Боевая тактика

После нескольких лет жизни в Саскатуне моя семья переехала в другой район этого города. Улица Ривер‑Роуд проходила по низкому и более плебейскому берегу реки Саскачеван. Общество на Ривер‑Роуд было гораздо менее чопорным и более терпимым к людям с оригинальным складом ума.

На этой улице, через три дома от нас, жил отставной школьный учитель, который провел много лет на Аляске и привез с собой в отставку упряжку эскимосских лаек. Псы были великолепны. Они требовали к себе уважения не только от местных собак, но и от людей. Трое из них как‑то поймали в своем доме грабителя и превратили его в кусок мяса с быстротой, которая восхитила нас, детей.

Через переулок от нас жил парикмахер, который содержал своеобразное временное убежище для бездомных дворняжек. Ходил недобрый слушок, якобы он приваживает этих несчастных для того, чтобы практиковаться на них в своей профессии. Слушок опирался на тот неоспоримый факт, что некоторые собаки из этой странной компании щеголяли причудливыми прическами. В последующие годы я близко познакомился с этим парикмахером, и он поведал мне свой секрет. Однажды, много лет тому назад, он увидел французского пуделя – выбритого и подстриженного – и проникся убеждением, что способен придумать для собак еще более эффектные стрижки и, возможно, на этом прославиться и нажить состояние. Его опыты не были лишены художественных достоинств, хотя некоторые из его фантазий кончались появлением инспекторов общества защиты животных.

Мне не составило труда поладить с новыми соседями, но оказалось, что Матту приспособиться к новому месту не так‑то просто. Собак на Ривер‑Роуд было не перечесть. Матт должен был наладить с ними отношения и столкнулся с большими трудностями. Его длинная шелковистая шерсть и роскошные «клеши» придавали ему добродушный и задумчивый вид, который вводил в заблуждение и, казалось, толкал местных псов‑хулиганов на активную враждебность. Собаки эти обычно бродили стаями, а вожаком самой большой стаи был хорошо сложенный бультерьер из соседнего дома. Матт, который никогда не был общительным, предпочитал гулять в одиночку, и это делало его для других собак особенно подозрительным. Собаки начали охотиться на него.

От природы Матт не был бойцом. Я не припомню, чтобы за всю свою жизнь он когда‑нибудь ввязался в драку, разве что только если не оказывалось иного выхода. Его позиция была самой что ни на есть миролюбивой и тем самым совершенно непонятной для других собак. Потому‑то они приставали к нему.

Это миролюбие обычно ставило маму в затруднительное положение. Когда во время прогулки им двоим случалось повстречать какого‑нибудь воинственного пса, Матт не тратил времени на пустую браваду. При первом же взгляде на незнакомца он прятался под мамину юбку, и ни физические усилия, ни горькие упреки не могли выдворить его из этого убежища. Иная собака не понимала, что это всерьез неприкосновенное убежище, и маме подчас приходилось туго.

Несмотря на свое отвращение к драке, Матт не был трусом и мог постоять за себя. Он имел свои собственные представления о том, как драться, – представления оригинальные, но опасные. То, насколько они были эффективны, он продемонстрировал всем нам в первую неделю после прибытия на новое местожительство.

Ничего не зная о соседях, Матт посмел забежать туда, куда даже бульдоги боялись соваться. Однажды утром, по глупости преследуя кошку, он попал во двор отставного школьного учителя. Его мгновенно окружили четыре хищные эскимосские лайки. Это была безжалостная свора, и моего пса окружили, чтобы уничтожить.

Матт сразу понял: на этот раз придется драться. Одним быстрым движением он опрокинулся на спину и начал как сумасшедший брыкаться всеми четырьмя лапами. Это выглядело так, как будто он вверх ногами мчался на двухместном велосипеде. Кроме того, он включил свою сирену – звук, который пес непонятно каким образом создавал в самой глубине глотки: какой‑то оглушительный и безумный вой. По мере того как лапы увеличивали число оборотов в минуту, звук этот нарастал, становился все более высоким, и в конце концов его можно было сравнить разве что с оглушающим воем сирены пожарной машины.

От такого неожиданного и необычного поведения все четыре лайки остолбенели: их уши развернулись вперед, хвосты выпрямились, а брови сдвинулись в мучительном желании понять, что же происходит. Затем медленно, один за другим псы начали отступать, растерянно отводя взгляд от удручающего зрелища. Отойдя от Матта футов на десять, они разом повернулись и, потеряв всякое чувство собственного достоинства, бежали на задний двор.

