением вышеуказанной главы. Размер монографии не превысил установленного листажа.

Я сдал свой экземпляр в редакционный отдел, второй же вместе с рисунками, которые были тщательно просмотрены ими, находился всё время у них.

Сдав рукопись, я уехал в отпуск. Совершенно случайно, вернувшись из отпуска раньше времени, я нахожу письмо из академии. Новый учёный секретарь, кандидат биологических наук, пишет:

«11 августа 1975 г. № 25–237.

Академику АМН СССР Ф. Г. Углову

Глубокоуважаемый Фёдор Григорьевич!

Детально ознакомившись с положением дел Вашей рукописи «Хроническая пневмония», я вынужден напомнить Вам о необходимости срочного приведения её в полную готовность (завершение сдачи рисунков, уменьшение объёма и пр.) с тем, чтобы рукопись была зарегистрирована в издательстве до 15 сентября с. г. В противном случае, к моему великому сожалению, редакция академической литературы не может гарантировать Вам выход в свет книги в 1976 году, что чревато весьма длительной задержкой, т. к. план выпуска 1977 г. в редакции уже укомплектован и 30/VII утверждён президиумом АМН СССР.

Я просмотрел всю рукопись — безусловно, она написана на хорошем уровне и ясным языком и представляет ценность не только для научных работников, но и для практических врачей. Однако с вашим ответом рецензенту я не вполне согласен. В особенности в отношении объёма. Вам определен объём в 30 авторских листов, а ведь в рукописи 36–37. Так что я оставляю за собой право дать указание научному редактору на сокращение.

Кроме того, глава XIX, на мой взгляд, вообще должна быть опущена, т. к. в монографиях не принято излагать практические вопросы по организации здравоохранения — это прерогатива журнальных статей и неразумно загружать книгу информацией преходящей ценности…

В заключение ещё раз прошу срочно принять меры к сдаче Рукописи до 15.IX с. г. и сообщить мне.

С уважением уч. секретарь НИСО Р. Веселухин».

Не надо быть учёным, достаточно быть только грамотным человеком, чтобы видеть, что по отношению к учёному допускается тон, который был бы непростителен даже для президента в его разговоре с техническим секретарём. Здесь же прибегают к заведомой неправде с единственной целью обосновать изъятие из плана нежелательной кому-то книги. Год назад книга сокращена до 30 листов и в таком виде всё это время находится в их отделе, а учёный секретарь делает вид, что этого не знает, настойчиво предлагает мне её сократить, а я, оказывается, упрямо отказываюсь выполнить их требования. Рукопись вместе с рисунками при приёме её была тщательно просмотрена и принята работниками отдела, а спустя год мне заявляют, что мне нужно «завершить сдачу рисунков и сократить объём». Причём все говорится в ультимативной форме, и они уже готовы исключить книгу из плана. Наконец, Веселухин Р., кандидат биологических наук, снисходительно похлопав академика по плечу и успокоив его тем, что рукопись «безусловно написана на хорошем уровне…», всё же поучает его, что главу XIX не надо печатать, так как «в монографиях не принято излагать практические вопросы по организации здравоохранения — это прерогатива журнальных статей» (будучи более 20 лет главным редактором хирургического журнала, я, оказывается, не знал этого!), и далее поучает: «…неразумно загружать книгу информацией преходящей ценности». В этом витиеватом послании видна чёткая мысль и ясная цель оправдать в глазах президента исключение моей монографии из плана, взвалив на меня всю ответственность. Я не стал отвечать Р. Веселухину, а написал письмо президенту. Чтобы быть объективным, приведу дословно и своё письмо.

«Президенту АМН СССР академику В. Д. ТИМАКОВУ.

Глубокоуважаемый Владимир Дмитриевич!

Посылая Вам копию письма учёного секретаря НИСО, кандидата биологических наук, хотел бы обратить Ваше внимание на следующее.

Оставляя в стороне тон письма, который, мне кажется, необычен для разговора с академиком, я хотел бы сообщить Вам, что моя рукопись монографии «Хроническая пневмония» была представлена в НИСО в объёме 30 печатных листов (согласно Вашему указанию и соответствующему решению НИСО) ещё в сентябре 1974 года. К сожалению, какого-либо документа относительно получения рукописи и её объёма автору не было дано).

На рецензии рукопись находилась более 8 месяцев (Вы согласитесь, что сам по себе этот факт необычен). После этого она в течение нескольких месяцев без всякого основания переадресовывалась от автора в НИСО, из НИСО в Медгиз и обратно, пока, наконец, в начале августа с. г., т. е. в отпускное время, мне не заявили, что часть моих рисунков не принимается и требует замены (хотя все они были проконсультированы и одобрены главным художником Ленинградского отделения Медгиза и приняты предыдущим учёным секретарём НИСО), и т. д».

Подробно объяснив президенту, что они, затормозив издание книги, стремятся всю вину взвалить на меня, я закончил письмо так:

«Убедительно прошу Вас проявить Ваше доброжелательное отношение, чтобы книга, с моей точки зрения, столь необходимая врачам, увидела свет в назначенное время.

С искренним уважением Ваш Углов».

В издательстве забеспокоились. Они боялись фундаментальной проверки всего их плана. Поэтому мне секретарь прислал длинное письмо, где изображал создавшуюся ситуацию так, что они всё делали для меня в порядке исключения, т. е. что только сверхвнимательным и заботливым отношением лично ко мне можно объяснить тот факт, что книга не выброшена из плана. В письме было 4 раза указано, что всё делалось в порядке исключения, и таким тоном, который я никогда не встречал со стороны работников издательства. Он заключил, что научному редактору было дано указание «обратить особое внимание на главу XIX». И в таком же менторском тоне было написано письмо, более чем на шести страницах.

Редактор держит монографию уже полгода и на все мои телефонные звонки отвечает, что она очень занята и пока что приступить к редактированию моей монографии не может.

Тогда я вынужден вновь, уже в третий раз, написать письмо лично президенту В. Д. Тимакову и описать ему положение дел. Я указал, что отсутствие должного оформления приёма рукописи создаёт условия для произвола, который чинят некоторые работники НИСО.

В результате мою рукопись вынуждены были передать новому редактору Нине Максимовне Карпенко, очень грамотному и добросовестному хирургу. Она выполнила свою работу блестяще, и в конце 1976 года монография «Патогенез, клиника и лечение хронической пневмонии» была выпущена в свет. Правда, тираж её был установлен в 8 тысяч экземпляров, а она нужна не только терапевтам и пульмонологам, но и педиатрам, хирургам, поликлиническим врачам и т. д., то есть сотням тысяч врачей. И ко мне пошли письма с просьбой переиздать книгу массовым тиражом.

Вот что по этому поводу написал мне один больной, не врач, член партии с 1920 года. Привожу выдержки из этого письма:

«Москва, 26 апреля 1977 г.

Уважаемый Фёдор Григорьевич!

В конце прошлого года я Вам позвонил, чтобы узнать, ждать ли мне Вашего ответа на моё письмо, направленное Вам редакцией «Известий».

Вы мне ответили, что на все многочисленные письма больных, поступившие в Ваш адрес, Вы дадите ответ в Вашей книге, которая: должна выйти в свет в декабре 1976 года.

С 11 декабря 1976 года я ежедневно справлялся в издательстве о дне выхода Вашей книги в свет, но только в десятых числа января она появилась наконец в магазине «Медкнига».

Представьте себе моё состояние, когда в этом магазине мне сообщили, что Ваша книга продаваться не будет, а будет распределяться между организациями, подавшими плановые заявки, а их набралось чуть ли не в десять раз больше, чем весь тираж Вашей книги!

Дан такой мизерный тираж, как 8000 экземпляров, когда для ознакомления только институтов, стационаров и специалистов, имею в виду врачей-хирургов, терапевтов, педиатров и др., требуется, как минимум, 300 000 экземпляров? Невозможно понять, для чего издавать книгу таким малым тиражом.

Что касается меня и моих личных интересов, то я, испытав за шесть лет «лечение» в специальных больницах, твёрдо убедился, что в московских лечебных учреждениях квалифицированной помощи не получу; а мне крайне необходим хотя бы один год нормального состояния, чтобы добиться реализации двух серьёзного государственного значения незаконченных работ.

С уважением Ц. М. Вол. Инженер-механик, член КПСС с янв. 1920 г».

Этот же больной, по-видимому, очень настрадался, и он уже думает не только о себе, но и о тысячах подобных больных, которые лечатся очень по-разному, потому что руководств по хронической пневмонии до сих пор не было. Он прислал мне копию письма, посланного им председателю Госкомитета по делам издательства, в котором обстоятельно аргументирует необходимость издания книги большим тиражом.