Одного зрелища «велосипедной» обороны Матта (как мы ее назвали) обычно оказывалось достаточно, чтобы предупредить кровопролитие. Исключением из этого правила явился случай, когда одна безрассудно храбрая собака отказалась впасть в панику. Тут последствия могли быть плачевными, так как странная оборонительная поза Матта выглядела беззащитной, но не сулила ничего хорошего.

Однажды, когда Матт охотился на гоферов, на него напала собака‑колли с соседней фермы, по‑моему, малость шальная. Один глаз у собаки был белым, а другой синим, это‑то и придавало ей сходство с полупомешанной. Пес и действовал как безумный: он без малейшего колебания бросился на перевернувшегося на спину Матта.

Матт заворчал, когда колли навалился на него, и на какое‑то мгновение темп «кручения педалей» замедлился. Затем Матт собрался с силами и перешел на спринт. Колли повис в воздухе, взлетая и опускаясь, как мячик на конце вертикальной водяной струи. Каждый раз, когда он опускался, по нему проходились туда и сюда четыре набора быстро двигающихся когтей; в конце концов колли упал на землю: из дюжины глубоких царапин лилась кровь; наглец получил сполна и бежал. Матт не преследовал его; победив, он становился великодушным.

Если бы он добровольно пожелал провести несколько таких дуэлей с собаками из округи, то они несомненно быстро признали бы его. Но он оставался верен мирному принципу отказа от насилия, по крайней мере в отношении других собак, и продолжал избегать стычек.

Местные стаи собак и особенно та, во главе которой был бультерьер из соседнего дома, старались вовсю, чтобы вызвать Матта на драку, и некоторое время ему приходилось держаться поблизости от нашего жилища, когда его не сопровождали мама или я.

Прошел почти месяц, прежде чем он отыскал выход из столь затруднительного положения.

Принятое наконец решение было типичным для него.

Почти все задние дворы в Саскатуне были обнесены заборами из вертикальных планок, прибитых гвоздями к двум горизонтальным прямоугольным брусьям сечением два на четыре дюйма. У каждого забора верхний брус находился в пяти‑шести футах от земли и примерно на пять дюймов ниже верхних концов вертикальных планок. Много поколений эти высокие горизонтальные мостики служили кошкам местом для безопасных прогулок. В один прекрасный день Матт решил, что изящные мостики могут послужить и ему.

Я чистил зубы после завтрака, когда услышал, как Матт взвизгнул от боли. Я тут же подошел к окну и выглянул. Мне удалось увидеть, как пес старательно карабкается с мусорного ведра у ворот на наш задний забор. Пока я смотрел, он сделал несколько вихляющих шагов по верхней перекладине, потерял равновесие и свалился, но тут же решительно вернулся к мусорному ведру и повторил попытку.

Я вышел во двор и постарался его урезонить, но пес не обратил на меня никакого внимания. Когда я уходил, он повторял все то же: вскарабкивался, неуверенно проходил несколько футов и снова падал.

Во время обеда я упомянул о новом увлечении Матта, но никто из домашних не придал этому значения. Мы привыкли к странностям нашей собаки и совершенно не подозревали, что за этой кажущейся глупостью скрывается метод. И вот несколько вечеров спустя я понял, что это был именно метод.

Отряд бенгальских улан (двое моих приятелей и я) с копьями из бамбуковых удилищ провел послеобеденное время в охоте на тигров (уличных кошек), за которыми гонялись на велосипедах по всем переулкам. Когда подошло время ужина, мы, лениво нажимая на педали, направлялись домой по переулку позади Ривер‑Роуд, как вдруг один из моих товарищей, ехавший немного впереди, испуганно вскрикнул, повернул свою машину так, что я врезался в нее, и мы оба шлепнулись в раскаленную солнцем пыль. Я вскочил и увидел, что мой друг тычет пальцем на забор перед нами и глаза его стали квадратными от изумления.

Источник нашего столкновения небрежно двигался по верху забора ярдах в пятидесяти от нас. За этим забором жили эскимосские лайки, и хотя мы не могли их видеть, но мы и большая часть Саскатуна слышали, как их захлебывающийся от бешенства лай прерывался звуками глухих ударов при каждой попытке добраться до искусителя и беспомощном падении на землю.