Думаю, если бы даже председатель и захотел что сделать, ему было бы нелегко. У меня сложилось убеждение, что в редакционно-издательском отделе кем-то настойчиво поддерживается та же атмосфера по отношению к некоторым учёным и их трудам. О том, что подобное отношение имеет место не только ко мне, но и к другим таким учёным, говорит хотя бы такой факт. Прождав полгода рецензию на монографию «Хроническая пневмония», я обратился к своему другу академику с просьбой оказать своё влияние на рецензента и ускорить рецензию.

У него собрались все известные хирурги, и в присутствии их я стал возмущаться.

— Вы представляете, — говорю, — монография академика, председателя Всесоюзной проблемной комиссии по пульмонологии, посвящённая хронической пневмонии, находится полгода на рецензии, а всего после заявки прошло более двух лет.

Виктор Иванович, поприветствовал меня, снисходительно улыбнулся на мою наивность.

— Ничего нет удивительно, — говорит он. — Такова тактика нашего отдела по отношению к таким, как ты, учёным. Мои книги, как правило, также маринуются по три-четыре года. Между тем известно, что книги некоторых академиков печатаются ежегодно, да не по одной монографии в год.

— И всё это они сами пишут? — удивился я.

— Вряд ли. Редко кто из академиков пишет книгу под одной фамилией. А это чаще всего означает, что он свою фамилию только подставляет. Ну, хорошо, если обрабатываются результаты хирургической работы или описывается метод, им предложенный, если бы он сам книгу переработал, внёс бы что-то своё, — его соавторство можно оправдать. Но ведь как часто бывает — академик ставит свою фамилию на книгу, которую он не только не написал, но возможно, что даже не читал. Да и в самом деле, если за его фамилией выпускается не одна монография в год, то когда он её будет читать? Ведь у каждого академика куча других дел.

— Вы совершенно правы, — вмешался в разговор один из присутствующих хирургов, внимательно слушавших наш разговор. — Подставить свою фамилию куда легче, чем написать книгу. К сожалению, многие «учёные» к этому прибегают, если их административная должность открывает двери издательств. Кроме того, здесь происходит процесс «взаимного опыления»: «ты мне — я тебе».

— Вы правы, — заговорил тот, который поднял этот вопрос— Вы знаете профессора Семёна Владимировича Сергеева. Окончив Иркутский университет, он много лет работал хирургом в городе Якутске. Имел там большую хирургическую практику и стал очень даже неплохим оператором. Правда, наукой он занимался мало, хотя кандидатскую и защитил. Накопив большой материал по хирургическому лечению базедовой болезни, он, приехав в Москву, его обработал, защитил докторскую диссертацию и стал заведующим кафедрой в городе Калинине.

Переработав данные своей диссертации, он опубликовывает её в виде монографии, но не под одной своей фамилией, а поставив на первое место фамилию Бориса Васильевича. Я при встрече спросил его: зачем он это сделал, ведь работал над материалом и писал он один, а Борис Васильевич, наверное, даже и не читал ее? Профессор Сергеев мне чистосердечно признался, что, сколько он ни пытался отдать рукопись в Медгиз, её не принимали.

— И если бы я не поставил фамилию Рептовского, моя книга никогда бы не увидела свет! — сказал он мне.

У нас тоже есть один учёный-администратор, очень загруженный делами. Он и директор НИИ, и председатель правления общества, и главный редактор. Кроме того, он ещё и председатель научного совета при академии и ещё многое другое. За последние годы он стал постоянным докладчиком по всем основным научным проблемам на всех авторитетных научных заседаниях. Кроме того, у него очень много времени отнимает строительство и оборудование своего института, чем он энергично занимается почти пятнадцать лет: сначала он построил себе большое пятиэтажное здание и оборудовал его импортной аппаратурой. Затем захватил прилежащее к нему двухэтажное здание, перестроил и также оснастил его современной аппаратурой. Много миллионов истратил на строительство своей уникальной барокамеры для операций под повышенным давлением…

— Эта барокамера не только уникальная, но и единственная у нас в стране потому, что он никому больше не разрешает строить в учреждениях, ему подведомственных. В Ленинграде, например, при строительстве клиники Василия Ивановича Колесова было построено помещение для барокамеры, и последняя изготовлялась на специальных заводах. Узнав об этом, он категорически запретил строить барокамеру, и помещение так и осталось пустовать, зато в строительстве своего института он не остановился на достигнутом.

Увидев, что другой академик-хирург построил себе четырнадцатиэтажное здание Института хирургии, начал пристраивать к своему институту новое семнадцатиэтажное здание. Уже много лет оно является его главной заботой. Все средства, вся импортная аппаратура, предназначенные для строительства хирургических клиник, идут в основном на его институт. Скоро строительство закончится, и хирурги надеются, что тогда и им что-то перепадет из аппаратуры.

— Надо бояться, чтобы кто-нибудь из хирургов не начал строить двадцатиэтажное здание, а то он начнёт себе строить институт в 25 этажей. Что же касается непорядков с печатанием книг, то подобное раболепие перед чинами и званиями, полное игнорирование своих святых обязанностей по объективной оценке каждой книги, невзирая на лица, есть тяжкое преступление перед народом и государством, поставивших этих людей на столь ответственный пост.

Звания главного редактора или председателя редакционно-издательского отдела, давая большие права, налагают и большую юридическую и моральную ответственность. Пренебрежение этой ответственностью, преклонение перед «сильными мира сего», а тем более использование высокой должности в своих личных целях характеризует такого человека как мелкого и непорядочного. Подобных людей надо немедленно снимать с их должностей и посылать на рядовую работу.

При существующей же ситуации книги многих русских учёных годами задерживаются в портфеле издательского отдела академии, и очень многим из них отказывают без серьёзных оснований.

После издания книги по хронической пневмонии я несколько раз обращался в медицинское издательство и в научно-издательский совет медицинской академии с просьбой издать мои новые книги — и получал ответ вроде: «Предложение отделения клинической медицины академии об издании Вашей книги «Бронхиальная астма в понимании пульмонолога» 3 июня 1977 года рассмотрено на заседании бюро научно-медицинского совета академии и отклонено в связи с достаточным освещением вопроса в медицинской литературе». Это значит, что моя заявка на издание книги, поддержанная самым крупным отделением академии и рекомендованная им, была отклонена научно-издательским советом.

Миллионы людей страдают от бронхиальной астмы. В то же время ни в нашей стране, ни за рубежом нет ни одной работы подобного направления. Как известно, монографии и статьи по бронхиальной астме освещают этот вопрос с позиций аллергии, почти не касаясь ни лёгких, ни бронхов, где и разыгрывается вся эта катастрофа. Нами в Институте пульмонологии впервые доказано, что пусковым механизмом приступов бронхиальной астмы является, как правило, воспалительный процесс в лёгких и бронхах, излечение которого может привести к полному и стойкому излечению бронхиальной астмы. И заявка на такую тему отклоняется.

Наша клиника занимается вопросами сердечной патологии больше 30 лет. Как известно, мы являемся одними из пионеров этого раздела хирургии в нашей стране. Занимаясь изучением наиболее тяжёлых форм митрального порока сердца, мы имеем наибольший опыт в лечении больных IV–V стадии митрального стеноза. При этом с отдалёнными результатами более 20 лет.

По решению президиума академии у нас организована академическая группа по изучению проблемы митральных пороков IV–V стадии. Группа работает уже пять лет и накопила солидный научный материал.

Мы считаем своим долгом опубликовать двадцатилетний опыт по лечению наиболее тяжёлых сердечных больных и подвести итоги пятилетней работы группы учёных, специально изучавших эту проблему. Нами была подана заявка на монографию «Приобретённые пороки сердца». Мы мыслили, что эта монография явится руководством по диагностике и лечению приобретённых пороков сердца. Таких руководств, освещающих всю проблему приобретённых пороков сердца, в нашей стране нет, а монографии, освещающие вопросы хирургического лечения митрального стеноза, имеют давность 15–20 лет. К сожалению, к нашей работе и по проблеме «заболевания сердца» в академии отнеслись не с большим вниманием. Решение вопроса не дошло до научно-издательского отдела, а мы получили письмо из отдела клинической медицины, где сказано, что они отказываются включать в план нашу книгу, так как два профессора отрицательно смотрят на издание подобной монографии.

Из этого краткого описания встреч с издательствами видно, что некоторым авторам очень трудно бывает пробить свою книгу. По существу, хождение по издательствам — это титанический труд, более тяжёлый, чем написать книгу. И я часто думаю, что, может быть, немало хороших книг не дошло до народа, так как некоторые авторы не проявили достаточной настойчивости, чтобы преодолеть упорство людей, стоящих на пути полезных для народа книг.

И не менее удивительно другое: если так трудно выпустить книгу, получившую положительный отзыв и заведомо нужную и полезную, то почему же наш книжный рынок завален книгами, которые иногда никто не покупает, а в библиотеках никто не спрашивает. Ведь их-то выпускают те же люди?!