Матт никогда не спешил. И сейчас он семенил по своей воздушной трассе с неторопливым безразличием пожилого джентльмена, прогуливающегося во время вечернего моциона. Лайки были вне себя от бессилия, и я радовался тому, что между нами – забор.

Мы, мальчишки, еще не оправились от первого изумления, когда на сцене появилась новая группа собак. Группа эта состояла из шести или семи местных псов во главе с бультерьером: их привлекли вопли лаек. Псы увидели Матта, и терьер с ходу повел их в атаку. Он сам бросился на забор с такой отчаянной силой, что после этого столкновения остался в живых только потому, что был бультерьером.

Нас испугало близкое к безумию состояние собак, и мы взяли пики наизготовку, не зная, пытаться спасти Матта или нет. Нашей помощи, как оказалось, в данном случае не требовалось.

Матт оставался невозмутимым или создавал иллюзию невозмутимости, так как, сосредоточив все свое внимание на сохранении равновесия, уже не мог уделить никакого внимания нападавшим. Он шел медленно, но уверенно и, благополучно пройдя по забору, за которым жили лайки, вспрыгнул на более высокий соседний забор и шагал по нему, пока не добрался до гаража. Изящным прыжком он оказался на его крыше, где и растянулся на несколько секунд, якобы для того, чтобы передохнуть, но на самом деле – я в этом уверен – чтобы насладиться своим торжеством.

Внизу иод ним бурлила ярость. Потом я никогда не видел такой рассвирепевшей собаки, как тот бультерьер. Хотя стена гаража, выходившая на переулок, была высотой в добрых восемь футов, бультерьер продолжал бессмысленно кидаться на нее, пока не превратился – я тоже в этом уверен – в одну большую дрожащую ссадину. Матт наблюдал весь этот спектакль две‑три минуты, потом встал, бросил презрительный взгляд через плечо, спрыгнул на забор между двумя домами и неторопливо направился по нему на другую улицу.

Суматоха в переулке приутихла, и свора стала таять. Большинство собак, должно быть, поняло, что им пришлось бы обогнуть полквартала, если б они снова захотели напасть на след Матта, но к тому времени он, по‑видимому, был бы уже далеко. Они начали уныло расходиться, пока наконец не остался лишь один бультерьер. В припадке бешенства он все еще бросался на стену гаража, когда я направился домой, чтобы рассказать об увиденных мною чудесах.

С того дня собаки, жившие по соседству, отказались от нападений на Матта и молчаливо признали его превосходство, – разумеется, все, кроме бультерьера. Возможно, что, бросаясь, подобно мячу, на стенку, он повредил свой ум, а может быть, был просто слишком упрям, чтобы сдаться. Что там ни говори, но он продолжал устраивать засады на Матта, а Матт достаточно легко их избегал до того дня в начале зимы, когда бультерьер, к тому времени уже совершенно потерявший разум, пытался перебежать улицу в погоне за своим врагом, не обращая внимания на транспорт, и его, беднягу, переехал старый автомобиль модели «Т».

Удивительная способность Матта гулять по заборам могла бы сделать из него вожака соседских собак, пожелай он этого, так как его уникальный талант давал ему значительное преимущество в популярной у них игре «Поймай кошку», но Матт оставался любителем прогулок в одиночку, довольствуясь тем, что ему не мешают делать то, что ему хочется.

Он не бросил прогулки по заборам и тогда, когда необходимость в них отпала. Он очень гордился своим достижением и поддерживал себя в спортивной форме. Я много раз показывал его своим друзьям и не мог удержаться от заключения мелких пари с незнакомыми мальчишками относительно способностей моего лохматого акробата. Когда я выигрывал – а это случалось каждый раз, – то награждал Матта жевательной резинкой в сладкой оболочке. Это было одним из его любимых лакомств, и он жевал тягучий комок до тех пор, пока в жвачке совсем не исчезал запах мяты, после чего он глотал безвкусный остаток. Мама считала, что это повредит собаке, но, насколько я знаю, это никогда не оказывало вредного действия на его органы пищеварения, безнаказанно поглощавшие массу неудобоваримых предметов.

Date: 2015-07-25; view: 298; Нарушение авторских прав