Мой добрый знакомый Иван Абрамович сообщил мне такой эпизод: студенты Литературного института проверили «читаемость» книг авторов, которых широко рекламируют. В канун встреч объявления, напечатанные крупным шрифтом, красуются в библиотеках. На одной из них, а именно в библиотеке Дзержинского района г. Ленинграда, студенты проверили, как часто спрашивает читатель книги пятнадцати авторов. Оказалось, что, за два года их спросили от 0 до 3 раз. В среднем каждая из книг этих авторов была спрошена один раз в год. И несмотря на это, их чуть ли не каждый год переиздают. Спрашивается: почему издательства, прежде чем переиздать книгу, не спросят библиотеку, как её читают и кто те рецензенты, которые рекомендуют эти книги для издания?

Тот же знакомый сообщил мне, что один из литераторов сумел издать за 7–8 лет 10 книг, у которых за всё это время, по данным библиотеки, было всего лишь 11 читателей! Что называется — дальше ехать некуда. Испортить горы бумаги, чтобы за 7–8 лет эти книги посмотрели 11 человек!

Меня всегда удивляли люди, которые, казалось, находили удовольствие в том, чтобы причинить неприятности, а то и горе другим. Странно бывает смотреть, как человек лжёт, обманывает, идёт на всякие подлости и преступления для того, чтобы незаконно взять, а иначе говоря, ограбить кого-то из людей или государство и тем нажить себе дополнительный капитал. В газетах не раз сообщалось, что те или иные мошенники наживали миллионы, и нередко очень скоро их сажали в тюрьму или они погибали под влиянием постоянных стрессов. А для чего? Ведь проходит сколько-то лет, и этих людей уже нет. Они сгорели в погоне за наживой! И сами себя сожгли в этой борьбе, и очень многим причинили горе и несчастье. Между тем истинное счастье — высшая цель жизни человека как разумного существа — заключается в том, чтобы его счастье сливалось со счастьем ближнего, со счастьем других людей, которым он помог. Другое счастье, т. е. счастье только для себя ценой несчастья других, есть эгоизм, который, наряду с удовлетворением себялюбивых чувств, всегда несёт в себе элементы внутренней неудовлетворённости страха, раскаяния. Настоящим хирургам, работающим по призванию, особенно страшно и непонятно видеть людей, которые сознательно чинят препятствия другим, часто ничего от этого не получая, кроме удовлетворения своих низменных, человеконенавистнических чувств — зависти, неприязни и внутренней злобы, порождённой сознанием собственной неполноценности. Нам это странно и ненавистно потому, что в жизни, в работе мы встречаем так часто трудности и препятствия, порождённые природой, болезнетворными агентами, непредвиденными обстоятельствами, несчастными случаями; так часто нам приходится преодолевать трудности, не зависящие от нас самих или даже вообще от людей, что нам кажется настоящим кощунством создавать их сознательно.

Может быть, это связано с тем, что, берясь за операции, стоящие на грани человеческих возможностей, мы особенно часто встречаемся и с непредвиденными трудностями и осложнениями.

В самом деле, как часто в своей деятельности, направленной на спасение людей или избавление от грозившей им опасности, мы сталкиваемся с осложнениями и препятствиями, которые подчас не связаны с нашими ошибками или упущениями, не зависят от самого больного. Осложнения, которые возникают совершенно самостоятельно и ставят под угрозу не только здоровье, но и жизнь больного, сводя на нет многочасовой и даже многодневный труд хирурга и целого коллектива. Это встречается столь непредвиденно и столь часто, что многие хирурги, как бы точно они ни выполняли операцию и как бы ни были уверены в исходе, всегда осторожны с прогнозом. Редкий, уж очень самоуверенный хирург скажет: «Операция сделана хорошо, всё будет в порядке». Вот этого последнего ни один хирург предсказать не может, ибо здесь могут возникнуть тысячи непредвиденных обстоятельств, которые осложнят всё сделанное хирургом и могут привести к отрицательным результатам. При этом есть определённая закономерность: чем сложнее операция, чем запущеннее болезнь, тем чаще и серьёзнее возникают осложнения. Поэтому чем опытнее хирург, чем более крупные операции он делает, тем осторожнее он в своих предсказаниях об исходе операции, даже если она прошла совершенно гладко. Приведу пример позднего осложнения после успешно сделанной операции, когда, казалось бы, мы могли говорить о хорошем исходе всего нашего лечения.

Date: 2015-07-25; view: 273; Нарушение авторских прав